ИЗДАТЕЛЬСТВО «МИР»
Ричард УОРМСЕР

ПАН САТИРУС





ПАН САТИРУС В ПЛЕНУ

В мире имеется немало людей, которые продолжают считать Соединенные Штаты Америки демократической страной. А между тем современная Америка с точки зрения демократии и порядков в ней далеко не та, какой она была пятьдесят или даже двадцать лет назад. Выражаясь языком самих американцев, сегодня США находятся во власти «военно-промышленного комплекса», то есть страной правят представители монополий, производящих оружие, и генералы Пентагона. Приход к власти этих наиболее агрессивных кругов монополистического капитала закономерен, если учесть, что в послевоенное время центр международной реакции переместился в Америку.

В 1944 году, то есть еще в ходе второй мировой войны, президент концерна «Дженерал электрик» Чарльз Вильсон ратовал за создание союза большого бизнеса и военных и предложил перевести экономику на постоянные военные рельсы. Идея Вильсона была одобрена магнатами Уолл-стрита.

В послевоенное время США затратили почти триллион долларов на свои вооруженное силы. Военные крепко оседлали государственную машину. Еще Эйзенхауэр характеризовал военно-промышленный комплекс как «неумолимую машину, идущую напролом». Ныне правительство и Белый дом консультируются с Пентагоном по всем важнейшим внешнеполитическим вопросам, тогда как военные не считают нужным консультироваться с правительством, нередко самостоятельно принимая такие решения, которые чреваты всемирной катастрофой. Политические последствия этих безрассудных действий их мало интересуют.

Американский писатель Ричард Уормсер в сатирической повести «Пан Сатирус» в увлекательной форме рассказывает о Соединенных Штатах Америки наших дней. Конечно, в повести не вскрываются все стороны жизни и политики современной Америки, да автор и не ставил перед собой такую задачу, ибо в одной книге сделать это было бы просто невозможно.

Писатель сосредоточивает внимание на американской элите, то есть на тех, кто правит страной. И не просто рассказывает, он талантливо рисует морально-этические портреты генералов и адмиралов Пентагона, руководителей Центрального разведывательного управления, политических деятелей и тех, кто им прислуживает, в том числе представителей прессы, радио и телевидения. Американские пропагандисты любят разглагольствовать о том, сколько в США стоит фунт мяса. В противоположность им Ричард Уормсер смело раскрывает психологию всесильных Америки и показывает, сколько в их понимании стоит человеческая жизнь. В этом и состоит главная заслуга одаренного автора.

Большая часть повести «Пан Сатирус» посвящена военным и деятелям ЦРУ, их нравам, взглядам и политике. Этим книга начинается, этим она заканчивается. И это не случайно. Многих американских журналистов и публицистов самых различных убеждений интересует сейчас роль военных в политической и иных сферах жизни США, интересует именно потому, что роль эта чрезвычайно велика.

Первое знакомство главного героя повести Пана Сатируса с представителями военно-промышленного комплекса состоялось на мысе Канаверал, откуда США запускают свои космические корабли, и затем в Карибском море на военном корабле «Кук».

Пан Сатирус — обезьяна, шимпанзе, которую автор повести наделил даром человеческой речи. Она отличается острым умом, добротой, честностью и другими лучшими человеческими качествами. Одним словом, Пан Сатирус — самый человечный человек.

…На мысе Канаверал паника. Крайнее возбуждение охватило представителей Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), политиков, репортеров. Еще бы: невиданная сенсация! Обезьяна, запущенная в космос, что-то сделала с космическим кораблем, и в результате он полетел в обратном направлении со сверхсветовой скоростью. Величайшее достижение, которое имеет колоссальное военное значение!

На этом фантастическая часть повести (говорящий шимпанзе-изобретатель) кончается и начинается реальность.

После успешного спуска и «приводнения» Пан Сатирус оказывается в плену у представителя НАСА генерала Билли Магуайра и агентов Федерального бюро расследования на борту военного корабля «Кук».

Генерал и агенты ФБР пытаются узнать секрет «сверхсветового полета». Но Пан не хочет раскрыть секрет своего изобретения, понимая, что оно попадет в руки жестоких людей, мечтающих об уничтожении целых народов и стран. В сцене столкновения обезьяны с генералом, офицерами и агентами ФБР, отличающимися только одеждой, но отнюдь «не манерой поведения», невольно принимаешь этих людей за обезьян, а обезьяну за человека. Пана Сатируса то пугают жупелом антикоммунизма, то грозятся пустить в ход смирительную рубашку и пистолет. Генерал Магуайр, этот «гигант с мозгом мартышки», умеет только «рявкать» и хвататься за кобуру при первом же проявлении неповиновения. «Пан Сатирус пожал плечами и отвернулся. Спорить с этим человеком было совершенно бесполезно. Спор продолжался бы годами, а толку не было бы никакого».

Но вот перед читателем новая сцена, на сей раз на «Насосной станции» — под этим названием скрывается секретная, видимо, особого назначения американская военная база. Пана Сатируса доставляют в кабинет, где за столом сидят трое военных, которые занимают явно более высокие места на иерархической лестнице Пентагона, чем генерал Магуайр. Вспомним, как автор характеризует одного из них, адмирала Армстронга: у него были «загорелое лицо, коротко подстриженные усы и челюсть, которой позавидовал бы сам Пан Сатирус». Потребовав от Пана Сатируса немедленно выложить на стол секрет полета со «сверхсветовой скоростью», он заявил: «Если нам станет ясно, что вы не хотите пойти нам навстречу, мы готовы устранить вас по возможности гуманным способом. Иначе говоря, ликвидировать. Другими словами, вас ждет газовая камера, пуля или что-нибудь в этом роде…»

Американцы и те иностранцы, которые пристально следят за развитием политической жизни в США, без труда могут распознать в магуайрах и армстронгах нынешних «военных стервятников», представленных в Пентагоне и правительстве США. Это они санкционируют самые варварские методы ведения войны против свободолюбивого вьетнамского народа и при этом цинично хвастаются тем, что применяют в Южном Вьетнаме тактику «выжженной земли».

Применяя напалм и ядовитые газы против мирного населения Южного Вьетнама, американские агрессоры уже встали в один ряд с теми, кто в годы второй мировой войны умерщвлял людей в газовых камерах.

Как-то, говоря об американском искусстве, Бернард Шоу заметил: «Американцы перешли от варварства к декадентству, так и не познав цивилизацию».

Великий английский драматург имел ввиду то обстоятельство, что американскую художественную литературу, театр, кино и телевидение в послевоенное время захлестнула грязная волна секса и патологии. Культ насилия, разбоя и поножовщины стал нормой американского искусства; оно воспитывает в человеке потребность убивать, разрушать, грабить.

Но разве не этой же человеконенавистнической моралью руководствуются американские военные? И разве только они?!

«К чему создавать Совет для содействия искусству или какой-либо другой орган культурной деятельности? Правда, музыка может ободрять парней, когда они идут на войну, или приветствовать уже меньшее число парней, возвращающихся с войны, — ведь многие из них, кто уйдет туда, не вернутся. Но к чему изучать живопись, скульптуру, кино, телевидение или танцы, когда мы готовимся к войне, на ведение которой не хватает долларов?»

Читатель может подумать, что эта тирада принадлежит какому-нибудь зарвавшемуся деятелю Пентагона. Отнюдь нет. Ее произнес член палаты представителей Гросс, и не в интимном кругу, а на открытом заседании конгресса при обсуждении вопроса о правительственных ассигнованиях на цели «чистого» искусства!

Вот какие настроения ныне господствуют под куполом Капитолия, в высшем законодательном органе Америки. Конгресс США по существу превратился в филиал Пентагона.

Большинство конгрессменов голосует так, как того желают военные. Почти четверть из них являются крупными дельцами и сами получают правительственные военные заказы. Другие, не будучи предпринимателями, избраны в конгресс с помощью фабрикантов оружия или Деятелей Пентагона. Чтобы представить себе, как это выглядит на деле, достаточно привести один пример: в Соединенных Штатах Америки нет ни одного штата и, более того, ни одного округа, который не производил бы в больших количествах вооружение, не заключал бы военных контрактов с Пентагоном или не имел военных сооружений. По свидетельству сенатора Рассела, «…в покупке оружия для уничтожения людей, разрушения городов и огромных систем транспорта есть нечто такое, что заставляет конгрессменов меньше считаться с расходами, чем в тех случаях, когда речь идет о хорошем жилье и о здоровье людей». Как говорится, комментарии излишни.

В повести «Пан Сатирус» имеется очень любопытная сцена, в которой политические нравы Америки показаны крупным планом. Речь идет о встрече Пана Сатируса с «Большим Человеком Номер Первый» (читатель, видимо, догадывается, что речь идет о президенте США) и одним губернатором, также «большим человеком». Первый представляет демократическую, второй — республиканскую партию.

Эти два «больших человека» также хотели «расколоть» Пана Сатируса, пытаясь при этом убедить его в том, что они выступают за свободу и демократию во всем мире, против коммунистов, которые, по их выражению, «лишают людей… свободы».

Я не буду пересказывать весь разговор Пана с лидерами «свободного мира». Приведу лишь заключительную часть беседы.

— Вот вы с губернатором, — спросил Пан Сатирус, — дорожите ли вы своими высокими постами?

Оба настороженно кивнули.

— Я хочу сказать, считаете ли вы эти посты ВЫСОКИМИ?

Они снова дружно кивнули, хотя принадлежали к соперничающим политическим партиям.

— Вы считаете их более важными, чем богатство, накопленное вашим отцом, сэр, и вашим дедом, губернатор? — Пан встал. — От чего бы вы отказались в первую очередь? От поста — или от богатства?

На этот раз ни один из государственных деятелей не шелохнулся. Выражения их лиц были настолько одинаковы, что, казалось, пропасть, вырытая Александром Гамильтоном и Томасом Джефферсоном (основатели республиканской и демократической партий. — Н.К. ), наконец засыпана.

В этой сцене передается вся суть американских «выборов без выбора», хотя внешне предвыборная дуэль выглядит довольно свирепой. Кандидаты обеих партий дерутся за обладание Белым домом не потому, что их политика разнится (в чем-то существенном), а потому, что господствующее положение в столице США поможет им «делать деньги». Ведь если, к примеру, на президентских выборах победит кандидат демократической партии, то боссы этой партии получат тепленькие местечки в правительстве и других официальных органах. А ради этого стоит подраться.

Средний американец поначалу удивлялся: почему деятели, получающие колоссальные оклады в частных предприятиях, охотно переходят на правительственную службу со значительно меньшим окладом? Раньше удивлялся, а теперь перестал, ибо оказалось, что эти деятели после нескольких лет работы в Вашингтоне уходят в отставку миллионерами.

Все чиновники, находящиеся на различных ступенях иерархической лестницы федерального аппарата, независимо от партийной принадлежности, привыкли обкрадывать государственную казну оптом и в розницу, очень часто при этом оказываясь вне поля зрения блюстителей законности. «Преступники в белых воротничках», как именуют в США крупных казнокрадов, спокойно уходят в отставку, награбив себе состояние. Одни получают взятки с владельцев компаний за то, что обеспечивают им получение правительственных военных заказов. Другие, особенно министры, состоят пайщиками тех же компаний, которые послали их в Вашингтон, так как обеспечивают им непрерывный поток военных заказов, исчисляемых миллиардами долларов. Так американские миллиардеры делают новых миллионеров.

Нацистскую идеологию и мораль характеризовал прежде всего воинствующий антикоммунизм и присвоенное фашистами «право» порабощения других народов под предлогом борьбы против коммунизма. Получив возможность подкармливать население Германии за счет грабежа других народов, Гитлер возбудил у значительной части немецкого народа невероятную жадность к обогащению. Этим он сумел растлить человеческую Душу и сделать ее послушным орудием в своих руках.

Если хотите, нечто подобное наблюдается сейчас в Соединенных Штатах Америки. Эта мысль красной нитью проходит через всю повесть «Пан Сатирус».

С кем бы Пан ни сталкивался, все поражали его жаждой делать деньги. Любая попытка выведать у него секрет полета со сверхсветовой скоростью всегда начиналась с того, что его хотели купить. Более того, люди поражались, когда он отвергал деньги. Комментатор радиотелевизионной компании Билл Данхэм сознательно «поддерживал свою репутацию профессионального хулигана», так как это приносило ему деньги и возвышало в глазах боссов. Как и многие его коллеги, ради долларов он готов был на любую подлость и, не задумываясь, продал душу «желтому дьяволу».

«Продажность, подкуп в гигантских масштабах, панама всех видов*», — такими словами В.И.Ленин почти полвека назад характеризовал мораль американского империалистического общества. Сегодня это определение как нельзя лучше передает повседневную реальность того общества, которое идеологи США называют «великим».


* В.И.Ленин, Соч, т.23, стр.95.

Доллар уже покалечил души миллионов американцев, воспитал в них лихорадочную жадность, почти патологическое стремление к обогащению.

Не так давно американский журналист Роберт Смит не в сатирической повести, а в газетной статье («Газетт энд дейли», выходящая в штате Пенсильвания) писал:

«В наши дни человеку чуть ли не на каждом шагу напоминают о том, насколько прогнило общество, где мужчин и женщин уважают пропорционально капиталу, которым он или она владеют.

Эта мысль в тысячный раз пришла мне в голову, когда я прочитал о том, что один из очевидцев убийства Кеннеди, у которого представитель печати пытался получить интервью, заявил ему: „Сначала договоримся о финансовой стороне“.

Я не считаю, что в попытке этого человека заработать на смерти президента было что-то чересчур омерзительное, особенно если учесть, что на этом печальном событии обогатились уже многие и многие. Но добавьте это проявление нездоровой жадности к другим бесчисленным примерам нашей лихорадочной жажды наживы, и вы почувствуете тошноту. Есть ли в нашей жизни какой-либо аспект, которого не коснулась бы эта жажда стяжательства?»

Я не думаю, что Роберт Смит преувеличивает. В Соединенных Штатах Америки вполне официально, в прессе, радио, телевидении с беспримерным цинизмом оправдывается и восхваляется гонка вооружений, которая приносит монополистам миллиардные прибыли. Однако одновременно с этим пропагандистская машина вдалбливает в умы американцев мысль, что чем больше в США будет производиться пушек, танков, самолетов, ракет, напалма и газов, тем лучше населению, потому что гонка вооружения способствует занятости рабочих рук; чем дольше американские солдаты будут воевать во Вьетнаме, тем больше они заработают.

Это невероятно, но факт: в Америке открыто говорят — чтобы процветать самим, нужно убивать других, чтобы составить себе богатство, нужно грабить других. Что это за общественный строй, что это за страна, которая хочет быть счастливой за счет несчастья других? Этот вопрос не волнует правителей США, потому что они хотят заставить как можно больше американцев играть роль наемного палача в захватнических планах Уолл-стрита. И таких людей в Америке, которые играют роль наемного палача, сегодня уже немало. «Армия есть бизнес, мне хорошо платят», — цинично писал своим родным из Южного Вьетнама армейский капитан Дон Фелтон. «Нам платят со скальпа», хвастался другой офицер Делавен. Вот уж поистине: на каждом долларе ком грязи, на каждом долларе — следы крови, том самом долларе, который движет системой воспитания миллионов неразмышляющих убийц в США!

В повести «Пан Сатирус» Ричард Уормсер раскрывает облик именно этой Америки. Он едко высмеивает утверждения лидеров США, которые пытаются оправдать грабеж других народов предлогом борьбы против коммунизма, и ставит на этом точку, не считая нужным проводить параллели из истории. И он по-своему прав.

Другие американские авторы проводят такие параллели. И они тоже правы, показывая, что США не оригинальны, изобретая жупел антикоммунизма, что им спекулировали и гитлеровская Германия, и Италия Муссолини, и императорская Япония. А эти государства в свою очередь тоже были не оригинальны в деле международного разбоя и массового истребления других народов: в ряде случаев они учились этому на опыте страны за океаном.

Еще в XIX веке американский юрист Джеймс Кент и известный французский историк Токвиль констатировали наличие в господствующей идеологии США чувства высокомерия и самодовольства, когда американцы считали, что они выше других и что правила, принципы, относящиеся к другим народам, к ним, американцам, не относятся.

О том, к чему привело это чувство высокомерия и самодовольства, может свидетельствовать хотя бы политика правительства США в отношении индейцев — коренных жителей Америки. Тягчайшее преступление против индейцев было совершено под руководством дедов нынешних миллиардеров. Хорошо, например, известно, что Джон Пирпонт Морган старший, основатель нынешней «империи» Морганов, прославился тем, что финансировал операции по истреблению индейцев в прибрежных водах Америки. В истории США — это неопровержимый факт. Сами индейцы присвоили Моргану и его подручным за совершенные ими преступления кличку «великанов-людоедов». Это были преступления, которые затем по существу были повторены гитлеровцами.

Таким зверским способом и было истреблено почти все индейское население Америки. И сегодня генерал Максуэлл Тэйлор, главный военный советник президента США, также учит офицеров, что вьетнамцев нужно сначала перестрелять, а потом считать. Современные американские рабовладельцы, как видим, ничего не забыли и ничему не научились.

Морально-этические портреты генералов и офицеров американской армии, нарисованные Ричардом Уормсером, похожи друг на друга, как две капли воды. Неудача автора? Отнюдь нет. Автор как нельзя лучше подметил характерную черту командного состава и армии в целом, показав генералов, офицеров и солдат двойниками в моральном отношении.

Дело в том, что магнаты капитала издавна создавали армию под стать своей философии и политике насилия. Далеко не каждый американец, несмотря на щедрую плату, желал и желает служить в такой армии. Вот почему туда с удовольствием брали уголовных преступников и лиц, находившихся под следствием. При зачислении в армию им списывали все совершенные ими преступления и к тому же выплачивали высокое жалованье, разумеется, не из сейфов монополий, а из государственной казны, то есть деньги налогоплательщика.

