ЦУПа- Центра управления полетами, такого, каким мы сегодня его знаем: с рядами операторских пультов, многометровыми дисплеями, балконами для гостей, - в 1964 году еще не существовало. Управление космическими полетами осуществлялось из небольшой комнаты в пристройке к Монтажно-испытательному корпусу (МИК) космодрома, именовавшегося в открытой прессе Байконуром (хотя в действительности поселок Байконур находился в нескольких десятках километров). В этой комнате были установлены телефоны, сюда стекалась вся информация с наземных и морских пунктов слежения, потому что здесь находился почти весь состав Государственной комиссии и технический руководитель полета. "Двадцатый" - таков был позывной Главного конструктора С.П. Королева. Тут же обычно находились все нужные (а также некоторые, на данном этапе работы не нужные, вроде автора этих строк) специалисты, готовые ответить на любой возникший в ходе полета вопрос.

Той ночью продолжительность полета первого трехместного (до этого летали только одноместные) космического корабля "Восход" приближалась к суткам. Однако экипаж: В. Комаров, К. Феоктистов и Б. Егоров - вопреки первоначальному заданию попросил продлить полет еще на сутки, чтобы доделать какие-то оставшиеся невыполненными исследования. Доводы экипажа были достаточно существенными, ведь кроме своей "многоместности" корабль отличался тем, что в нем впервые находились ученые - специалисты в области технических (Феоктистов) и медицинских (Егоров) наук.

Вопрос оживленно обсуждался в "штабной" комнате, когда неожиданно зазвонила "вертушка" - аппарат правительственной связи. Звонил Хрущев.

Вообще говоря, этот звонок нарушил установившийся порядок. Обычно, когда подходил к концу определенный этап полета или возникали проблемы, решить которые на месте Государственная комиссия была некомпетентна (предполагалось, что ЦК КПСС или Совет Министров были в любой области более компетентны), Королев, формально заместитель председателя Госкомисси, а фактически руководитель всего дела, звонил министру общего машиностроения, докладывал ему и испрашивал разрешения доложить Устинову -заместителю Председателя Совета Министров, курировавшему космонавтику. Разрешение неизменно давалось, а доклад Устинову заканчивался просьбой разрешить звонок Брежневу, в то время второму секретарю ЦК партии, и лишь с разрешения последнего звонили первому секретарю. Эта отработанная цепочка стала привычной - и вдруг звонок Хрущева. Вероятно, ему, отдыхавшему в Пицунде, не спалось, вот он и решил позвонить на космодром.

Королев, умевший говорить с первыми лицами государства уважительно, но без подобострастия, доложил: программа полета близится к завершению, все идет по плану, самочувствие экипажа хорошее, технических неисправностей не обнаружено. Экипаж, продолжал Королев, просит продлить полет еще на сутки. Средств обеспечения жизнедеятельности и управления кораблем хватит, но тогда не останется резервов на случай непредвиденных обстоятельств, которые могут снова потребовать вынужденного продления полета...

Сергей Павлович умел доложить начальству так, что тому не оставалось ничего иного, как принять "от себя" решение, фактически продиктованное докладывающим.

- Не надо продлевать, - сказал Хрущев. - Пусть садятся. А как только сядут, позвоните мне.

Мне, человеку от высоких государственных сфер далекому, ничего особенного в создавшейся ситуации не виделось. Но тут же я понял, что ошибался. Вопрос о том, как действовать дальше, обсуждался всерьез. В конце концов решили действовать так, будто этого звонка Хрущева и не было. Королев доложил последовательно по всей отлаженной цепочке, на каждом звене которой получал, естественно, тот же ответ: полет не продлевать и доложить, когда "Рубины" (таков был позывной экипажа "Восход") приземлятся, - и разрешение звонить дальше. И только Брежневу в ответ на разрешение звонить Хрущеву Королев ответил: "А он сам уже нам звонил".

В положенное время - утром 13 октября 1964 года, через 1 сутки 13 минут после старта - "Восход" благополучно приземлился. Надежно убедившись в этом, Королев взял трубку "вертушки" и начал докладывать по инстанциям. Все шло, как обычно, до разговора с Брежневым, который в ответ на просьбу разрешить доклад Хрущеву неожиданно ответил:

- Не надо.

- Но он ведь, когда звонил ночью, сказал, когда сядут, позвонить.

- Нет, не надо. Мы сами ему доложим.

На этом разговор закончился, оставив Королева и всю Госкомиссию в раздумьях: что делать? С одной стороны, надо было выполнять распоряжение Хрущева как "старшего по чину". С другой стороны, как игнорировать прямое, повторенное дважды указание Брежнева?

Наше космическое начальство пребывало в тревожном волнении. И между прочим, напрасно. В это самое время Хрущева в Пицунде уже не было. Его везли в Москву на заседание ЦК КПСС, на котором "друзья и соратники" снимут его со всех должностей и отправят на пенсию.

В классической драматургии был принят принцип единства места времени и действия. Не скажу о действии. И по месту мы находились от разворачивавшихся событий на удалении в несколько тысяч километров. Но что касается времени, то отслеживать эти события мы имели возможность в масштабе один к одному - на сутки раньше подавляющего большинства своих соотечественников, да и всего мира. Могли процесс снятия Хрущева расписать если не по минутам, то во всяком случае по часам.

Правда, полностью мы отдали себе в этом отчет несколько позднее, когда пошла наперекосяк вся привычная послеполетная процедура: космонавтов не отправили незамедлительно в Москву, а привезли сначала на космодром, где и выдерживали некоторое время, к полному удовлетворению врачей, получивших возможность обследовать своих подопечных "тепленькими" (в дальнейшем этот порядок, явно разумный, стал обязательным).

А аэродромные остряки (которых в космонавтике, как и в ее родительнице - авиации - всегда хватало), когда информация о происшедших на нашем государственном Олимпе переменах дошла до космодрома, советовали Комарову:

- Володя, ты, когда будешь докладывать в Москве, говори не как принято, "готов выполнить любое задание советского правительства", а "готов выполнить любое задание любого советского правительства".

Не знаю, отдавали себе наши остряки отчет в том, что безопасно выдавать такие шуточки в дохрущевские времена было вряд ли возможно.