И в настоящее время, когда США усиливают политику насилия и колониального разбоя, принцип вербовки приобретает все большее значение. Более того, американское правительство официально объявило, что к 1970 году оно откажется от призыва и будет полностью строить армию по принципу вербовки, то есть будет покупать людей, потерявших совесть и честь и готовых идти на любые преступления, таких людей, которые, по хлесткому выражению газетного магната Херста, после соответствующей подготовки должны «знать 32 способа убивать одними только голыми руками». Найдется ли столько людей в современной Америке? Видимо, да, если учесть, что в настоящее время преступность в стране растет в шесть раз быстрее роста населения, причем почти половину всех арестованных за совершение убийств, изнасилований и краж со взломом составляют подростки моложе 18 лет.

Один известный американский писатель как-то сказал: «Весь американский материк полон скрытых насилий. У всех американцев есть потребность убивать, разрушать, грабить. На вид они приличные люди, здоровые, жизнерадостные, мужественные, но внутри — сплошная червоточина».

В этом определении есть большая доля правды, но, конечно, его ни в коей мере нельзя распространять на всех жителей США. Мне не раз приходилось лично беседовать с честными и мужественными людьми, которые, как принято выражаться, составляют «другую Америку». К сожалению, Ричард Уормсер почти не знакомит нас с этой Америкой, не знаю почему — то ли потому, что не верит в ее силу, то ли потому, что она не укладывалась в рамки его повествования. Но хочет того автор или нет, он все же показывает нам простых, честных американцев. К их числу относятся люди из непосредственного окружения Пана Сатируса: это доктор Бедоян и два моряка — Бейтс и Бронстейн верные друзья шимпанзе, которые не дают его в обиду и вместе с ним разделяют все тяготы пребывания в плену у военных. Надо сказать, что под влиянием обезьяны эти люди — если можно так выразиться — «очеловечиваются», она заставляет их задуматься над тем, мимо чего они равнодушно проходили раньше. Пан Сатирус вырвался из плена стервятников, для того чтобы немедленно покинуть пределы Америки военно-промышленного комплекса. А между тем, «другая Америка» наращивает движение против вашингтонской политики агрессии и авантюр. Кстати, об этом также свидетельствует и сам Уормсер, опубликовав «Пана Сатируса», книгу, которая поможет американцам лучше разобраться в природе правящих кругов США. Прогрессивные американцы, как и все передовое человечество, клеймят позором политику США во Вьетнаме, ставшей в глазах людей символом мрака и скверны в современном цивилизованном мире.

Н.Карев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В настоящее время существует два вида человекоподобных — малые и большие человекообразные обезьяны.

Айван Т. Сэндерсон. Обезьянье царство, 1956 г.

«Внимание! Говорит и показывает Билл Данхэм с мыса Канаверал. До старта остается девяносто секунд, и обратный отсчет продолжается. Все будет в ажуре, как только что сказал представитель НАСА генерал Билли Магуайр… До старта остается восемьдесят шесть секунд.

Смотрите, какая суматоха, а ведь сегодня провожают не астронавта. Насколько нам известно, у Мема на Земле не остается ни родных, ни близких, так что волноваться за него некому. Восемьдесят секунд, и отсчет продолжается…

Да, Мем холостяк. Но сегодня он весьма именитый холостяк, тринадцатый шимпанзе, которого запускает на орбиту Америка, страна свободы, равенства и… Семьдесят две секунды, и все будет в ажуре. Имя Мему дала миссис Билли Магуайр. Изучение древнееврейского и арабского языков — ее конек… Пройдет шестьдесят секунд и… Мем отправится в испытательный полет. Мем в полном ажуре, как сказал генерал Магуайр.

А полет этот — дело не шуточное… Остается пятьдесят секунд… Двадцать четыре часа на орбите, и все это время датчики будут сообщать на Землю обо всех процессах, происходящих в организме Мема… Остается сорок пять секунд… Радио передаст показания датчиков о биении его пульса, о нервной дрожи, о количестве адреналина и… Остается всего тридцать секунд, да, всего полминуты, и двигатели взревут…

Прекрасный экземпляр шимпанзе этот наш Мем. Вы видели на ваших экранах, как, направляясь к космической капсуле, он остановился, чтобы пожать руку врачу, доктору Араму Бедояну, который привез его из Уайт Сэндс и неотлучно находился при нем… До старта остается пятнадцать секунд… Не думайте, что волнуетесь только вы — вот сейчас на ваших экранах крупным планом мои руки, видите, как они дрожат?.. Десять секунд… Кажется, не проявляет нервозности только один Мем, он не знает, что ему предстоит… Девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… ноль.

Пошел! Старт что надо! Ракета медленно ползет вверх. Через несколько секунд мы увидим, как первая ступень отделится и упадет в море… Вот она отваливается… еще секунда, и „Мем-саиб“ — название корабля тоже придумала миссис Магуайр — полетит над Атлантическим океаном, и через полчаса старина Мем сможет взглянуть вниз и увидеть Африку, откуда привозят его сородичей, всех этих славных шимпанзе… Или, может, их привозят из Азии? И… Что это? Вторая ступень отделилась, но КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ ПОВОРАЧИВАЕТ НЕ НА ВОСТОК, А НА ЗАПАД… он летит над Соединенными Штатами… ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ЛЕТЕТЬ В ЭТУ СТОРОНУ!.. Последняя новость… только что получено сообщение от генерала Билли Магуайра — „Мем-саиб“ на орбите… Я на минуту прекращаю передачу для наших нью-йоркских телезрителей, чтобы разыскать генерала Билли и попытаться получить у него объяснение, почему заблудился шимпанзе!»

***

«УАЙТ СЭНДС вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА… Вы меня слышите, НАСА? О'кэй. Сигналы с „Мем-саиба“ были громкие и четкие, когда он взлетел. Но как только корабль оказался точно над нами, передача сигналов с автоматической станции прекратилась и началась морзянка… Ну да, морзянка, та самая — точки-тире… Я не пью на дежурстве и вообще никогда не пью, потому что заработал себе язву желудка, разговаривая с такими вот болванами, как ты… Простите, сэр. Да, да, азбука Морзе, я же именно это сказал… Ну вот, я так и думал, что в конце концов вы поймете… Оттуда передали… Почем я знаю кто? Читаю: „Солнце слепило глаза, и я повернул на запад“. Открытым текстом. Похоже, он разрывал и замыкал цепь. У него такая сноровка, словно он служил на флоте радистом, как я когда-то… Повторяю, сэр: „Солнце слепило глаза, и я повернул на запад“.»

«САН-ДИЕГО вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА. С „Мем-саиба“ только что сообщили, что он сделает всего один виток. Читаю: „Облетел Землю один раз, смотреть больше не на что. Через час приземлюсь неподалеку от Грэнд Инагуа. Распорядитесь насчет обеда“. Конец радиограммы… Я просто передаю сообщение, я не комментирую.»

В районе Карибского моря была прекрасная погода. Американский военный корабль «Кук», миноносец-авианосец (МА), без особого труда выловил в море космическую капсулу и втащил ее на палубу. Команда выстроилась в очередь, и старший писарь фотографировал всех подряд на фоне надписи «Мем-саиб». С матросов он брал по доллару с головы, а с офицеров — по два.

Но не успел командир «Кука» (старший лейтенант*) принять позу, как крышка бокового люка откинулась и на палубу ступил Мем.


* Все воинские звания даются приближенно к званиям, известным советскому читателю. В вооруженных силах США шкала званий более сложная. - Прим.перев.

Это был высокий, довольно худощавый шимпанзе, весивший всего фунтов сто двадцать; впрочем, для своих семи с половиной лет он был даже тяжеловат. В космическом костюме и шлеме он мало чем отличался от человека.

Прежде всего он потребовал:

— Помогите мне выбраться из этого костюма. Кажется, я подцепил блоху на мысе Канаверал.

Моряки с готовностью пришли ему на помощь.

Пока бравая команда сдирала с шимпанзе замысловатое одеяние, командир удалился на капитанский мостик. Туда же пришел и его старший помощник, лейтенант.

— Вы слышали, что он говорит? — спросил командир.

— Я бы сказал то же самое, — задумчиво произнес старший помощник. — Черт побери, заставили бы меня провести двадцать четыре часа на орбите с блохой под скафандром!

Он содрогнулся.

— Но, Джонки, он же говорит! Я слышал собственными ушами. Обезьяны ведь не говорят?

— Да, сэр. Но позволю себе заметить, что именно эта обезьяна действительно говорит. Черт возьми, пехота и та говорит… так почему бы не говорить шимпанзе?

— Перед нами встает проблема этикета. Куда ему подать ленч?

Старший помощник чуть было не сказал: «Что, что?», но вовремя спохватился и трансформировал свой вопрос в «Простите, сэр?».

— Я хочу сказать, — пояснил командир, — что это всемирно известный шимпанзе. Много ли обезьян или людей летало в космос? Он знаменитость, хотя и обезьяна. Мы не можем кормить его вместе с рядовым составом.

— Никак нет, сэр.

Старший помощник не мог оторвать глаз от синей поверхности моря.

— А я не знаю, что скажет начальство, если мы будем кормить обезьяну в офицерской кают-компании.

— Так точно, сэр.

— Я не хочу, чтобы мне задержали присвоение звания капитан-лейтенанта. У меня уже подходит срок.

— Так точно, сэр.

— К черту официальности, Джонни. Я же прошу совета.

Старший помощник вздохнул. Срок присвоения ему очередного звания еще не подходил, но он не хотел, чтобы в его личном деле появилась характеристика «неуживчив». Пусть уж пишут «несообразителен», но «неуживчив» — ни в коем случае.

— Посадим его с мичманами, — сказал он. — И объявите им, что они удостаиваются этой чести, потому что мичмана — это костяк флота.

— Ну, Джонни, плавать вам под собственным флагом еще до того, как уйдете в отставку.

— Благодарю вас, сэр.

***

Мичманская кают-компания на «Куке» была небольшой — за столом сидело четверо мичманов и восемь главных старшин. С Мемом их стало тринадцать, но шимпанзе их успокоил:

— В конце концов, я тринадцатая обезьяна, слетавшая в космос, и все обошлось благополучно.

Радист первого класса Бронстейн по прозвищу Счастливчик заметил:

— Так точно, сэр. Раз вы не придаете значения суевериям, то и нам не следует.

— Джентльмены, не называйте меня сэром.

— Ну, тогда и вы не называйте нас джентльменами, — сказал Счастливчик. — Мы не офицеры.

— Горилла… простите, я хотел сказать, мичман-минер Бейтс здесь старший. Тридцать пять лет на флоте.

Шимпанзе Мем рассмеялся.

— Горилла — это ваше прозвище, мичман?

Произошло событие, достойное быть отмеченным в истории военно-морского флота США: мичман Бейтс покраснел.

— Так точно, сэр, — сказал он.

Мем снова захохотал и с наслаждением почесался.

— Не стыдитесь своего прозвища, мичман. Я предпочел бы, чтобы меня называли Обезьяной, но только не Мемом. Эта дурища — супруга генерала — собиралась даже окропить мою голову шампанским, когда дала мне это имя. Доктор Бедоян отговорил ее. Кстати, мне сейчас пришло в голову… — Тяжелое морщинистое веко чуть поднялось, приоткрыв левый глаз. Шимпанзе оглядел стол.

— Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

Счастливчик Бронстейн уныло покачал головой.

— А у нас нет даже денатурата, Мем, простите, Обезьяна.

— Зовите меня Паном, — сказал шимпанзе. — Пан Сатирус это видовое название чернолицых шимпанзе по-латыни. — Он улыбнулся задумчиво и немного грустно. — Так было написано на металлической табличке, прикрепленной к клетке моей матери. Когда я был еще маленькой обезьянкой, я думал, что ее так зовут.

— А, ладно, пропади оно все пропадом, — сказал Горилла Бейтс. — Я человек простой, грубый, мистер Сатирус. Простой и грубый. Уже двадцать пять лет как минер. Я и хочу знать: где это вы научились говорить?

Пан Сатирус рассмеялся.

— Прямо поставленный вопрос — это не грубость, мичман. Что ж, отвечу. Я научился говорить… да и читать, если на то пошло… в два года. Просто я не видел необходимости в применении своих знаний, пока не очутился с блохой под скафандром в этом космическом корабле с идиотским названием.

— Черт побери! — сказал старший писарь Диллинг. — А ваши все могут говорить, если захотят?

— Наверно. Я никогда над этим не задумывался.

— Ладно, — сказал Счастливчик Бронстейн. — Ладно. Но вот, чтобы все шимпанзе… то есть Паны Сатирики или как вас там… могли шпарить хорошей морзянкой да еще без ключа это у меня в котелке никак не укладывается.

— А хороший у меня радиопочерк? — спросил Пан. — Я давно не практиковался. Еще когда я жил с матерью, наш ночной сторож, бывало, все стучал ключом. Он хотел получить работу в торговом флоте. А я стучал по полу клетки ему в такт.

Вестовые, посовещавшись шепотом в камбузе, стали подавать. Пан Сатирус разломил французскую булку и принялся попеременно откусывать от обеих половинок.

— Свежих фруктов, поди, нет, — сказал он. — Ну, да все равно. Живя с людьми с самого рождения, я привык к любой пище. Я умираю от голода; мне не дали позавтракать — боялись, что наблюю в шлем.

— Принесите джентльмену банки персиковых консервов, распорядился Горилла. Вестовые засуетились. — Пан, ты мне нравишься. А теперь ты всегда будешь говорить?

Пан Сатирус оторвался от клубничного джема, который он уплетал столовой ложкой.

— Горилла, — медленно произнес он, — это очень уместный вопрос. Кажется, я уже не смогу остановиться. Сдается мне, что я совершил ошибку, облетев вокруг Земли с такой скоростью и в том направлении, как я это сделал. Надо было мне придерживаться естественного направления, то есть летать с запада на восток. Кажется, я регрессировал!

— Что ты сделал? — спросил Счастливчик Бронстейн.

— Должно быть, я употребил не то слово, — сказал Пан. Черные глаза его погрустнели. — В общем, совершил эволюцию наоборот, как бы это ни называлось.

— У меня в столе есть толковый словарь, — сказал писарь, но никто его не слушал.

— Видите ли, шимпанзе более развиты, чем люди, — продолжал Пан Сатирус. — Не очень-то вежливо говорить это, находясь у вас в гостях, но от правды не скроешься. Впрочем, один человек… я прочел об этом через плечо доктора Бедояна, когда был болен и он выхаживал меня… один человек создал теорию об очень быстром путешествии, о путешествии со скоростью, превышающей скорость света, и о том, что в результате получается с путешественниками.

— Летать быстрее света невозможно, — сказал Бронстейн.

— Тем не менее я летал, — возразил Пан Сатирус. — Меня то и дело сажали в эту капсулу, или космический корабль, или как его там. — Он содрогнулся на обезьяний манер — шерсть его стала дыбом. — Ради тренировки… Имитировали полет на земле. Делать там было нечего, и я изучал устройство корабля. Как только меня запустили, я все в нем переиначил.

— Это до меня не доходит, — сказал Горилла.

— Я регрессировал, — сказал Пан Сатирус. Без всякой видимой причины он добродушно похлопал Гориллу Бейтса по руке. Да, я уверен, что говорить надо именно так. «Деэволюционировал» не годится. Видите ли, я чувствую непреодолимое желание говорить. Я всегда считал дар речи проклятьем Адама.

Он вздохнул.

Кроме Гориллы Бейтса, никто, по-видимому, не понимал его.

— Ты можешь пойти служить на флот, — сказал старый мичман. — В море не так уж плохо. Если верить Бронстейну, из тебя получился бы радист второго класса, а может, и первого.

— Мне всего семь с половиной лет, — сказал шимпанзе. Меня не возьмут.

— Не возьмут, даже с согласия родителей не возьмут, вставил писарь, хотя его никто не слушал.

— Во всяком случае, — сказал Пан Сатирус, — матросская форма — это не для шимпанзе.

— А, понимаю, — догадался Бронстейн. — Я видел фотографию Бейтса, снятую еще до того, как он стал мичманом.

Послышались свистки, звонки, а затем властная команда:

— Все наверх! По местам стоять!

— Как стоять? — спросил Пан.

Но в кают-компании уже никого не было; все побежали на взлетную палубу и к своим боевым постам.

Пан Сатирус прикончил последние персики и побрел следом, сопровождая каждый шаг постукиванием костяшек пальцев о стальную палубу.

Команда корабля построилась и стояла «вольно», когда он добрался до взлетной палубы. Моряки стояли в строю по подразделениям, или поротно, или как уж они там строятся в военно-морском флоте; ни один из сторожей Пана никогда не читал морских рассказов, и поэтому по части знания морских порядков Пан был нетверд.

«Мем-саиб» оттащили на край палубы. Шимпанзе вразвалку подошел к капсуле, прислонился к ней и стал наблюдать, как моряки совершают перестроения, свистят в дудочки, что-то принайтовывают или, бог его знает, что они там еще делают. К «Куку» приближался вертолет.

Наблюдая, Пан Сатирус усердно почесывался и с наслаждением ощущал, как под порывами тропического ветерка шевелится шерсть на спине. Ловким привычным движением он наконец прижал ногтем блоху, которая заставила его прервать полет, и с торжеством раздавил ее. Он был бы рад вернуться в Уайт Сэндс: Флорида определенно была проблошиной и антиобезьяньей стороной.

Позевывая, он чуть скептически наблюдал за вертолетом. За последние пять с половиной лет он побывал не в одном исследовательском центре военно-воздушных сил и НАСА. Он даже немного поработал на Комиссию по атомной энергии в Лос-Аламосе, где был превосходный врач и прескверное питание; там, по-видимому, считали, что шимпанзе любят только замороженные бананы.

Да, с тех пор как он расстался с матерью, ему пришлось повидать чертову уйму мест, где садились вертолеты. Шумные махины. Притом сконструированные скверно и неизвестно для чего. Большая часть поездок осуществлялась так: вертолет брал на борт какого-нибудь бездельника в одном месте и поспешно доставлял его бить баклуши в другое. Хождение, карабканье, покачивание — все создавало приятное ощущение осмысленной деятельности.

Есть! Вертолет благополучно сел на палубу. Пилот заглушил двигатели, и люди в нелепо раскрашенных комбинезонах подбежали к вертолету, закрепили его и ушли.

Так, значит, вертолету обеспечена безопасность. У Пана Сатируса в Холломэне был врач, моряк. Если он говорил, что надо обеспечить безопасность, это, по-видимому, означало, что надо кого-то или что-то оставить в покое.

Офицеры отдали честь. Пан Сатирус знал все о воинских порядках, установленных формах одежды, рангах, денежном содержании. Он был весьма наслышан о государственной службе, как гражданской, так и военной. Отдавали честь старший лейтенант и лейтенант. А это адмирал… скажи на милость, АДМИРАЛ… выходил из вертолета. И врач — капитан третьего ранга. И двое гражданских, которые очень смахивали на сторожей. Сторожа теперь хотят именоваться служителями (обезьяньими), но для него они все равно сторожа, а знавал он их всяких — и мерзких, и очень даже приятных в обращении…

Писарь, которого никто не слушал, теперь фотографировал адмирала.

Пан Сатирус пригладил шерсть и заковылял вперед, постукивая костяшками пальцев о палубу.

Первым его увидел адмирал. Он перестал позировать перед аппаратом и показал пальцем:

— Обезьяна! Почему не обеспечена безопасность?

Врач обернулся и что-то сказал одному из сторожей, который торопливо полез в вертолет.

— Не надо обеспечивать мне безопасность, адмирал, — сказал Пан Сатирус. — Мне очень нравится говорить с людьми. У нас был такой славный ленч в мичманской столовой.

— У мичманов не бывает ленча, — сказал адмирал. — Они обедают и ужинают. Ленч бывает только у офицеров.

Пан Сатирус пожал плечами и отвернулся. Спорить с этим человеком было совершенно бесполезно. Спор продолжался бы годами, а толку не было бы никакого. Как от самолетов и вертолетов… и космических кораблей под названием «Мем-саиб».

Штатский вернулся, и, заметив его, Пан Сатирус, собиравшийся уйти, тотчас повернулся к нему лицом. Он знал, что было в руках у этого человека: смирительная рубашка и пистолет, стреляющий зарядом успокоительного лекарства.

— Уберите эти штуки, — сказал он. — Я не хочу их видеть.

— Стреляйте, стреляйте, — рявкнул адмирал. — Я не собираюсь лететь вместе с обезьяной, пока ее не свяжут!

Сторож колебался.

— Это просто успокоительное, сэр, — сказал он. — Оно его с ног не свалит.

Пан Сатирус решил, что ему пора зарычать. Затем он немного поколотил себя в грудь кулаком, подражая человеку, который играл гориллу в какой-то телевизионной постановке.

— Осторожней с пистолетом, Нельсон, — сказал врач. Обеспечьте безопасность.

— Взять обезьяну! — командовал адмирал. — Обеспечить безопасность.

Тут что-то было неладно. «Обеспечить безопасность» могло, оказывается, означать и «оставить в покое», и, наоборот, «что-то предпринять». Пан пожалел, что ему пришлось мало читать морских рассказов, рассказов о военно-морском флоте. Интересно, что теперь с тем сторожем, который хотел поступить в торговый флот радистом?

Адмирал адмиральствовал вовсю.

— Вы командир этого корабля? — вопросил он старшего лейтенанта. — Выделите несколько человек, пусть займутся этой обезьяной и обеспечат безопасность!

— Я бы вас попросил не подчеркивать мою принадлежность к обезьянам, адмирал, — сказал Пан Сатирус. — Я не люблю, когда меня сваливают в одну кучу с гориллами, орангутангами и гиббонами. Я шимпанзе, Пан Сатирус, для краткости меня можно называть просто Пан. — Он почесал голову и добавил: — Сэр.

— Он еще разговаривает! — возмутился адмирал.

Пан Сатирус ответил вполне резонно, как он полагал:

— Как и вы, адмирал.

Адмирал побагровел.

— Старший лейтенант, вы слышали, что я сказал? Выделите несколько человек и…

Командир вытянулся в струнку.

— Сэр, для этого мне придется вызвать добровольцев.

— Действуйте.

Пан Сатирус завопил. На этот раз он бил не в грудь, а по палубе. Шум получался изрядный.

Служитель, державший смирительную рубашку, вытирал ею лицо.

— Вряд ли вы найдете добровольцев, — сказал Пан.

— Старший лейтенант, прикажите главному старшине корабельной полиции пристрелить это животное, — распорядился адмирал.

Пан шагнул к адмиралу.

Но тут произошла заминка. Моряк с такими же почти знаками различия, как у Счастливчика Бронстейна, но только с меньшим числом нашивок, подбежал к адмиралу, отдал честь и вручил листок бумаги. Радиограмму.

Адмирал прочитал ее и перечитал снова. Он отер пот с лица, хотя в руках у него не было для этого смирительной рубашки.

— Старший лейтенант, — сказал он. — Отмените последний приказ. Пусть ваш главный старшина корабельной полиции поставит у космического корабля часовых. Никто не должен заходить в корабль. Повторяю, никто. И никто не должен говорить с… с пилотом.

Подбежавшие моряки построились вокруг «Мем-саиба».

Горилла Бейтс, стоявший во главе своих минеров, печатая шаг, подошел к адмиралу и отдал честь.

— Сэр, — сказал он. — Я вызываюсь охранять мистера Сатируса.

Адмирал внимательно поглядел на Гориллу. Казалось, он считает нашивки на его рукаве.

— Мичман, вас зовут Бейтс? — спросил адмирал. — Мы вместе служили на «Хауленде».

— Так точно, сэр. Вы были тогда лейтенантом. Я вызываюсь охранять мистера Сатируса.

— Кого?

— Пана Сатируса, сэр, шимпанзе. Он любит, чтобы его называли Паном Сатирусом, мистером Сатирусом.

— Не называйте его мистером.

— Но он же пилот? Я буду стоять на часах и следить, чтобы никто не говорил с ним, пока не прибудут с берега ребята из службы обеспечения безопасности.

Пан Сатирус раскачивался на руках. Его уже не беспокоило, сколько он здесь пробудет. Тут было гораздо приятнее, чем на мысе Канаверал.

— Откуда вы знаете, что прибывают люди из службы обеспечения безопасности, мичман? — спросил адмирал.

Пан посочувствовал Горилле Бейтсу, у которого был такой вид, будто ему хотелось почесать в затылке — ощущение, весьма знакомое Пану и особенно острое, когда тебя привязывают в космической капсуле, в барокамере или в реактивной тележке. Мичман с трудом нашелся что ответить.

— Ну, за ле… обедом Пан сказал, будто он переделал свой космический корабль так, что тот полетел быстрее света. Вот я и прикинул… Телеграмму вы насчет этого получили, ребят к космическому кораблю пускать не ведено и разговаривать с мистером Сатирусом тоже никому не разрешается… Полет быстрее света — это, видно, очень хорошее секретное оружие.

Адмирал кивнул. Теперь его лицо было уже не краснее обычного.

— Старый верный служака, — сказал он. И, взволнованно откашлявшись, бросил старшему лейтенанту: — Вы здесь командир, распорядитесь!

— Возьмите себе в помощь еще одного добровольца, мичман, — тотчас распорядился старший лейтенант. — Господин адмирал, кофе подадут в кают-компании.

— Вызвался еще радист первого класса Бронстейн, — сказал мичман Бейтс.

Счастливчик и Горилла с серьезными физиономиями подошли к Пану Сатирусу, а адмирал, капитан и врач направились вниз, или внутрь, или куда там ходят на корабле.

Лейтенант распустил строй. Оба сторожа, бросив смирительную рубашку в вертолет, полезли туда же и заперлись изнутри.

— Пошли вниз, в каюту Гориллы, Пан, — сказал Счастливчик. — Я не могу сообразить никакой выпивки, но у меня в радиорубке есть немного лимонада и печенья.

— Это будет совсем неплохо, — сказал Пан. — У этого адмирала не все дома, что ли, Горилла?

— Прежде было незаметно, а теперь, похоже, идет к тому. А здорово я ему выдал, когда сказал, что тебя нужно называть мистером, раз ты пилот? Водить эту космическую штуковину можно только с высшим образованием.

— Правду сказать, этот адмирал мне совсем не понравился.

— Не обращай внимания, дружище. Флот держится на мичманах.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Обеспечение: (3) …гарантия, дающая ее владельцу право требовать и получать собственность, не находящуюся в его владении…

Новый международный словарь Уэбстера. 1920 г.

В каюте мичмана Бейтса им было очень неплохо. «Чудное дело, — думал Пан, — стоит увлечься разговором с человеком, и постепенно забываешь, как странно, совсем не так, как мы, выглядят люди, и даже на вид они начинают казаться настоящими шимпанзе».

Конечно, Горилла Бейтс уже далеко ушел от человека, он и в самом деле был скорее похож на гориллу, на очень молодую гориллу.

О космическом корабле и о том, как Пан его реконструировал, они не говорили. Они держались подальше и от проблем, волновавших службу обеспечения безопасности. Горилла рассказал, как он однажды напился в Китае, Счастливчик — о знакомой девушке из Виллафранки, а Пан — о том, как в зоопарке макаки-резусы стащили у сторожа бутылку виски.

— Вы бы видели, что вытворяли эти макаки, когда перепились. Бог мой!

— Как моряки в Сан-Диего после долгого плавания, — сказал Счастливчик Бронстейн.

— Вот этого я никогда не видел, — признался Пан. — Может быть, увижу, если удастся уйти с государственной службы. В Сан-Диего прекрасный зоопарк.

— Я там дальше четырех кварталов от набережной никогда не бывал, — сказал Горилла. — Много чего я в жизни упустил.

— И всегда будешь упускать, — вставил Счастливчик Бронстейн. — Ты слишком долго был моряком. В любом порту мира тебе не уйти от родной деревни дальше чем на три квартала. Так мы называем набережную у пристани, — добавил он, обращаясь к Пану.

— Ну что за жизнь у мичманов, — сказал Горилла, — подчиняйся любому офицеришке… И знаете, хоть я никогда раньше не встречал шимпанзе, но не раз думал о них, хотите верьте, хотите нет. Я хочу сказать, что это последнее дело — привязывать хорошего малого к реактивной тележке и гонять, пока у него сосуды не полопаются. Или устраивать такое, что с тобой сделали сегодня утром. Глядеть тошно.

Счастливчик Бронстейн открыл дверь каюты Гориллы Бейтса и заорал:

— Позовите писаря!

Эхо его голоса замерло где-то в недрах корабля.

— Я кое-что придумал, — добавил он.

Писарь первого класса Диллинг, должно быть, бежал всю дорогу. Другие старшины очень редко удостаивали его разговором, и он несся так, словно его самого запустили на орбиту. Он ворвался в каюту.

— Что вам, Счастливчик, Горилла?

— Что говорится в уставе насчет талисманов? — спросил Счастливчик.

— На усмотрение капитана, — ответил Диллинг и прирос к месту.

— Спасибо, — сказал Горилла. И так как больше никто ничего не говорил, лицо писаря вытянулось, и он покинул каюту. Когда дверь за ним закрылась, Горилла добавил: — Может, что-нибудь выйдет.

— Ты прав, черт побери, — сказал Счастливчик. — Видел ты когда-нибудь капитана, который бы отказался выполнить справедливую просьбу мичманов и главстаршин? — Он откашлялся. Ты будешь нашим талисманом, Пан, но это только так, для виду. Тебе же нельзя завербоваться во флот. Принять тебя, так весь флот будет кишмя кишеть семилетними ребятишками.

— Тогда Кэролайн Кеннеди была бы ДЖО*, — сказал Горилла.


* Добровольная женская организация обслуживания ВМФ. - Прим.перев.

— Славная девчушка, — сказал Пан. — Я видел ее как-то раз.

— Кроме шуток, — сказал Горилла. — Слушай, я думаю, такому малому, как ты, приходится встречаться со всякими знаменитостями. Ты не стал бы плавать на МА.

— Ты говоришь об этом корабле? — спросил Пан.

— О, господи, — сказал Счастливчик.

Пан и Горилла посмотрели на него.

— МА — секретный корабль, — пояснил Счастливчик. — Это прототип опытного образца. Пану никогда не разрешили бы находиться здесь, знай кто-нибудь, что он умеет говорить. А может, у тебя есть допуск и ты дал подписку о неразглашении и все такое прочее?

Шимпанзе покачал головой.

— Нет, мне никогда не представлялось такой возможности.

— М-да, — сказал Горилла. — Оно и видно.

Послышался дробный топот — кто-то спускался по стальным ступеням трапа. В дверь властно постучали.

— Полундра! Облава, — сказал Счастливчик. — Запах легавых я чую даже сквозь стальную переборку.

— Вот что значит образованный человек, — заметил Горилла. Он встал с койки (два стула, которые ему полагалось как старшему среди старшинского состава корабля, он предложил гостям) и направился к двери.

— В эту каюту вход воспрещен, — сказал он.

— ФБР, — послышалось в ответ.

Горилла осторожно приоткрыл дверь.

В щель просунулась рука с удостоверением; Горилла наклонился, прочел и отворил дверь.

Вошел не один полицейский, а целых три. У каждого в левой руке было удостоверение, в правой — пистолет. Каждый был в летнем синем костюме. У каждого был весьма глупый вид.

— Я Макмагон, — сказал агент ФБР. — Это мистер Кроуфорд из службы безопасности НАСА, а это старший лейтенант Пикин из морской контрразведки. Не могли бы вы нас оставить, нам надо задать несколько вопросов этому… этому… Вы не возражаете, если я буду называть вас шимпанзе?

— Разумеется, нет, — сказал Пан Сатирус.

— Если вы предпочитаете называться человеком…

— Ни в коем случае.

Специальный агент ФБР Макмагон слегка зарумянился. Он поглядел на Счастливчика, потом на Гориллу, потом снова на Счастливчика.

— Простите, мистер, — сказал Горилла, — но командир приказал не подпускать к мистеру Сатирусу никого, а на корабле слово командира — закон.

— Вы правы, — сказал старший лейтенант Пикин, в своем тропическом костюме имевший весьма внушительный вид.

Работник службы безопасности НАСА Кроуфорд присовокупил:

— В таком случае, Пикин, сходите к капитану и попросите его отменить приказ. Дело государственной важности.

— Это не только мои стражи, но и друзья, — сказал Пан. Во всяком случае, у меня нет особой охоты разговаривать с полицейскими. Я не очень жалую блюстителей закона. Когда я был совсем маленьким, еще годовалым шимпанзе, полицейские как-то увели одного из моих любимых сторожей. Он учил макак-резусов отвлекать внимание публики по воскресеньям, чтобы ему было легче очищать чужие карманы.

— Пусть этот зоопарк будет хоть у черта на куличках, резусов я все равно пойду и погляжу, — сказал Горилла.

Хотя Пикин ушел, в каюте все еще было очень тесно.

— Я плохо разбираюсь в огнестрельном оружии, джентльмены, — сказал Пан, — и все же мне бы хотелось, чтобы вы перестали им размахивать. Хотя бы потому, что, если бы вы засунули руки в карманы, у нас было бы больше свободного места. — Он улыбнулся и добавил: — Впрочем, я могу запрыгнуть вон на ту трубу под потолком и освободить для вас место на полу.

— Не советую, мистер Сатирус, — сказал Счастливчик. — По трубе идет горячий пар.

— Благодарю вас, радист первого класса!

Счастливчик Бронстейн улыбнулся. И не он один. Но улыбка Пана Сатируса встревожила агентов службы безопасности куда больше.

— Мичман, — сказал Пан, — почему вы не предложите вашим гостям присесть?

Макмагон и Кроуфорд спрятали пистолеты и сели на койку.

Вернулся Пикин.

— Командир возложил обязанности на меня. С согласия адмирала.

— Обязанности? — спросил Кроуфорд.

— Обязанности по охране обезьяны, — пояснил Пикин.

— Шимпанзе, — мягко поправил его Пан Сатирус. — Как бы вам понравилось, если бы вас называли млекопитающим или позвоночным? Мне бы не понравилось, хотя все мы и млекопитающие и позвоночные.

— Все в порядке, мичман, — сказал Пикин. — Вы и радист свободны. Занимайтесь своими делами.

Пан Сатирус решил, что пора завопить. Он вопил так, как это делают люди, играющие горилл в телевизионных постановках.

Кроуфорд отскочил к двери и хотел распахнуть ее, но ему это не удалось — в каюте было слишком тесно, Пан Сатирус сгреб Кроуфорда, слегка приподнял его кверху, и летний синий пиджак сыщика лопнул на спине.

— Видите ли, джентльмены, я шимпанзе, а вы всего-навсего люди, — сказал Пан. — Я могу придушить вас одной левой.

— У нас пистолеты, — сказал Пикин.

Не успел он произнести эти слова, как Пан Сатирус, который все еще одной рукой держал Кроуфорда за шиворот, другой рукой выхватил его пистолет из кобуры. Проделал он это грубовато: пояс Кроуфорда лопнул, и брюки его треснули сзади точно так же, как и пиджак. Казалось, охранник из НАСА вот-вот расплачется.

Пан Сатирус держал пистолет правильно — он видел немало телевизионных передач, коротая со сторожами ночные дежурства. Затем он швырнул пистолет в открытый иллюминатор и сказал:

— Вы меня не застрелите, джентльмены. Во всяком случае, пока я не расскажу, как заставил космический корабль лететь быстрее света.

В каюте наступила тишина. Волны тропического моря мягко бились о борт корабля.

— Вы намерены делать то, что я вам скажу, — добавил Пан Сатирус, — так или нет?

Все молчали.

— Разве вы не за этим пришли? — спросил Пан Сатирус. Вот вы, Кроуфорд. Ответьте мне и перестаньте держаться за штаны. Я голый, и ничего. Чего же вам стыдиться?

— У вас побольше шерсти, — сказал Кроуфорд.

Счастливчик Бронстейн чуть не подавился. Он не прослужил столько лет матросом и старшиной, как Горилла Бейтс, на лице которого не дрогнул ни один мускул.

— Я вас не об этом спрашиваю, — сказал Пан Сатирус. Впрочем, я действительно спросил, но это был чисто риторический вопрос. Так что же вам здесь надо, Кроуфорд?

— Нам надо узнать, как получилось, что «Мем-саиб» полетел в другом направлении и с такой скоростью, — ответил Кроуфорд, запинаясь на каждом слове. — Когда вы открыли боковой люк, то порвали провода.

— Нет, — сказал Пан, — я не мог положиться на случайность. Перед тем как нажать кнопку и выйти, я привел все системы в прежний вид.

— Зачем? — тонким голосом завопил Пикин.

— Видите ли, — сказал Пан, — если бы люди полетели так же быстро, как я, но в другую сторону, они бы развились до уровня шимпанзе или, по крайней мере, горилл. А это не такое уж счастье, джентльмены. Совсем несладко жить в обезьяньем питомнике… Зоопарк, в котором я родился, продал мою мать и меня, когда мне было два с половиной года. Продал государству, джентльмены, которому вы служите с таким рвением.

— Мы здесь не для того, чтобы знакомиться с вашей биографией, — сказал Макмагон. — Уж не думаете ли вы, что обезьяна может шантажировать правительство Соединенных Штатов?

— Как сказал бы мой друг Счастливчик, вы правы, черт побери!

— Кто этот Счастливчик? — спросил Пикин, доставая записную книжку. — Тоже шимпанзе?

— Это как сказать, — тихо молвил Счастливчик.

— Джентльмены, простите меня, — сказал Горилла. — Пан, где теперь твоя матушка?

— Она умерла на реактивной тележке в Нью-Мехико, — сказал Пан и взглянул на Кроуфорда. — Работая на НАСА.

Кроуфорд выпустил из рук свои разорванные штаны и не посмел натянуть их снова.

Все услышали, как волны лижут патентованную краску на борту «Кука».

Молчанье нарушил Макмагон.

— Давайте начнем с другого конца… мистер Сатирус. Позвольте задать вам вопрос. Вы, по-видимому, знаете многое. И слышали о «холодной войне». Может быть, вы питаете симпатию к русским?

— О, нет, — ответил Пан Сатирус. — Я не питаю симпатии к людям вообще. Впрочем, Горилла и Счастливчик, по-видимому, очень хорошие ребята, да и доктор Бедоян не хуже. Но я приглядываюсь к людям с осторожностью. А как бы поступили на моем месте вы?

Пикин спрятал записную книжку.

— Мне хотелось бы попасть на берег, — продолжал Пан Сатирус. — Даю вам слово шимпанзе, что буду вести себя тихо, если мои друзья Счастливчик и Горилла отправятся на вертолете вместе со мной. И никаких смирительных рубашек, никаких успокоительных пилюль.

— А где вы найдете пилота? — спросил Пикин.

— Может быть, один из этих моряков умеет управлять вертолетом? — спросил Макмагон.

— Нет, — сказал Горилла, — мы не пилоты, мы нижние чины.

Пан Сатирус пожал плечами. Его мускулы, вздувавшиеся при любом движении, внушали страх. Он вздохнул, и в переполненной каюте это тоже ощутилось весьма внушительно.

— В таком случае отвезите меня на этом МА, — сказал он.

Пикин ожил.

— Откуда вы знаете, что это МА? МА — совершенно секретный корабль.

— Хоть вы и не шимпанзе, — сказал Пан Сатирус, — и даже не горилла, сделайте все же попытку воспользоваться мозгом, который дала вам эволюция.

Пикин покраснел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Различные виды проявляют аналогичную изменчивость.

Чарлз Дарвин. Происхождение видов. 1859 г.

На набережной во Флоридавилле было полно народу. Три часа «Кук» маневрировал, беря курс то на Майами, то на Ки-Уэст, и в этих городах репортеры Эн-Би-Си, Эй-Би-Си и Си-Би-Эс* бесились и бросались от одной пристани к другой, но меня, Билла Данхэма, на мякине не проведешь — на сэкономленные проездные деньги я нанял вертолет, и вот я уже во Флоридавилле, единственный представитель телевидения, оказавшийся на месте событий вместе со всеми своими помощниками и готовый начать передачу.


* «Нэшнл бродкастинг корпорейшн». «Америкэн бродкастинг корпорейшн» и «Коламбия бродкастинг систем» - три крупнейшие радиовещательные и телевизионные компании в США. - Прим.перев.

Правда, здесь, помимо меня, оказались еще двое газетчиков — один из местных и один из Ассошиэйтед Пресс, — ну, пусть уж и они попользуются… Если повезет, я буду первым человеком, который проинтервьюирует шимпанзе у микрофона, а это значит, денежки, считай, у меня уже в кармане. Пусть другим идут дамы да короли, а мне подавай сразу два туза.

У одного моего помощника был приемник, работающий на ультракоротких волнах, у другого — обыкновенный приемник, так что мы могли слышать, как идут дела у наших соперников. Эн-би-си забила гол — ее ребята подцепили адмирала, который летал на переговоры с обезьяной. У Си-би-эс плохой улов: там поймали всего-навсего бригадного генерала Билли Магуайра, который ничего не мог сказать, потому что сам ничего не знал с тех пор, как взлетела ракета. Эй-би-си сделала хорошую радиопередачу, ее репортер оказался на борту самолета, который доставил доктора Арама Бедояна к его любимому пациенту во Флоридавилль, но по телевидению показывать им было нечего.

Итак, теперь наши соперники узнали, где собака зарыта. Не иначе, пронюхали и где я, потому что один наш малый, Том Лейберг, брал интервью у пилота вертолета, которого я нанял. Пилот вернулся в Майами после того, как отвез меня. Он сказал, что видел блеск пушечных стволов, когда пролетал над «Куком», но по нему никто не стрелял. А что же еще он хотел увидеть на палубе военного корабля — пишущие машинки, что ли?

«Кук» застопорил машину на виду у Флоридавилля. Я велел оператору показать корабль во всех ракурсах, а сам взял микрофон, прервав интервью Тома Лейберга, который, признаться, имел бледный вид — ведь этот пилот даже не видел обезьяны.

Я описал корабль, а затем стал рассказывать, как с борта спускают моторную лодку. Тут мне подвернулся какой-то всезнайка из Флоридавилля (весь город собрался на берегу, куда подкатил наш автобус с оборудованием), который служил на флоте и объяснил мне, что на воду спускали вельбот, или китобойный бот. Выходит, мы платим налоги, чтобы военно-морской флот имел возможность охотиться на китов?

«Три человека спускаются за борт в вельбот по веревочной лестнице, — сообщил я своей затаившей дыхание аудитории. Нет, нет, друзья, я ошибся. Два человека и… Как бы вы думали, кто? Наш старина Мем, сам шимпонавт направляется к берегу».

«Шимпонавт» — это, скажем прямо, я неплохо придумал. С тех пор я не раз слышал, как употребляли это слово, и горжусь тем, что обогатил английский язык такой удачной находкой.

Пока я говорил, оператор направлял свой телеобъектив на китобойный бот, который шел весьма ходко. Стали спускать еще одну лодку (местный Нептун разъяснил, что это рабочая шлюпка, и, с точки зрения налогоплательщиков, это звучало уже лучше); в нее сели двое матросов, двое штатских и еще один человек, о котором я ничего сказать не могу. А не мог я ничего сказать об этом малом потому, что он был в синей морской робе, но без шапки. А военных только по шапкам и можно различать.

Вельбот приблизился, развернулся к нам бортом и замедлил ход. У нас получились превосходные кадры — шимпонавт сидел, задумчиво опустив в воду руку. Ну, прямо как на старинных картинах — дама в лодке.

Первой пристала рабочая шлюпка, и один из матросов забросил веревку с петлей на какую-то штуковину, торчавшую из пристани. Затем он выпрыгнул на пристань сам и помог выйти трем пассажирам. Все они вытащили пистолеты, и один из них заорал: «Есть тут кто-нибудь из местной полиции?»

Мы эту сцену не упустили, и в кадр попал толстощекий южанин, который показал значок, приколотый к выгоревшей рубашке, и сказал: «Я полиция», а тот малый, что кричал, предъявил ему свое удостоверение и потребовал: «Всю эту публику отсюда убрать».

Рабочая шлюпка вернулась на корабль.

Шимпанзе поднял руку и стал стряхивать соленую воду с шерсти у себя на груди. Средним планом его еще нельзя было показать, а тем более крупным, но я уже показывал его на мысе Канаверал в то утро, когда он направлялся к ракете и прощался с доктором (кстати сказать, все эти обезьяны — никудышные актеры), и знаю, как он выглядит. Смотреть, я считаю, особенно не на что — у шимпанзе недостаточно выразительные черты лица, и поэтому, на мой взгляд, они не фотогеничны.

Правда, в Голливуде они снимаются, но держу пари, что их предварительно гримируют. Будь здесь этот доктор Бедоян, я попросил бы его положить немного грима на физиономию старины Мема. Сам я этого делать не собирался. Я-то видел его руки и зубы.

Мы показали начальника местной полиции и федеральных агентов, которые препирались между собой; начальник полиции не хотел разгонять местных налогоплательщиков, угрожая им пистолетом, да и ребята из ФБР, как мне кажется, тоже не очень-то стремились открыть пальбу по мирным гражданам… И тут Игги Наполи потянул меня за рукав: «Гляди, Билл. Этот военный корабль уходит без своего вельбота».

И точно, «Кук» направлялся в открытое море. Рабочую шлюпку поднимали на лифте, впрочем, я, вероятно, должен сказать: на шлюп-балке, а китобойный бот все еще стоял у причала.

— Они будут кусать себе локти, если повстречают кита, сказал я, но, разумеется, не в микрофон.

У блюстителей порядка на пристани дело не двигалось с места. Публику они разогнать не могли, а главный агент ФБР говорил, что шимпанзе высаживать нельзя, пока они этого не сделают, и напирал на то, что обезьяна — государственное имущество, а с людьми, подвергающими опасности государственное имущество, всякое бывает.

Но Флориду и даже Флоридавилль этим не запугаешь.

И тут этот малый, что сидел за рулем вельбота, испустил такой вопль, будто ему в глотку вмонтировали мегафон.

— Эй, мистер Макмагон, — заорал он, — мистера Сатируса укачивает.

Я щелкнул пальцами, и Игги подал мне бинокль. Я посмотрел. И точно, вельбот раскачивало на волне, поднятой уходящим «Куком», а шимпанзе перегнулся через борт. Мистер Сатирус — это и был шимпанзе, но почему его так называли, я узнал позже.

Тут этот плешивый, по имени Макмагон, умыл руки — не по-настоящему, а сделал такой вид — и пошел на попятный.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Пикин, дайте им знак, чтобы подошли. А вы, ребята, сдайте назад. Помните, что этот человек… этот шимпанзе облетел вокруг Земли и находился в космосе с самого утра. Не напирайте.

Здорово, что мне удалось показать эту сцену. Я знал, что начальнички из службы безопасности считают всех нас обезьянами, но не подозревал, что они считают обезьян людьми.

Итак, китобойный бот подошел и привязался там, где прежде стояла рабочая шлюпка (если я еще не запутался во всех этих лодках), оператор сменил телеобъектив на широкоугольный, и я продолжал травить, пока мы не наладили первый крупный план.

Я махнул рукой, чтобы машина подъехала поближе ко мне. Крупный план для меня все равно что деньга в кармане.

Если бы мы не сделали этого тотчас же, нам, быть может, так и не удалось бы ничего показать, потому что эти три агента и местный полицейский могли сомкнуться и закрыть от нас шимпанзе. Для обезьяны он был довольно высок, но до Джона Уэйна* ему, разумеется, далеко.


*Популярный американский киноактёр. - Прим.перев.

Моряк, который швырнул веревку с лодки, а потом прыгнул на пристань, был для матроса староват. Тот, который сидел у руля, был еще старше, но на нем была не матросская, а вроде бы офицерская форма, и я спросил Игги, как называть такого. Он сказал, что это мичман.

Обезьяна по-обезьяньи вскарабкалась по канату на пристань и уселась на деревянную тумбу, к которой была привязана лодка. Сначала она вытирала рот рукой, потом ногой, и мне пришлось приказать оператору быстро перевести объектив на лодку по той причине, что шимпанзе, вытирающий рот ногой — крупным планом, — зрелище, пригодное далеко не для всех членов семей, собравшихся у телевизоров.

Малый постарше, которого я теперь буду называть мичманом, вскарабкался на пристань и спросил:

— Тебе лучше, Пан?

Обезьяна кивнула. Тогда старый мичман обернулся к матросу и сказал:

— «Кук» ушел без нас, Счастливчик.

— Мы теперь в бессрочном береговом отпуску, Горилла, сказал Счастливчик. — Командиру разрешили швартоваться только на военно-морских базах.

Тут я протолкался вперед, сунул микрофон шимпанзе под нос и спросил:

— Это правда, что вы умеете говорить, Мем?

Целую минуту я думал, что он мне не ответит.

В сущности, я думал, что он отберет у меня микрофон и заставит его съесть. Пожалуй, это единственное, что я еще не пробовал проделывать с микрофоном.

Но он вдруг улыбнулся (так мне показалось) и сказал:

— Вы, разумеется, не нашли ничего лучшего, как называть меня Мемом. Меня зовут Пан Сатирус, сэр. А вас?

Я назвался. Произносить свое имя в микрофон как можно чаще никогда не повредит. После соответствующей паузы я спросил:

— Как случилось, что вы заговорили?

Он задумался.

— Очень уместный вопрос, мистер Данхэм. А если б я задал его вам, как бы ответили вы?

Того, кто шестнадцать лет не расстается с микрофоном, не так-то легко сбить с панталыку.

— У меня вся семья умела говорить, и не один десяток лет. А ваша?

Он снова одарил меня улыбкой. Я совершенно уверен, что это была улыбка.

— Ну а моя, скажем, этим пренебрегала. Вам ясно?

И он пожал плечами. Лучше бы он этого не делал: когда его руки и плечи пришли в движение, я вспомнил, что на нем нет даже цепи.

Мичман, которого называли Гориллой (ну и имечко!), сказал:

— Чего этот малый пристает к тебе, Пан? Счастливчик, макни его в воду.

— Не надо, — сказала обезьяна. Чудно было как-то разговаривать с обезьяной. У нее такой же выговор, как, помнится, был у Рузвельта. Помимо того, еще чувствовался акцент уроженца Бронкса. — Должен же он зарабатывать себе на хлеб. Спрашивайте все, что хотите, мистер Данхэм.

Макмагон, старший из агентов ФБР (наверно, специальный агент), тут же затявкал:

— Никаких вопросов, касающихся государственных секретов. Ни слова о космическом корабле или… «Куке».

Шимпанзе снова ухмыльнулся: у коня — победителя дерби, который однажды лягнул меня прямехонько в одно место, зубы были и то меньше.

— Вы не бросите говорить? Я хочу сказать, раз уж вы начали.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответил шимпанзе. — Нет, к сожалению, не брошу.

И тут я заколебался, я, Билл Данхэм. Но всего лишь на секунду, разумеется.

— Скажите мне, Пан… вы не возражаете, что я вас так, попросту, по имени… Скажите мне, все ли обезьяны разговаривают друг с другом? Я хочу сказать, существует ли язык шимпанзе?

Он посмотрел мне прямо в глаза, и на минуту я забыл о его зубах и могучих плечах. В эту минуту я почувствовал себя снова мальчишкой — выпускником журналистских курсов, начиненным хорошим английским языком и идеалами. У шимпанзе были ужасно грустные глаза.

— У вас не найдется кусочка жевательной резинки, мистер Данхэм? — спросил он. — У меня мерзкий вкус во рту.

Игги за кадром сунул мне в руку пакетик жевательной резинки. Продувной малый, этот Игги. Слишком продувной, чтобы долго ходить в помощниках. Надо смотреть за ним в оба. Камера придвинулась, чтобы показать крупным планом голову шимпанзе, который положил резинку в рот, пожевал ее, немного и проглотил. Затем он сказал: «Спасибо», и камера отодвинулась, чтобы в кадр опять вошли двое, он и я.

— Что вы думаете об американских женщинах, Пан?

— Ну, как вы понимаете, до наших, до шимпанзе, им далеко. Но я полагаю, что для американских мужчин они достаточно хороши.

Маклински, парень, что водит наш автобус, все оттирал репортера из Ассошиэйтед Пресс, но теперь тот прорвался и вошел в кадр. Я не возражал: люди любят смотреть интервью, а показывали его только мы.

— Я Джерри Леффингуэлл из Ассошиэйтед Пресс, — сказал репортер. У него был такой тягучий южный акцент — прямо хоть мажь на оладьи. Местный пижон. — Какой вид был сверху, с космического корабля?

— Однообразный. Я видел всю Флориду сразу.

— Никаких вопросов о космическом корабле! — заорал Макмагон.

Кажется, шимпанзе рассмеялся. Но я не уверен. Кого уж я только не интервьюировал, но такого не выделывал никто.

Тут я снова взялся за дело и рубанул вопрос, который считал особенно удачным:

— А не скажете ли вы нам что-нибудь на обезьяньем языке?

И пожалел. Шимпанзе посмотрел на меня так, что мне захотелось, чтобы между нами была решетка, а кто из нас сидел бы в клетке — я или он, — не имело значения. Шимпанзе молчал почти целую минуту, а потом спросил:

— На языке долгопятов, мандриллов, мартышек, резусов?

— Ну, на вашем родном языке.

— Я не больше обезьяна, чем вы сами, сэр.

Дело было швах, а передача продолжалась. Оба моряка потешались надо мной, и я не уверен, что операторы держали их за кадром. Тот, что постарше, мичман, сказал:

— Спросите его об этих самых резусах, мистер.

В его тоне было что-то подозрительное, и я решил не задавать этого вопроса. Но тут же меня осенила новая блестящая мысль.

— А вы, шимпанзе с мыса Канаверал и из Уайт Сэндс… Вы ведь постоянно живете в Уайт Сэндс?.. Гордитесь ли вы своим вкладом в науку?

И снова он ответил не сразу.

— Я могу говорить только от своего имени. Пожалуй, нет, не горжусь.

— Разве вы не испытываете патриотических чувств, зная, что идет «холодная война»?

На этот раз его взгляд стал добрее.

— Знаете, когда вы перестаете слишком усердствовать, мистер Данхэм, то начинаете говорить почти как образованный человек… Видите ли, не вся работа, которую мы выполняем… которую я выполнял… осуществляется в интересах войны. Меня использовали… а это всегда неприятно, когда тебя используют без твоего согласия… для медицинских, лечебных целей. А брат милосердия, приставленный ко мне, читал в это время статью о катастрофическом кризисе перенаселения. Вы не усматриваете в этом иронии?

Не говорите об этом моим телезрителям, но в свое время я учился в колледже. С тех пор меня никто не щелкал по носу так больно; но тогда это сделал профессор философии, а не шимпанзе.

— Я думаю, наши хотят сначала справиться с различными болезнями, а потом человечество найдет способ, как накормить всех.

— Довольно рискованно, — сказал шимпанзе.

Как только разговор стал интересным, репортер из Ассошиэйтед Пресс снова протиснулся вперед.

— Есть ли на мысе Канаверал или в Уайт Сэндс какая-нибудь дама-шимпанзе, к которой вы неравнодушны?

Пан Сатирус взглянул на южанина.

— А знаете ли вы, мистер Леффингуэлл, что из всех млекопитающих, не культивируемых человеком, пигмент кожи достигает наибольшего разнообразия у шимпанзе?

— А ну вас… — сказал репортер.

Блестящий ответ. Так бы и я мог ответить.

— Поэтому, пока я во Флориде, мне следует остерегаться любви, или, как сказали бы вы, страсти, — продолжал мистер Сатирус. — Поскольку я чернолицый шимпанзе, что было бы со мной, если бы я влюбился в белокожую самку? Меня следовало бы арестовать.

— Этот закон не относится к обезьянам, — сказал Леффингуэлл.

— Речь идет не об обезьянах, сэр, — возразил мистер Сатирус и обернулся ко мне: — Я так и не ответил на ваш вопрос, мистер Данхэм. Насчет «холодной войны». Я общался с ограниченным кругом лиц — со сторожами, учеными, врачами, другими шимпанзе, иногда с гориллами. Возможно, война была бы неплохой штукой, если бы ее цель заключалась в том, чтобы уничтожить противника и воспользоваться его жизненным пространством и ресурсами. Как человек, умудренный опытом, скажите, случалось ли это когда-либо?

Впервые за многие годы я позабыл, что стою перед телевизионной камерой. Некоторое время я как в рот воды набрал обдумывал ответ, а в Радио-сити за такое дело значок с изображением микрофона сорвали с лацкана моего пиджака среди бела дня.

— Это бывало только в средние века, — сказал я наконец. В наш век победитель вовремя прекращает сводить счеты и помогает побежденному снова войти в силу.

— Вот вы и ответили на собственный вопрос, — сказал мистер Сатирус. Потом он вдруг сел на пристань, прикрыл большими руками голову и продолжал: — Шимпанзе, если мне будет позволено процитировать Айвана Сэндерсона (а всякий шимпанзе читал его хотя бы раз через чье-нибудь плечо), обитают только в высоком густом лесу. Другими словами, джентльмены, я хочу в тень.

Он поднялся на ноги в той мере, в какой поднимаются на ноги все шимпанзе, то есть касаясь земли костяшками пальцев, и, шаркая, двинулся вперед. Оба моряка припустились за ним.

Я было подумал, что он хочет попытаться спихнуть наш пятитонный автобус с аппаратурой в море, но шимпанзе обогнул его. Тут его догнали моряки. Тот, что помоложе, снял свою белую шапочку и нахлобучил ее на голову мистера Сатируса, а шимпанзе протянул руку и похлопал его по плечу.

Моряк пошатнулся, но устоял и зашагал дальше.

Сыщики во главе с Макмагоном пошли следом, соблюдая приличную безопасную дистанцию, и на этом интервью закончилось.

Пижон Леффингуэлл, местный репортер Ассошиэйтед Пресс, смотрел им вслед.

— Че-е-е-рт побери-и-и, — сказал он. — Эта обезьяна — интеграционист.

— Совсем наоборот, — отозвался я. — Он решительно возражает против того, чтобы его причисляли к обезьянам. Это худший сорт расиста.

— Выпить бы, — сказал Леффингуэлл.

— Я угощаю, — сказал я.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Все мифы о нем связаны с любовными приключениями.

Энциклопедия, статья о Пане, издательство «Коламбиа викинг деск»

Во Флоридавилле всего один отель, и тот не лучший в мире. Но у него есть одно достоинство: для коммивояжеров в нем имеется специальный номер, в спальню которого можно пройти только через парадную комнату размерами побольше, где устраиваются выставки образцов товара.

Пан Сатирус, Горилла Бейтс и Счастливчик Бронстейн расположились в спальне. Макмагон, Пикин и Кроуфорд караулили их в парадной комнате. Кроуфорд был теперь в костюме из белой в синюю полоску индийской льняной ткани, скроенном по моде начала тридцатых годов.

У всех агентов был несчастный вид.

В спальне же царила сдержанная радость. Счастливчик Бронстейн получил у караульных разрешение спуститься вниз и принести для Пана Сатируса корзину с фруктами. Когда он вернулся, то под бананами, апельсинами, грейпфрутами и плодами манго оказалась бутылка не самого первосортного виски и бутылка джина.

Счастливчик и Горилла не были на берегу целых три месяца; среди команды МА в ходу была даже невеселая шутка, что, дескать, какой там берег — нельзя разве подождать конца срока службы?

Что же касается Пана Сатируса, то ему еще ни разу не представлялось случая как следует напиться; изредка, когда его беспокоили бронхи (слабые, как у всех обезьян), ему давали лечебную дозу разбавленного спирта — и все.

Нисколько не заботясь о том, какое впечатление он производит на окружающих, Пан Сатирус лежал на полу на спине, размахивая бутылкой, которую держал в руке; ногами же он чистил бананы, забрасывая шкурки на старомодную люстру.

— Ловко получается, — сказал Горилла. — Как ты думаешь, если бы я никогда не носил ботинок, мог бы тоже так?

— Вряд ли, — ответил Пан Сатирус. — Противопоставленный большой палец ноги не характерен для гомо сапиенс.

— Гомо… что? — спросил Горилла.

— Научное наименование чернолицых шимпанзе — Пан сатирус, а человека — гомо сапиенс. Нынешний гомо и есть единственный представитель вида.

— Гориллу в свое время как только не обзывали, но чтоб гомо… никогда! — сказал Счастливчик и затянул непристойную песенку про старого дьякона Келли.

Горилла глотнул джина и сунул бутылку Счастливчику, чтобы тот заткнулся. А сам стал петь «Ублюдок — Англии король…».

Пан удачно навесил на люстру три банановые шкурки подряд.

— Нам не хватает только девочек, — сказал Счастливчик.

Горилла перестал петь и взглянул на Пана Сатируса.

— Не выйдет, — сказал Пан. — Эти чинуши, эти подонки, что сидят в той комнате, не поймут нас.

— Хоть с виду ты и не похоже на моряка, а говоришь и думаешь как настоящий моряк, — сказал Счастливчик.

— В сущности, — заметил Пан, — мне это ни к чему. Скажем прямо, такая особа, которая согласилась бы иметь дело с шимпанзе, меня не привлекла бы.

— Не знаю, — подумав, сказал Горилла. — Ты теперь знаменитость. Они на это клюют. Погляди на этих голливудских актерок, на кинозвезд.

— В жизни не видел ни одного фильма, — сказал Пан. — Но если там играют те же актрисы, что и на телевидении, ты мне не польстил.

Ему надоело возиться с бананами. Он взял бутылку виски ногой, а руками стал потчевать себя апельсинами, плюя, когда ему попадалась косточка, в люстру, чтобы у нее не возникло ощущения, будто ею пренебрегают.

В этот момент вошел худощавый человек. Он осторожно притворил за собой дверь и сказал:

— Сэмми, ты пьян.

Счастливчик, и Горилла встали, чтобы, дружно взявшись, выкинуть его за дверь.

Пан небрежно махнул ногой, в которой была бутылка виски, и сказал:

— Пусть остается, ребята. Это мой врач. Его зовут Бедоян. Меня когда-то звали Сэмми, еще до того, как эта непотребная баба — жена Магуайра — назвала меня Мемом. Хотите выпить, Арам?

Доктор Бедоян оглядел комнату.

— В чужой монастырь со своим уставом не суйся, — сказал он, взял у Счастливчика бутылку с джином и отхлебнул. — Мне надо осмотреть тебя, Сэмми.

— Меня зовут Пан Сатирус. Я переменил имя.

— Ты многое переменил, — сказал доктор Бедоян и вынул из кармана стетоскоп. — С каких это пор ты решил заговорить?

— Я не мог не заговорить, — ответил Пан. — Я летел быстрее света…

— В этом я не разбираюсь. Я терапевт. Ты здоров, Сэмми. То есть Пан. — Врач посмотрел на шимпанзе, а потом на обоих моряков и улыбнулся. Затем он подошел к двери, чуть приоткрыл ее и сказал: — Мистер Макмагон, можете подготовить заявление для прессы. Космический полет не имел вредных последствий. Однако, между нами, я был бы вам весьма признателен, если бы вы достали нам бутылку марочного виски. У моего пациента подавленное состояние.

Из соседней комнаты донесся голос одного из агентов:

— Не хотелось бы мне увидеть его в приподнятом…

Но тут врач закрыл дверь.

— Марочное виски! — сказал Горилла Бейтс.

— Правительство заплатит, — заметил доктор Бедоян. Пан… нечестивец, это имя идет тебе… ты хотел сказать что-то умное относительно дара речи…

— Только то, что я регрессировал. Я испытываю неодолимую потребность говорить как человек. Я не удивлюсь, если у меня выпадет шерсть, а большие пальцы ног перестанут гнуться. Я регрессировал оттого, что превысил скорость света.

— Наверно, надо говорить «деградировал», но в общем это не играет роли, — сказал доктор Бедоян. — А может быть, ты, наоборот, развился?

— Эволюционировал? Вряд ли. Общеизвестно, что шимпанзе более развиты, чем люди.

Доктор Бедоян удовлетворенно хмыкнул.

— Пан Сатирус баллотируется в президенты.

— Вот уж нет, — сказал Пан. — Ответственность большая, а толку никакого. Кстати, мне понравились волосы его жены.

— Постой-ка, — сказал доктор Бедоян. — Ты не представил меня своим друзьям.

— Мичман Бейтс, радист Бронстейн, доктор Бедоян… Сколько чинов-званий! Чем мы теперь займемся, доктор?

— Зови меня Арам, — сказал врач. — Я не знаю, как нам теперь быть. Меня послали обследовать тебя и…

Бедоян замолчал.

— Обследовать здоровье тела или… духа? — мягко спросил Пан.

— И то и другое, — сказал врач. — Ты, по-видимому, нахватал столько государственных тайн, что представляешь серьезную опасность для США.

— Как заставить космический корабль лететь быстрее света?

Доктор Бедоян кивнул.

— Вот именно, — сказал он. — И корабль, который тебя выловил, тоже совершенно секретный.

— Вот вы зубоскалите, — сказал Горилла Бейтс, — а у нас из-за этого ребят никогда на берег не пускают. Офицерам-то еще ничего, а матросам иногда позарез надо вот этого. — Он взмахнул бутылкой. — И еще кое-чего, — добавил он. — У вас есть жена, доктор?

Доктор Бедоян покачал головой. Он подошел к окну и выглянул наружу. Флоридавилль во всей своей немудреной красе разлегся от отеля до сверкающего моря.

— Пан, — сказал врач, — лучшего местечка для посадки ты, разумеется, выбрать не мог.

— Я его не выбирал; мы здесь сошли на берег с МА.

Врач вздохнул.

— Тебе и знать-то не положено, что «Кук» — это МА. И вообще, что существует МА. Им пришлось сказать мне об этом, чтобы я мог явиться сюда и разузнать, что тебе известно и кому ты собираешься это сообщить.

Счастливчик Бронстейн рассмеялся.

— Он говорит МА, потому что мы так говорим, док. Он не знает, что это означает.

— Это должно означать «МИНОНОСЕЦ-АВИАНОСЕЦ», — сказал Пан. — Потому что на нем есть несколько самолетов, и еще потому, что у него длина и скорость как у миноносца. Но если переставить буквы, то это уже будут «Атомные мины».

Мичман-минер Бейтс вскочил с кровати, на которой он разлегся.

— Что за черт, кто тебе это сказал? — спросил он. — Даже Счастливчик ничего не знает об…

Он запнулся.

— Это точно, — подтвердил Счастливчик.

— Я регрессировал, — сказал Пан Сатирус, — но не до конца. Я еще могу пользоваться зрением и мозгом, который унаследовал от предков. Даже если я и треплюсь целый день, и, признаться, устаю от собственного голоса. Горилла, ведь на палубе лежали мины! А тому, кого пять с половиной лет мотали по всяким атомным лабораториям и ракетным базам, определить, что они предназначены для атомных зарядов, проще простого. Там есть еще такие…

— Заткнись, Пан! — сказал Горилла Бейтс. — Тебя поставят к стенке и расстреляют.

— Горилла, ты рассуждаешь как бесхвостый макак, — сказал Пан. — Если от меня узнают, как летать со сверхсветовой скоростью, русские будут выглядеть как мартышки. Как макаки-резусы.

— Иногда мне кажется, что у тебя расовые предубеждения против этих резусов, — сказал Счастливчик.

— Гигантский резус почти так же умен, как любое другое известное мне животное, — заметил доктор Бедоян. — Впрочем, с бабуинами мне не приходилось иметь дела.

— Это две самые глупые ветви среди множества приматов, сказал Пан. У него был слегка рассерженный вид. — Я полагаю, доктор, что, как всякий человек, вы по простоте приняли послушание и покорность за ум.

— Пусть будет по-твоему, приятель, — согласился доктор Бедоян. — Ладно. Я выполню свой долг перед родиной. Если ты согласен выдать свой великий секрет… что такое ты там сделал с космическим кораблем… я уполномочен предложить тебе все, что пожелаешь.

— Кем?

— Генералом Магуайром.

— Этим гигантом с мозгом мартышки? Берите выше, доктор.

Доктор Бедоян развел руками.

— Пан, мне и так быть козлом отпущения, если ты только знаешь, что это такое. Прими мой совет — держи язык за зубами.

— Хорошо, что вы так заговорили, док, а то мы уже собирались дать вам прикурить, — сказал Горилла Бейтс. — Точно, послушайся доктора, Пан. Ничего им не говори.

— А удержится ли он? — с сомнением спросил Счастливчик Бронстейн. — Ведь если с ним что неладно — так это то, что он не может не болтать.

Пан Сатирус закрыл лицо руками и стал издавать странные звуки. Оба моряка в тревоге вскочили, но врач успокоил их:

— Это он смеется.

Справившись с собой, Пан пояснил:

— Едва ли я смогу раскрыть свой секрет без чертежа. А я регрессировал только до такой степени, чтобы говорить, но не до такой, чтобы рисовать и чертить схемы. Я все еще немного лучше людей.

— Я, между прочим, никогда в жизни не писал на стенах гальюна, — сказал Горилла Бейтс.

— Я тоже не писал, — сказал Счастливчик Бронстейн. — Но я еще не видел ни одного гальюна в Штатах, чтобы там не было чего-нибудь намалевано. Хорошо еще, что там не побывал ни один шимпанзе.

— У меня есть идея, — сказал доктор Бедоян.

Он подошел к двери и открыл ее.

К трем агентам службы безопасности присоединились еще два, отличавшиеся от них ростом и цветом одежды, но не манерой поведения.

— Джентльмены, я не мог уговорить Пана Сатируса сообщить нам нужные сведения. Судя по всему, он очень нервничает. Он недоволен тем, что вы сторожите у дверей его комнаты.

Пан Сатирус тотчас прыгнул, ухватился одной рукой за люстру и повис, раскачиваясь, а другой рукой стал бить себя в грудь. Счастливчик Бронстейн испуганно ретировался к окну.

— Простите, доктор, но мы получили приказ, — сказал Макмагон. — И вы тоже. Заставьте шимпанзе говорить.

— Как? — спросил доктор Бедоян.

— Есть же такая штука под названием «сыворотка правды»?

— Разве я вас учу, как производить проверку на благонадежность? Я врач, мистер Макмагон, и как таковой не принимаю врачебных советов от неспециалистов.

Один из вновь прибывших агентов встал.

— Так вы не ветеринар? — спросил он.

— До окончания колледжа и до работы с приматами я семь лет изучал человека, гомо сапиенс…

В этот момент люстра сорвалась с потолка: архитектор, электромонтажники и штукатуры, создавшие отель во Флоридавилле, никак не предполагали, что в номере для коммивояжеров будет резвиться шимпанзе. Пятеро тайных агентов выхватили пистолеты. Пан Сатирус проворно приземлился, не выпуская из руки люстры, — оборванные провода торчали из нее, как щетинки на рыле у хряка.

Тут Гориллу Бейтса осенило, и он заорал:

— Убрать пистолеты! Не раздражайте мистера Сатируса!

Он ходил в старшинах гораздо дольше, чем любой из молодых людей в агентах, и они убрали пистолеты.

Зазвонил телефон. Счастливчик Бронстейн поднял трубку. Время от времени он произносил «да!», «нет!», потом повесил трубку.

— Управляющий отелем. Хочет знать, что случилось. Во всем доме нет тока.

— Поскольку я здесь единственный специалист по человекообразным, — сказал доктор Бедоян, — то могу заверить вас, что в государственных научных учреждениях шимпанзе живут не в таких шатких сооружениях, как это. Я предлагаю вам удовлетворить просьбу моего пациента и предоставить ему возможность успокоить свои нервы.

Пан Сатирус счел это призывом к действию, надвинулся на Макмагона и стал размахивать щетинистым концом люстры перед самым носом агента ФБР. Макмагон не дрогнул и не отступил, пока Пан Сатирус не запел то, что застряло у него в памяти от песенки «Ублюдок — Англии король»… Шимпанзе не отличался музыкальностью.

Все же Макмагон был храбрым человеком. Он выхватил из кармана блокнот, взглянул на наручные часы и стал писать. Затем он вручил шариковую ручку (золотую) и блокнот доктору Бедояну.

— Под вашу ответственность, доктор. Генерал Магуайр сказал, что вы берете на себя эту… гм, пациента, и мы должны оказывать вам содействие.

Доктор Бедоян поставил свою подпись. Пять пар полицейских ног простучали четкую дробь по скрипучей лестнице.

— Я подозреваю, что предаю свою родину, — сказал доктор.

Пан Сатирус швырнул люстру в угол. Раздался звон стекла.

— Порядок, — сказал Горилла Бейтс. — Свистать всех наверх, Счастливчик.

— Для чего? — спросил Счастливчик.

— Ты забыл о дамах? — сказал Горилла. — Скажи там этим из отеля, пусть пришлют нам четырех. Как ты думаешь, зачем док отделался от агентов? Он себе места не находил с тех пор, как мы об этом заговорили.

— Я не находил? — переспросил доктор Бедоян. — Да, вероятно, так оно и было. Ну, конечно, иначе зачем бы мне отсылать этих агентов. Просто я не осознавал, что делаю.

ГЛАВА ПЯТАЯ

У человекообразных обезьян, как и у людей, нет хвостов.

Хилари Стеббинг. Современные животные… Лондон, год издания не установлен.

Не вызывало сомнения, что коридорный, откликнувшийся на телефонный звонок Счастливчика, был не первым коридорным, с которым тот имел дело. Не вызывало сомнения и то, что Счастливчик, в свою очередь, был не первым моряком, с которым коридорный обделывал делишки. Он понял радиста с полуслова.

Все перешли в парадную комнату, теперь уже не забитую блюстителями порядка.

Коридорный ушел, а Пан Сатирус, посидев немного в задумчивости, направился в спальню. Доктор Бедоян пошел следом и увидел, что Пан рассматривает обрывки проводов, торчащие из розетки люстры.

— Что случилось, Пан?

Пан покачал головой, подошел к окну и стал глядеть на безотрадный пейзаж Флоридавилля.

— Абсолютно ничего, доктор. Я чувствую себя прекрасно.

— Я и не думаю, что ты болен. Я был твоим личным врачом достаточно долго и могу сказать, когда тебе станет плохо, еще задолго до того, как ты почувствуешь это сам. Но ты чем-то расстроен. Что за причина?

Пан уперся костяшками пальцев рук в пол и стал вращаться вокруг этой оси.

— Счастливчик заказал девушку и для меня.

Доктор Бедоян улыбнулся.

— Наши друзья, кажется, совсем забыли, что ты не моряк.

— Я должен радоваться. Они люди, но очень хорошие.

Доктор Бедоян медленно обходил пациента, пока окно не оказалось у него за спиной, а свет не ударил Пану в глаза.

— Ну и что же? — спросил врач.

Пан Сатирус опустил глаза. Он шаркал громадными ступнями и легонько стучал костяшками пальцев по паркетному полу.

— Мне не нравятся девушки, — сказал он наконец.

— А откуда тебе знать? Ты же ни с одной не был знаком, верно?

Глаза примата блеснули.

— Разумеется, не был. — Пан Сатирус осклабился. — Это не очень лестно для вашего вида?

— Не смущайся, Пан. А мне не нравятся девушки-шимпанзе, и, чтобы предупредить твой вопрос, скажу сразу, что я знаком с ними только как с пациентками. А если ты ничего не знаешь о гиппократовой клятве, то сейчас не время для подробных объяснений.

Пан сел на пол и стал рассеянно почесывать шею большими пальцами ног.

— Но Горилла и Счастливчик мои друзья. Я не хочу ни портить им вечеринку, ни оскорблять их чувств.

Доктор Бедоян сдержал улыбку.

— И правильно делаешь. Ребята так долго были в море, что с охотой возьмут твою даму на себя. И мою. Я помолвлен с одной девушкой из Тарпон Спрингс.

— Ну и что же? — спросил Пан Сатирус, совершенно так же, как раньше доктор.

— С этими гулящими девчонками забавно разговаривать, пить, забавно подтрунивать над ними. Вот увидишь.

— Я не хочу оскорблять ничьих чувств. Вы же знаете, я не человек.

— Уф! Забудь о генерале Магуайре, сделай передышку и выкинь все это из головы. Кажется, наши гостьи уже пришли.

Они и в самом деле пришли.

Из парадной комнаты доносились смешки, щебет, какой-то стук. Официанты притащили ящик джина, два ящика пива и ведро с большим куском льда.

— Пошли, — сказал доктор Бедоян.

Пан Сатирус вздохнул и последовал за своим врачом навстречу судьбе.

Девочек было четыре, все они стояли на различных ступенях девичества — от затянувшихся двадцати пяти до неполных сорока. Все они оказались неизменными блондинками, а три — Дотти, Фло и Милли — были в шортах. Бель была в черных спортивных брюках, но даже это обстоятельство не могло скрыть ее кривоногости, что с тех пор, как рыбий жир стал достоянием широких масс, встречается довольно редко.

Горилла встал и, держа девушек на весу под мышками, представил собравшихся. Затем поставил Фло на ноги и сказал:

— Пан, вот целая охапка настоящих женщин.

— Ты мне нравишься, Коротышка, — сказала Фло и пошла Пану навстречу. — Ну и мускулы же у тебя. — Она ткнула пальцем в мускулы. — Э, да ты без рубашки. — Она отступила. — Это не по-джентльменски.

Счастливчик Бронстейн сказал Милли: «Извините», и посадил ее на пол рядом со стулом. Он подошел к Фло и обнял ее за плечи.

— Пан снял рубашку, потому что устал. Он сегодня был в космосе, летал вокруг земного шара.

Фло поглядела на него с недоверием.

— Ты хочешь сказать, что он как Джон Гленн?

— Нет, — сказал Пан. — Я летел в другую сторону. С востока на запад.

— У вас очень приятный голос, — сказала Фло. — Бьюсь об заклад, что вы кончали колледж. Я люблю образованных. — Потом в ее глазах снова мелькнуло подозрение. — Нет, не верю. Вы же моряки, знаю я вас!

— Вон спроси у доктора, — сказал Счастливчик.

Фло медленно повернулась к доктору Бедояну, который энергично колол лед.

— Вы доктор?

— Да, мадам. Надеюсь, вы не нуждаетесь в моих профессиональных услугах?

— Этот малый и в самом деле летал сегодня в космос?

— Безусловно, — подтвердил доктор Бедоян.

— Что ж он тут делает в этой дыре, во Флоридавилле?

— Он отдыхает, восстанавливает силы, — сказал доктор Бедоян. — Кто знает, может, завтра его захочет видеть сам президент? А может, конгресс захочет, чтобы он выступил с речью на совместном заседании обеих палат. Но сначала ему нужна разрядка.

— Разговор у вас не как у простого матроса, — сказала Фло. — Только вы небось сговорились с теми двумя.

— Я докажу вам, что вы не правы, — сказал доктор Бедоян и оглядел комнату. Дирекция отеля «Флоридавилльхауз» снабдила парадную комнату крепкой стальной вешалкой для платьев, плащей, костюмов. — Он тренировался на астронавта. Если он захочет, то может повиснуть на этой вешалке на одном пальце.

— Еще чего! — усомнилась Фло.

— Ну, Пан, ради бога, ради науки и всего рядового и старшинского состава американского военно-морского флота! — сказал доктор Бедоян.

Пан Сатирус вздохнул и, шаркая подошвами, подошел к вешалке. Она была немного высока для него, и поэтому он подпрыгнул, уцепился за вешалку указательным пальцем левой руки и повис.

— Здорово, — сказала Фло.

— Я спрашиваю вас, — продолжал доктор Бедоян, — может ли кто-нибудь, не готовившийся стать астронавтом, сделать это?

Пан спрыгнул на пол и пошел к ящику с джином. В ящике были пинты — двадцать четыре бутылки. Он распечатал одну из них и поднял донышком кверху. Потом сообразил, что ведет себя невежливо, и вручил оставшуюся треть пинты Фло.

— Ты любишь выпить, а? — спросила она.

— Только в периоды отдыха и восстановления сил. — Пан улыбнулся. — Я сейчас достану немного льда и стакан. Я вижу, вы не из тех, кто пьет прямо из бутылки.

— О, ты на высоте, отпрыск благородной расы, — сказал доктор Бедоян.

Пан отошел и вернулся с полным стаканом льда.

Это была хорошая вечеринка. От портье принесли радиоприемник и запустили его на всю катушку. Когда пришел начальник местной полиции, ему споили пинту джина и оттащили отдохнуть в свободную комнату на первом этаже.

Счастливчик в трусиках продемонстрировал танец, которому, по его словам, он научился в Буэнос-Айресе. Горилла исполнил балладу, очень популярную, как он сказал, в Дакаре лет двадцать назад.

Пан прошелся по комнате на руках, что для него не составило никакого труда, но девочки аплодировали ему так энергично, что он сделал второй круг на одной руке, подпрыгивая как мячик.

Это принесло ему такой успех у общества, что он уже сам предложил пройтись по кругу в третий раз, на обеих руках, но с любым количеством девочек, которые усядутся ему на ноги.

Доктор Бедоян расплакался, так как забыл принести с собой фотоаппарат. Счастливчик утешил его, заметив, что фотографии все равно были бы конфискованы, как совершенно секретные.

— Да, скорее всего, — сказал доктор Бедоян, слегка приободрившись. Он показал рукой на Пана, который заставлял девочек хихикать, щекоча их большими пальцами ног. — В конце концов, ни братья Райт, ни Кэртис, ни Линдберг, ни любой из космонавтов-людей сроду не удержали бы на ногах сразу четырех девушек. Голову даю на отсечение.

— Для компании Пан — золотой человек! — сказал Счастливчик.

Золотой человек закончил свое первое путешествие с живым грузом у ящика с джином. Стоя на одной руке, он другой рукой передавал бутылки наверх — девушкам. Затем выдул еще одну бутылку сам.

— Док, сколько джина может выпить шимпанзе? — спросил Горилла.

— Тс-с, — сказал доктор Бедоян. — Ни одна из девушек не заметила, что это шимпанзе. Наверно, когда они были помоложе, им приходилось обслуживать предвыборные партийные съезды выше по побережью… Так вот, Горилла, сколько он может выпить, никто не знает. При нынешних пайках, отпускаемых на лабораторных животных, такого эксперимента не проведешь, и я более чем уверен, что мне надлежало бы вытащить стетоскоп и сфигмограф, чтобы через равные промежутки времени обследовать своего пациента и делать заметки. Но я давным-давно уже пришел к заключению, что… Я, кажется, читаю лекцию.

— Продолжайте, — сказал Счастливчик. — Немного образованности военно-морскому флоту США не повредит.

— Невосприимчивость к алкоголю растет с увеличением индекса веселья в компании, — продолжал доктор Бедоян. — Это я заметил. Другими словами, если настроение мерзкое, с ног валят даже три рюмки. А если на душе хорошо, тебя ничем не проймешь.

— Для человека, который окончил колледж, вы довольно наблюдательны, — сказал Счастливчик.

— Док — хороший малый. Кончай! — рявкнул начальническим басом Горилла.

— Есть, мичман.

— А ты, Пан, — сказал Горилла, — одолжи мне одну девочку.

На нем была нижняя рубаха, серые брюки и черные ботинки. Он снял свои красиво блестевшие ботинки и аккуратно поставил их в сторону, чтобы на них не наступили. Затем нагнулся, поплевал на руки и стал на них.

— Фло, садись Горилле на ноги, — приказал Пан.

— Мне нравится, как ты щекочешься, — воспротивилась Фло.

Но Пан был неумолим.

— А ну, побыстрей. Мы хотим устроить гонки.

Доктор Бедоян пробормотал, что Горилла не так уж молод, но мичман уже стоял на руках и двигал коленями то в одну, то в другую сторону, устанавливая равновесие и выбирая стойку, которая позволила бы ему затем двигаться быстро и долго.

Фло слезла со ступней Пана и пошла к Горилле, но она была расстроена.

— Мы с девочками пришли все вместе, и мы так и любим быть вместе, — сказала она. Слезы оставляли полоски на ее уже размазавшемся гриме. — Я не люблю бросать подруг.

— Мне следовало бы сделать химический анализ этих жемчужных капель, — сказал Счастливчику доктор Бедоян. — Наука несет сегодня невосполнимые потери. Может быть, впервые женщина плачет чистым джином.

— Я знал одну бабенку в Рио, которая никогда ничего не пила, кроме чистого рома, — сказал Счастливчик. — Ни воды, ни чая, ни кофе. Только ром. Аптекарский помощник Мэйт сказал, что она отдаст концы очень скоро, но всякий раз, когда мы заходили в порт, она была здоровехонька и продолжала пить ром.

— Потрясающе, — согласился доктор Бедоян. — Иногда я жалею, что не бессмертен — хотелось бы исследовать все то, на что науке не хватает времени… Поглядите на нашего друга Гориллу.

Горилла, пыхтя, одолевал круг; с каждым шагом он все больше проигрывал дистанцию Пану, но проигрывал с достоинством.

Когда Пан вышел на последнюю прямую, Горилла отставал от него всего на четверть круга.

Никто не заметил, как отворилась дверь парадной комнаты, которую как-то не догадались запереть. Все осознали это только тогда, когда послышался властный рык: «Смир-рно!»

Состязание прекратилось, так и не выявив победителя.

Но ведь никто и не делал никаких ставок, разве что спорили на стакан джина, полученного на дармовщинку.

Поскольку во флоте на старшин обычно не рявкают, то Горилла не потерял ни головы, ни равновесия, ни девочки, сидевшей на его согнутых ногах. Он осторожно опустил ее на пол, встал сам на ноги и изобразил небрежный морской вариант стойки по команде «смирно».

— Вы моряк? — спросил генерал Билли Магуайр. — Если вы моряк, отдайте честь.

— Я без головного убора, сэр, — сказал Горилла.

— Ладно, ладно, — пролаял генерал. — Не вступайте в пререкания. А вы, доктор… что за панибратство с нижними чинами?

— Я на гражданской службе, — сказал доктор Бедоян.

Пан на прощанье ущипнул каждую из трех девочек и опустил их на пол. Затем он кувыркнулся несколько раз и оказался лицом к лицу с генералом.

Генерал Магуайр был в предписанной наставлениями летней форме одежды — камвольной рубашке с короткими рукавами, отутюженных коричневых брюках и снежно-белом тропическом шлеме с приклепанной или привинченной спереди кокардой. Его звезды сияли — по одной на каждом уголке отложного воротничка, а орденские ленточки были без единой морщинки — все четыре ряда.

Пан протянул руку и задумчиво пощупал звезду, прикрепленную справа.

— Это животное пьяно! — сказал генерал Магуайр.

Пан сорвал звезду, пожевал ее, шевеля широкими губами, раскусил пополам и выплюнул.

Генерал Уилфред (Билли) Магуайр был храбрым человеком. Не было такого кресла в Пентагоне, в которое он побоялся бы усесться, имея на руках официальное предписание; когда-то он даже удачливо участвовал в сражениях, зная, что это необходимо для его послужного списка.

И теперь он доказал налогоплательщикам, что не зря учился в Уэст-Пойнте — он не отступил ни на шаг, хотя, безусловно, был первым на своем курсе, допустившим, чтобы его знак различия пострадал от обезьяньих зубов.

— Доктор, вы здесь старший? — спросил он.

— Я, — ответил доктор Бедоян.

— Вас послали сюда получить факты, информацию от этой… этого шимпанзе. Вот как вы ее получаете?!

— Да, сэр. Втираюсь к нему в доверие. Усыпляю бдительность.

Генерал Магуайр с шумом выдохнул воздух.

— Может быть, вы и гражданский человек, доктор, но вы изволите состоять на службе у правительства Соединенных Штатов, у которого я не без влияния.

— Какой ужасный синтаксис, — сказал Пан Сатирус. Это были его первые слова с тех пор, как генерал прервал веселую вечеринку.

— Что?!

Худощавый генерал был вовсе не склонен к апоплексии, однако вид у него был такой, что казалось, вот-вот его хватит удар.

— У меня был однажды сторож, который изучал английский язык. Он взялся за это, чтобы продвинуться по службе. Согласно Фаулеру конструкция вашей фразы ужасна. А я думал, что вы кончали академию, генерал.

Пан медленно протянул руку к кольцу генерала, на котором был выгравирован номер курса и год окончания. Генерал стиснул кулаки.

— Я и окончил ее, сэр.

— Можете, не величать меня сэром, — сказал Пан Сатирус. В конце концов, я всего лишь простой штатский, не платящий налогов шимпанзе семи с половиной лет от роду.

Генерал вздохнул и снова повернулся к врачу.

— Эти… дамы. Имеют они допуск к секретному делопроизводству, а если имеют, то кто им дал его?

— Не говорите глупостей, генерал, — сказал доктор Бедоян. — Вы же видите, что они собой представляют.

Дамы стояли тесной безмолвной стайкой; их невинная веселость улетучилась. Бель скорчилась и положила руки на колени, видимо, пытаясь прикрыть свою кривоногость. Фло плакала.

— Сэр, я вас отстраняю, — сказал генерал.

Доктор Бедоян поднял руку.

— Вы знаете, кто дал мне это задание, генерал. Мне бы хотелось увидеть письменное предписание, прежде чем я передам вам своего пациента.

Над комнатой, где бурлило веселье, проводились состязания в беге на руках, где пили и занимались умеренным развратом, теперь нависла безысходность. Порожденная древним антагонизмом между штатскими и военными, она густела, как темная грозовая туча в августе.

А затем, как это обычно бывает, тучу прорезала молния и грянул гром, до странности напоминавший женский голос.

Эта женщина была не просто женщина; это была леди. И не просто леди, а генеральша. Это была миссис Магуайр.

Она вошла в полном убранстве, приличествующем ее рангу, в простом шелковом платье, с двумя нитками искусственного жемчуга на шее, в туфельках на каблуках, высоких, как мечты кадета. Ее волосы, уложенные по последней моде, не были скрыты от посторонних взоров шляпкой.

Войдя, она воскликнула:

— О, где моя милая обезьянка! Я должна ее расцеловать за сегодняшний чудесный полет.

Сразу же все, кто прежде находился в комнате, мужчины, шимпанзе, генерал и девочки — стали единым целым. Что до девочек, то они совершенно преобразились, или, как выражались в английских романах девятнадцатого века, утратили пол. Они жили и веселились только в мире мужчин. Они чувствовали себя более непринужденно с генералом, чем с его супругой.

Счастливчик Бронстейн был вполне спокоен, когда в сиянии собственных звезд вошел Магуайр. Но теперь он нарушил «радиопаузу».

— Пан, осторожней, — сказал он.

Пан обернулся к нему и подмигнул. Это было чудовищное зрелище, но опасения Счастливчика почему-то рассеялись.

А затем Пан, переваливаясь на кривых ногах и при каждом шаге стуча костяшками пальцев по полу, двинулся вперед.

— Дорогая, — сказал он, — я все это сделал ради вас. Я знал, что мне никогда не покорить ваше сердце, если я останусь бессловесным, и поэтому… я устроил чудо.

И, собрав в складки свои необъятные губы, он вытянул их вперед и нацелил точно… в губы генеральши.

Она выскочила из комнаты.

Ее супруг хлопнул себя по бедру, но генералы в летней форме одежды класса А не имеют при себе личного оружия. И тогда генерал сказал, что они еще о нем услышат, и последовал за своей половиной.

Счастливчик Бронстейн подошел к двери и закрыл ее, как только однозвездный начальник скрылся с глаз. Горилла Бейтс перевел дух и засвистел. Фло перестала плакать, и девочки медленно опустили руки.

Но доктор Бедоян сказал:

— Очарование вечера уже не вернется.

И пошел за своим пиджаком и за бумажником. Он щедро оделил девочек (казенными деньгами), и те молча оделись и ушли.

Оставалось еще несколько бутылок джина. Пан Сатирус откупорил одну, глотнул из нее и поставил обратно.

— Напиться два раза за один вечер невозможно, — сказал Горилла Бейтс. — Это никому не удавалось.

— Мы хорошо провели время, — сказал Пан. — Невинно и хорошо. Ну, почти невинно. К чему было все портить?

— Так уж принято у людей, — сказал доктор Бедоян.

И они пошли спать.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Порой человекообразным обезьянам становится скучно буквально до смерти.

Кондар Лоренц. Кольцо царя Соломона, 1952 г.

Утром принесло мистера Макмагона и его веселых ребят из морской разведки, службы безопасности НАСА, ФБР и родственных им организаций. Это только в сочинениях юных поэтов рассвет приносит радужные надежды.

Мистер Макмагон принес официальную бумагу.

Счастливчик Бронстейн, который открыл дверь (он спал на кушетке в парадной комнате, Горилла и доктор Бедоян — на кроватях, а Пан Сатирус удовлетворился стулом, на который была навалена одежда), пошел и поднял доктора Бедояна, как того требовал гость.

Доктор Бедоян молча взял документ, молча прочитал его. Потом взглянул на агента ФБР. Лицо мистера Макмагона не выражало никаких эмоций; для него это была привычная обязанность, не больше.

— Через час, — сказал доктор Бедоян.

— Машины будут поданы.

— Действуйте, — сказал доктор Бедоян.

— Счастливчик, свистать всех наверх, — скомандовал Горилла. — Немедленно бритву, зубные щетки, чистые носки… я ношу тринадцатый размер… чистые исподники, и спроси, не смогут ли они выдраить нашу робу за полчаса. — Он бросил на доктора Бедояна смущенный взгляд. — Мы сошли на берег в чем были, но хотим выглядеть как настоящие военные моряки.

Счастливчик не торопился к телефону.

— Что за каша заваривается, док? — спросил он. — Нас отдают под суд?

— Шишки… самые важные шишки хотят встретиться с Паном в двенадцать часов.

Он протянул приказ. Счастливчик взял документ, присвистнул и передал его Горилле. Горилла взял его и тоже присвистнул, но более протяжно.

— Приказ отменяется, Счастливчик. — Он подошел к телефону сам и заказал междугородный разговор. — Дайте мне главного старшину Садовски, — сказал он, после того как прорявкал в трубку разным лицам различные дополнительные номера. — Посигнальте к нему в каюту, он еще не на палубе. Мичман Бейтс говорит. — Он отнял трубку от уха и задумчиво посмотрел на нее. — Ски, это Горилла. Слушай меня, и слушай внимательно, а не то твоя старуха останется вдовой, и на этот раз я не шучу. Приготовь для меня летнюю форму класса А, в поясе примерно на дюйм пошире, чем в прошлый раз. Да, я получил еще одну нашивку, так что смотри, чтобы все было в порядке… Так. Затем белую форменку для радиста первого класса, рост примерно пять футов девять дюймов, вес сто восемьдесят фунтов. Усек? Да, и гражданский костюм, легкий, летний, приятного светлого цвета. Рост примерно пять футов десять дюймов… Какой у вас вес, док?

Доктор Бедоян смотрел на него в изумлении.

— Готовые костюмы я обычно ношу пятидесятого размера, сказал он.

— Он обычно носит пятидесятый размер. И чтоб было хорошее качество. Мы заплатим, когда приедем. Как ты, Ски? Получил еще одну нашивку? Я всегда говорил, что на флоте у нас есть будущее. — Он откашлялся. — Мы будем, у тебя через два часа, самое большее через три. Заметано.

Горилла положил трубку.

— Ски все сварганит. Жаль, нет моих орденских ленточек, но ничего — мы купим их на базе, в военном магазине… Счастливчик, теперь свистать всех наверх. Ко всему добавляется еще гуталин. Для доктора — коричневый.

Пан Сатирус, развалившись в просторном кресле, поглаживал большие пальцы ног.

— Ощущение совсем не изменилось, — сказал он. — Не хочется, чтобы эти пальцы превратились в человеческие, как мой язык. Если люди чувствуют себя по утрам так же скверно, то шимпанзе должны благословлять каждый день своей жизни.

— Мы вольем в тебя немного холодного апельсинового сока, дадим аспиринчику, и ты почувствуешь себя лучше, — сказал доктор Бедоян. — Это у тебя с похмелья.

— Слыхал я о таком, — сказал Пан Сатирус. — В воскресное утро у сторожей только и разговору было, что о похмелье… Жаль, что я не ограничился полученной от них информацией.

— Но вот проблема, — заметил доктор Бедоян. — Реакция шимпанзе на аспирин резко отличается от реакции человека… Кем тебя считать?

— Большие пальцы ног у меня остались как у шимпанзе, сказал Пан Сатирус, — но в голове и желудке такое ощущение, какого никогда не бывало. По-видимому, это действительно с похмелья. Не думаю, чтобы мое тело регрессировало. Или деградировало. Или как это там…

Он кувыркнулся через спинку кресла и заковылял в ванную. Оттуда донесся глубокий вздох облегчения.

— С моего лица не исчезло ни единого волоска, — крикнул Пан. — Очень рад. Я не хочу быть человеком.

— А тебя не интересует, какой получен приказ? — спросил доктор Бедоян.

Пан Сатирус, шаркая ногами, вернулся в спальню, энергично растираясь на ходу сухим полотенцем.

— Судя по вашей реакции, мы должны встретиться с очень важными лицами. Я с такими уже встречался. С учеными и генералами, с адмиралами и сенаторами. А на сей раз кто это?

— Политические фигуры, — сказал доктор Бедоян. — Государственные деятели.

— Ваша новость нисколько не улучшила моего мерзкого состояния, — сказал Пан Сатирус. — Нисколько. — Он швырнул полотенце в угол и стал расчесывать шерсть ногтями. — Кто-нибудь из вас бывал в Африке?

— Я бывал в Кейптауне, — ответил Счастливчик, — и в Порт-Саиде.

— А знаете ли вы, что я никогда не видел шимпанзе, живущих в естественных условиях? — спросил Пан Сатирус. — Это приходит мне в голову всякий раз, когда я в меланхолии, как сейчас. Как вы думаете, если я скажу этим людям то, что они хотят знать, отправят они меня обратно в Экваториальную Африку? Оттуда идет наш род. Возможно, мой отец еще там.

— А кто твой отец? — спросил доктор Бедоян.

— Не знаю. Моя мать была в положении, когда… когда ее поймали. Она не любила говорить о своем прошлом, о джунглях. Шимпанзе не выдерживают слишком острого горя. Вы же знаете!

— Тогда тебе нельзя пить джин, — сказал Горилла. — Попробуй ром.

— Есть ведь такое слово «трезвенник»? — спросил Пан Сатирус. — Вот кем мне хочется стать.

— Никогда не зарекайся пить с похмелья, — сказал Счастливчик.

Тут принесли завтрак и бритвенный прибор.

***

Они отправились на север в трех автомобилях — агенты в передней машине и в задней, гражданская и военная полиция расчищала путь. Возник небольшой спор с мистером Макмагоном относительно того, заезжать ли на базу к Ски за чистой одеждой, но в пылу спора агенты не усмотрели за Паном Сатирусом, который снова схватил Кроуфорда.

Мольба коллеги тронула мистера Макмагона, и он согласился остановиться, если Пан обещает не выходить из автомобиля на территории военно-морской базы.

Еще до полудня, ревя сиренами, машины подкатили между шпалерами сыщиков к портику частного, очень частного дома. Доктор Бедоян в новом, купленном на казенные деньги костюме дремал рядом с шофером. Он проснулся и вышел первым.

Генерал Магуайр спускался по лестнице частного дома. Он был уже не в летней, а в полной форме класса А.

— Мне приказано ввести Мема в дом, — сказал генерал. Точнее, согласно приказу я должен считать себя адъютантом Мема.

— Не называйте меня этим нелепым именем, — сказал Пан Сатирус.

— Но это же ваше имя. Видели бы вы утренние газеты — мы произвели настоящую сенсацию! То, что мы сделали вчера, — на первых страницах всех газет! Такой рекламы у нас еще не было. Теперь вам уже нельзя менять имя…

— Я вижу, у вас опять две звезды, — сказал Пан и протянул руку.

Генерал Магуайр отпрыгнул назад.

— После вашей… когда вы выйдете, репортеры хотят видеть…

— Как я буду целовать вашу жену?

— Миссис Магуайр уехала на север, чтобы показаться своему врачу в Балтиморе. Пожалуйста, будьте покладисты. Вся моя карьера зависит от вас.

Пан сел на дорожку, посыпанную дроблеными ракушками. Он взял горсть ракушек, пососал их и выплюнул.

— Пахнет нефтью, — сказал он. — И все же мне хочется устричных ракушек. Что это, нехватка кальция в организме, доктор?

— Я возьму это на заметку, — сказал доктор Бедоян. — Может быть, мы попробуем принимать глюконат кальция. У него вкус как у конфет, Пан.

— Она… он, кажется, слушается вас, доктор, — молвил генерал Магуайр. — Не могли бы вы вразумить его? Если теперь не все пройдет гладко, меня уволят в отставку, разжаловав в полковники.

Доктор Бедоян пожал плечами.

— Скажите мне, генерал, — спросил Пан, — могли бы вы съесть больше, если бы у вас на каждом плече было по две звезды вместо одной? Могли бы вы больше выпить или меньше страдать с похмелья? Могли бы у вас быть две молодых жены вместо одной старой?

— Черт побери, вас бы хоть на недельку ко мне в подчинение рядовым, Мем, — ответил Магуайр.

— Меня зовут Пан Сатирус. Для всех, кроме моих друзей, я мистер Сатирус.

Генерал поджал тонкие губы и сквозь стиснутые зубы процедил:

— Ладно. Мистер Сатирус. Однако пошли. Нельзя заставлять ждать таких людей. Их не заставлял ждать еще ни один человек на свете.

— Я не человек, а простой шимпанзе.

— Так точно, сэр. Вы простой шимпанзе.

— И вчера вечером вы застрелили бы меня, если бы у вас был с собой пистолет.

— Забудьте про вчерашний вечер, мистер Сатирус. Вчера вы провели вечер хорошо, а я ужасно.

— Вы делаете успехи, — сказал Пан. Он вытянул руки во всю длину, а ноги задрал кверху, так что теперь он мог тронуться в путь, опираясь только на костяшки пальцев. — У меня все тело свело от езды в машине, — пояснил он. — Ну, ладно, малый. Доктор идет со мной, мичман Бейтс и радист Бронстейн пристроятся сзади, а ты, Магуайр, будешь замыкать шествие.

— Это непорядок!.. — взвизгнул было генерал. Но тут же взял себя в руки. — Слушаюсь, сэр. Как прикажете, сэр.

Пан Сатирус злорадно засмеялся.

— Представляю, что понаписали в газетах. Со времени изобретения твиста большего фурора, чем я, наверное, никто не производил.

— Человек, который написал твист, — сказал генерал Магуайр, — уже сочинил новый танец под названием «шимпанго». Он сглотнул слюну и добавил: — Сэр.

— Так будем шимпангировать, бога ради, — сказал Пан. — Я вам кое-что скажу, генерал. Со мной ладить легче легкого. Как и со всеми шимпанзе, если их не одергивать каждую минуту. И я вам скажу еще одну вещь: миссис Магуайр может вернуться. Я не посягал на нее всерьез.

И они пошли по дорожке, посыпанной дроблеными ракушками, поднялись по лестнице мимо стоявших на часах морских пехотинцев — те взяли на караул, а Пан Сатирус отдал честь — и оказались в прохладных покоях дома.

Здесь учтивый вариант агента службы безопасности остановил их и вежливо сказал:

— Я принужден просить вас показать мне ваши удостоверения личности, джентльмены.

Генерал Магуайр выхватил свое обрамленное золотой каемочкой и обернутое в целлофан удостоверение. Горилла и Счастливчик доставали свои чуть помедленнее. Доктор Бедоян предъявил служебный пропуск.

Пан Сатирус, задрав кверху ноги, покачался на руках и сказал:

— Я оставил свое удостоверение в других штанах.

— Но на вас, — возразил страж, — нет никаких… о-о!

— В таком случае, я полагаю, беседа отменяется, — сказал Пан. — Доктор, как вы думаете, мы можем добраться до мыса Канаверал на…

— Мне приказано доставить его сюда! — военным козлетоном проблеял генерал Магуайр, напоминая о том, что в Уэст-Пойнте тех, кто получал самые низкие баллы при выпуске, называли «козлами».

— А мне приказано никого не пускать без удостоверений, — стоял на своем агент.

У Счастливчика Бронстейна был даже более счастливый вид, чем обычно. А Горилла Бейтс еще больше смахивал на гориллу.

— Вы, конечно, узнаете эту… этого мистера Сатируса? — спросил генерал Магуайр.

— Узнает ли? — переспросил Пан Сатирус. — Вы узнаете меня? Я самец-шимпанзе, семи с половиной лет от роду. Быть может, доктор Бедоян еще и отличит меня от другого самца-шимпанзе моего возраста и комплекции. Но сомневаюсь, чтобы кто-либо другой был на это способен.

— Пан, более отвратительной личности, чем ты, я в жизни не встречал, — сказал доктор Бедоян.

— Я не личность. Я шимпанзе. Мы не возражаем против неприятностей. Мы любим их.

— Причинять неприятности другим людям?

— Нет, Арам, не обязательно. Просто мы любим лезть на рожон… Никто еще не приручил десятилетнего шимпанзе, верно? Ни в кино такого не увидишь, ни на сцене, ни сидящим в смирительной рубашке в капсуле. Этого сделать нельзя. Потому что шимпанзе всегда лезут на рожон.

— К черту, — сказал генерал Магуайр. — Мы не можем торчать здесь перед дверями, как какие-нибудь каптенармусы. Я ручаюсь за эту… за этого…

— Шимпанзе, — продолжил Пан. — Большую человекообразную африканскую обезьяну. Пана Сатируса.

— Я ручаюсь за него, — снова козлетоном проблеял генерал.

Агент пропустил их.

— Мне кажется, они делают ошибку, — тихо сказал Горилла Счастливчику. — У Пана что-то на уме.

Еще один телохранитель открыл дверь, и они оказались лицом к лицу с Большим Человеком Номер Первый.

Он сидел за изящным письменным столиком, откинувшись на спинку кресла-качалки. И он был не один. Тут же сидел губернатор — другой большой человек.

Опираясь на руки, как на костыли, Пан Сатирус перекинул тело вперед, взлетел и приземлился на углу стола. Стол оказался хрупким только с виду — он даже не скрипнул, а лишь слегка покачнулся.

Генерал Магуайр вытянулся и отчеканил:

— Задание выполнено, сэр.

— Вижу. Познакомьте нас, генерал, — попросил Большой Человек.

— Сэр…

— Это не обязательно, — вмешался Пан. — Я называю себя Паном Сатирусом. Как люди образованные, вы оба знаете, я не сомневаюсь, что это правильное научное название моего вида. Единственного вида шимпанзе, в то время как орангутанов и горилл имеется два вида… А кто такие вы оба, я знаю. Я видел ваши лица десятки раз.

Губернатор был почти столь же обаятелен, как сам Большой Человек. Он наклонился вперед.

— Очень интересно. Где же вы видели наши лица?

— На полу обезьяньего питомника, — сказал Пан. — Просто удивительно, сколько газет валяется воскресными вечерами на полу, после того как сторожа выдворят наконец публику. Мятые газеты, заляпанные горчицей, со следами грязных подошв… И в каждой… или почти в каждой… какая-нибудь ваша фотография.

— Губернатор, эту беседу направляем не мы, — сказал Большой Человек.

— Разбиты наголову Паном Сатирусом, — добавил со смешком губернатор.

Большой Человек взял инициативу в свои руки.

— Мистер Сатирус, как бы там ни было, мы собрали двухпартийное совещание. В вашу честь.

Пан нахмурился, а может быть, это только показалось. Выражение лица шимпанзе не всегда передает те же чувства, что выражение лица человека.

— О? Разве один из вас коммунист?

Это шокирующее слово подействовало на участников совещания, как обложной дождик на горожан, устроивших пикник. У генерала Магуайра был такой вид, будто он жалеет, что у него нет под рукой бригады легкой кавалерии.

Но Человек Номер Первый был человек светский, изворотливый и понаторевший по части укрощения задир, надоедающих выкриками во время предвыборных митингов.

— Вряд ли, — сказал он ровным, немного гнусавым голосом. — Что вы знаете о коммунистах, мистер Сатирус?

— Как же, ведь они составляют другую партию, — ответил Пан. — Ведь это из-за них создаются все эти проекты, а меня и сотни две других шимпанзе гоняют по всей стране: Лос-Аламос, Аламогордо, Канаверал, Ванденберг… По-видимому… во всяком случае, так без конца твердят по радио и телевидению… люди раскололись на две партии — на коммунистов и на партию «свободного мира». Кто из вас кто?

— Вы никогда не слыхали о республиканцах и демократах? — спросил губернатор.

— А, об этих… — сказал Пан Сатирус.

— Он слишком долго пробыл на Юге, — заметил губернатор. Он превратился в одного из тех людей, которые признают только одну партию.

— В одного из тех шимпанзе, — поправил его Пан Сатирус. Но вообще-то я ничего не признаю. Сторожа обычно выключали радио, как только начиналось это… о демократах и республиканцах. Вы когда-нибудь подумывали о разделении людей на две партии по эволюционному признаку?

— Губернатор, — сказал Большой Человек. — Я начинаю думать, что мне не стоило приглашать вас на это веселое сборище. Кажется, в основу политики будет положен новый принцип.

— Раз уж вместе, так вместе, — сказал губернатор. — Как же вы разделите людей на две эволюционные партии, мистер Сатирус?

Пан Сатирус спрыгнул с письменного стола. В стерильно чистую комнату каким-то образом проникла муха. Пан машинальным движением руки поймал ее, раздавил в розовой ладони и бросил на пол.

— Ну, — сказал он, — как вам должно быть известно, некоторые люди ушли по пути эволюции дальше, чем другие… Например, взгляните на присутствующих. Мичман Бейтс пошел далеко; в сущности, он весьма напоминает очень молодую гориллу. Друзья по службе подметили это и даже почтили его соответствующим прозвищем, хотя он еще на добрый десяток тысяч лет не дорос до гориллы. А с другой стороны, возьмите генерала Магуайра. Здесь, джентльмены, разрыв составит уже полмиллиона лет, да и то, если всех магуайров случать с очень культурными женщинами.

— Я начинаю сожалеть, что вы меня пригласили, сэр, — сказал губернатор. — Тут перешли на личности. Надеюсь, что на очереди не я.

Горящий взгляд Пана Сатируса на мгновение остановился на нем.

Затем Пан обратился к доктору Бедояну.

— Помните, о чем мы говорили с вами только что, за этой дверью, доктор?

— Когда вы называете меня Арамом, я запоминаю все.

— Откровенная лесть, — сказал Пан Сатирус. — Не пугайтесь, я не собираюсь оскорблять кого бы то ни было… Это люди делятся на группы, джентльмены, а потом снова делятся на группы. Шимпанзе этого не делают.

Губернатор подался вперед.

— Но люди ловят шимпанзе и превращают в рабов. А шимпанзе когда-нибудь ловили людей?

— Кому они нужны? — спросил Пан.

Оба больших человека получили высшее образование в тех восточных учебных заведениях, которые существуют для того, чтобы излечивать молодых людей от чувства неловкости, внушаемого унаследованным богатством.

— Человек — единственное животное, которое господствует над своей средой, — сказал Большой Человек Номер Первый, — и поэтому он и есть животное, дальше всех ушедшее по пути эволюции.

— Оставайтесь при своем мнении, сэр, — сказал Пан Сатирус, — потому что вы можете набрать голоса только среди людей. Вы когда-нибудь видели шимпанзе у избирательной урны?

— Иногда трудно сказать, кто голосует, — заметил губернатор.

Но Большой Человек был настойчив.

— Вы не согласны с таким определением эволюции?

Пан Сатирус прыгнул обратно на свой насест на углу стола.

— Конечно, нет, — сказал он. — Это все равно, что сделать что-нибудь, а потом придумать, для чего вы это сделали, и гордиться этим. Наиболее развитое животное — это существо, сумевшее найти для себя такую экологическую среду, которая полностью соответствует его потребностям, и обладающее достаточным запасом здравого смысла, чтобы не расставаться с ней. Что касается шимпанзе, то нам нужен только густой тропический лес, предпочтительно лиственный. И где мы находим шимпанзе? В густых лиственных тропических лесах — там они ведут спокойную легкую жизнь. Не на Северном полюсе, где им пришлось бы охотиться на белых медведей и одеваться в их шкуры, чтобы не замерзнуть насмерть.

— Вы неплохо строите свои доводы, — сказал губернатор.

— Стойте, — перебил его Большой Человек. — В чем смысл жизни шимпанзе? Как использует ваш народ ту среду, к которой он так чудесно приспособился?

— Не мой народ. Мои шимпанзе. Мы не люди… Во всяком случае, не были ими. Теперь со мной это случилось, о чем я горько сожалею. Ну, мы имеем все, что только можно пожелать: время для долгих неторопливых бесед; время для самосозерцания и размышлений; отличное пищеварение и, само собой разумеется, плотскую любовь. При всем том мы сидим дома и сами пестуем своих детей. Одно удовольствие, а не жизнь.

Пан Сатирус раскинул свои длинные руки, потянулся и зевнул. Затем стал торопливо искать у себя в шерсти. Под ногтями у него что-то щелкнуло.

— Не мешало бы почаще окуривать здесь, — сказал он Большому Человеку.

— Субтропики, — коротко пояснил Большой Человек. — Естественная среда для насекомых.

Пан Сатирус кивнул.

— Вы, наверно, думаете, что утерли мне нос. Но шимпанзе редко спят в одной постели дважды, так что мы не страдаем от насекомых.

— Хорошо. — Большой Человек ударил ладонью по столу и опять превратился в лицо административное. — Это была приятная беседа. Пища для размышлений, когда мои тревоги не дадут мне спать ночью… что, я уверен, никогда не случается с шимпанзе. Но вы знаете, почему мы хотели встретиться с вами. Вы знаете также, почему я просил присутствовать губернатора. Чтобы вы были уверены, что информация, которую мы хотим получить от вас, будет использована в интересах всех людей, а не в моих личных политических интересах. Как вы заставили корабль превысить скорость света?

— Перемонтируйте устройство управления кораблем, — ответил Пан.

Все, как один, тяжко вздохнули — все люди, кроме Гориллы Бейтса и Счастливчика Бронстейна, которые с непринужденностью, выработанной долголетней практикой, умели делать вид, что стоят по стойке «смирно».

Затем наступила тишина.

И тут послышалось блеяние генерала Магуайра:

— Сэр, эта обезьяна нам ничего не скажет. Она работает на противника.

— Пройдет три четверти миллиона лет, — сказал Пан Сатирус, — и только тогда ты станешь бабуином или, может быть, резусом.

— Генерал, вы можете подождать за дверью, — сказал Большой Человек.

Генерал Магуайр отдал честь, сделал поворот «кругом» и исчез.

— Мистер Сатирус, — продолжал Большой Человек, — считайте, что этого не было сказано. Нелепо предполагать, будто вы агент или сторонник русских.

— Верно, — согласился Пан Сатирус. — Или ваш сторонник. Или вообще сторонник людей.

— Значит, давайте попытаемся убедить вас, что мы на стороне ангелов, — сказал Большой Человек. — А вы, губернатор, тоже хватайте быка за рога, когда придет ваш черед. Мне кажется, это будет твердый орешек.

Губернатор рассмеялся.

— Вы уже сделали ошибку, упомянув ангелов. Мистер Сатирус только что собирался спросить вас, слыхали ли вы когда-нибудь о шимпанзе, возведенном в ангельский сан*.


* Отголосок старого спора о происхождении человека. Дизраэли по поводу теории Дарвина сказал: «Человек - обезьяна или ангел? Я стою за ангелов». - Прим.перев.


— Недурно, — заметил Пан. — Эта сетка снимается с окна?

— Вероятно, — сказал Большой Человек.

— Счастливчик, сделай одолжение.

Счастливчик Бронстейн был недаром радистом первого класса. При нем оказалась отвертка; трудно сказать, где он хранил ее, так как на нем была белая форменка без карманов. Но так или иначе отвертка появилась у него в руке. Он подошел к окну, и через несколько минут сетка была снята.

Снялся с места и Пан Сатирус. Со стола — на подоконник, с подоконника — на вольный теплый воздух Флориды и приземлился на мохнатой финиковой пальме, росшей у окна. Счастливчик, все еще стоявший с сеткой в руках, сказал:

— Гляньте, он спускается по стволу, как обезьяна. — И тут же извинился перед Большим Человеком: — Простите, сэр.

— А он и есть обезьяна, радист, — сказал Большой Человек.

— Забываешь об этом, как побудешь с ним немного, — оправдывался Счастливчик Бронстейн.

— Не послать ли за ним охрану? — спросил губернатор.

— Он не сбежит, — сказал Большой Человек. — В стране, где обитают только люди, он будет бросаться в глаза. Ему никого не одурачить, даже если он постарается хорошо замаскироваться.

Пан Сатирус уже спустился в сад и то появлялся, то исчезал среди пышной субтропической растительности. Вот он появился вновь, вскарабкался на пальму, а оттуда прыгнул в комнату. В ногах у него были какие-то плоды.

— Поставь сетку на место, Счастливчик, — сказал он. — В этих широтах насекомые просто одолевают.

Он сел на пол и рассортировал свою добычу.

— Бананы несладкие. А вот эти маленькие, красноватые, во Флориде очень хороши. Рожки. Я люблю их. У вас хороший сад, сэр. Он мог бы прокормить семью из пяти шимпанзе.

— Там, за домом, есть участок, где растут настоящие овощи. Морковь, капуста, помидоры и прочее, — сказал Большой Человек.

— Я довольствуюсь щедротами природы, а не человека, — ответил ему на это Пан Сатирус. — Кто хочет сладкий рожок?

— Нет, спасибо.

— Если голоден, ешь, — сказал Пан. — Если устал, спи. А человек пусть себе господствует над своей средой.

— Когда меня в споре припирают в угол сильными доводами, — заметил губернатор, — я начинаю испытывать невыносимый голод. Так бывает с большинством худых людей. Вы на вид тоже худой шимпанзе, Пан Сатирус. Правильно, доктор?

— Для шимпанзе он высок и худ, сэр, — ответил доктор Бедоян.

— Ну, так как же, мистер Сатирус, трудновато приходится? — спросил губернатор. — Ваши позиции слабеют?

Пан Сатирус протянул между сжатыми зубами стручок и плюнул шкуркой в направлении мусорной корзинки, но промахнулся. Тщательно прожевав зернышки, он проглотил их.

— Я еще не слышал вразумительных доводов. Предлагаю ответить на один вопрос. Почему я должен стать на вашу сторону и помочь получить оружие одной группе людей, которая применит его для убийства другой группы людей и таким образом развяжет войну, которая может захлестнуть и тропики?

— Густой лиственный лес тропиков, — уточнил губернатор.

— Совершенно верно.

Красноватая шкурка банана легла по другую сторону мусорной корзинки.

Губернатор обернулся к Большому Человеку.

— Вам шах.

— Мы искренне считаем, — сказал Большой Человек, — что упомянутая вами «наша сторона»… мы ее называем «свободным миром»… права и в конце концов победит, потому что она права. Мы считаем, что другой стороной руководят люди, лишающие других людей… очень многих других людей… свободы, чтобы удовлетворить свое нездоровое и даже патологическое властолюбие…

— Вы забываете одно, — перебил его Пан.

— Что же?

— Шимпанзе семи с половиной лет не имеют права голоса.

— Вы изволите шутить, — сказал Большой Человек. — Ну, ладно. Попытаюсь еще раз. Если бы мы были в силах… мы бы построили так называемую противоракетную ракету, которая сделала бы нас неуязвимыми для ракетного нападения. И тогда мир наступил бы во всем мире, включая и ваши густые лиственные леса тропиков.

Пан Сатирус ковырял в зубах длинным пальцем. Случайно ему подвернулся палец левой ноги.

— Вы говорите о том, что сделали бы вы. Но вы — лицо выборное, находитесь у власти ограниченное время. Предположим, что ваш преемник решит сделать не противоракетную ракету, а просто ракету?

Большой Человек рассмеялся.

— Десять шансов против одного, что моим преемником будет человек, которого назначу я, или вот… губернатор. Девять шансов из десяти — уж лучшей гарантии человек требовать не может.

— Я не человек, а шимпанзе. И мне думается, я вам ничего не скажу. Мне думается, что вы — не вы лично, не обижайтесь, — недостаточно эволюционировали, чтобы владеть таким секретом.

— А кто же? — спросил губернатор.

— Вид, у которого хватает здравого смысла не использовать подобную информацию. Вид, у которого хватает ума вести естественный образ жизни, не пытаясь господствовать над средой, в которую ему не следовало бы даже переселяться.

— Уж не вернуться ли нам всем в Африку? — спросил Большой Человек.

— К чему такой кислый тон, сэр? Могу вас даже заверить, что не намереваюсь вступать в сделку с русскими.

— Этого недостаточно.

— Это очень много, — сказал Пан Сатирус. — В конце концов, не русские посадили мою мать в клетку, в которой я родился. Не они вытащили меня из клетки, чтобы привязывать к реактивным тележкам и закупоривать в барокамерах и ракетных капсулах.

— И они поступили бы так же, если бы вашу мать поймала их экспедиция, а не наша.

— Да, конечно, они тоже люди, — сказал Пан Сатирус. Он зевнул, обнажив огромные зубы и мощные десны. — Доктор, все это мне начинает надоедать.

— С тех пор как я принял присягу и занял этот высокий и почетный пост, — заметил Большой Человек, — такого в моем присутствии не говорил еще никто. — Он засмеялся. — Разрешите задать вам еще вопрос, мистер Сатирус?

Пан Сатирус опять принялся расчесывать шерсть ногтями. Он кивнул с серьезным и рассудительным видом.

— А я, с вашего разрешения, задам вопрос вам и вашему другу.

— Вы, по-видимому, очень любите читать. Есть ли библиотеки в ваших тенистых, лиственных, тропических африканских джунглях?

— Вы не безнадежны… — сказал Пан Сатирус и задумался. Руки его машинально обследовали шерсть, и ногти снова щелкнули, поймав еще одного непрошеного гостя. — Полагаю, что библиотек в джунглях нет. Но, видите ли, я так пристрастился к чтению, мне кажется, потому, что все время был пленником. Куда же смотреть в обезьяньем питомнике или в биологической лаборатории, как не в книгу из-за плеча какого-нибудь сторожа? Подвигами мартышек сначала восхищаешься, а потом это надоедает.

— Доктор Бедоян, достаньте Пану Сатирусу биографию и произведения Торо, — сказал губернатор. — Им тоже владела иллюзия, что примитивный образ жизни — лучший из всех.

— Слушаюсь, сэр, — ответил доктор Бедоян. — Большую часть книг он, по-видимому, прочел через мое плечо.

Большой Человек пристально посмотрел на доктора, но произнес только:

— Что вы хотели спросить, Пан?

Пан Сатирус сел прямо, положив все четыре ладони на пол.

— Вот вы с губернатором, — спросил он, — дорожите ли вы своими высокими постами?

Оба настороженно кивнули.

— Я хочу сказать, считаете ли вы эти посты высокими?

Они снова дружно кивнули, хотя принадлежали к соперничающим политическим партиям.

— Вы считаете их более важными, чем богатство, накопленное вашим отцом, сэр, и вашим дедом, губернатор? — Пан встал. — От чего бы вы отказались в первую очередь? От поста или от богатства?

На этот раз ни один из государственных деятелей не шелохнулся. Выражения их лиц были настолько одинаковы, что казалось, пропасть, вырытая Александром Гамильтоном и Томасом Джефферсоном, наконец засыпана.

Люди не прерывают аудиенции у сильных мира сего… не получив разрешения удалиться.

Шимпанзе обходятся без разрешения.

далее