Заманчивая идея изобразить будущий обществен­ный строй человечества с давних времен занимала мысль и воображение писателей. В форме научного трактата, сатирического памфлета или фантастического романа они пытались вызвать картину будущего перед взорами своих современников. «Государство» Платона, «Утопия» Томаса Мора, «Вести ниоткуда» Вильяма Морриса и, наконец романы Уэллса — являются наиболее известными образцами подобного рода литературы.

Ценность этих произведений измеряется не тем, конечно, насколько авторам удалось дать живую и пол­ную картину будущего общества. Поскольку такая задача не может быть разрешена средствами научного предвидения, которое может дать материал только для общего, схематического изображения основных линий будущего общественного строя, — всякая попытка дать конкретное изображение будущего остается недосто­верной, произвольной фантазией.

Действительная ценность социальных утопий опре­деляется тем, что авторы, рисуя картины будущего, исходят из критики существующих социальных отно­шений и излагают программу преобразования общества в соответствии с требованиями тех общественных клас­сов, с которыми они солидаризируются.

В ряду этих произведений «Красная звезда» и «Ин­женер Мэнни» А. Богданова занимают особое место. Автор не только является сознательным и преданным сторонником социалистической организации общества, которую он изборажает в своих романах, но он долгое время, в течение доброй половины своей жизни, боролся в рядах большевистской партии.

В годы первой революции А. Богданов был одним из выдающихся деятелей партии. Широко образован­ный человек, с большим творческим научным дарова­нием, Богданов посвятил ряд лет изучению основ науч­ного социализма Маркса-Энгельса, и хотя ему в конце концов не удалось овладеть марксизмом, — эти заня­тия не могли не наложить заметного отпечатка на методы его творчества и излагаемые им взгляды.

В своих фантастических романах Богданов стремился дать точно проанализированную картину социалистического общества, устраняя по возможности уто­пические черты, неизбежные впрочем, в таких произ­ведениях, сознательно обуздывая полет фантазии рам­ками закономерного научного предвидения. «Красная звезда», написанная в 1908 году, является весьма добросовестным отображением социалистической про­граммы пролетариата в том виде, как она понималась революционным крылом социал-демократии в эпоху, предшествовавшую мировой империалистической войне.

Чтобы показать, насколько это время теперь, по истечении 20 с небольшим лет, прошедших после написания романа, является отдаленным для нас — я на­помню читателям, в каком состоянии тогда находилась такая важная отрасль современной техники, как авиация.

В 1908 году прославленный впоследствии француз­ский летчик Блерио ставит рекорд — первое в мире воздушное путешествие на аэроплане из Тури в Артеней, покрыв расстояние в 14 километров! В следующем году тот же Блерио совершает знаменитый перелет через Ламанш, канал, отделяющий европейский кон­тинент от Англии, шириною всего лишь в 35 кило­метров.

Мы далеко ушли от этого времени и разумеется не только в авиации или технике вообще. Нас отделяет от него целая эпоха, — развитие системы империа­лизма; крушение социал-демократии; мировая война, проложившая новые грани; образование пролетарского государства Советов, которое с каждым годом все более и более превращает социализм из утопии в жи­вую действительность, и все-таки «Красная звезда» не потеряла своего блеска, все-таки она в известной мере остается и сейчас путеводной звездой к социа­лизму. В этом сказалась сила и социальная значимость тех классовых устремлений, которые сумел отразить в своем произведении культурный пролетарский писатель.

Если хочется ввести некоторые поправки в данную Богдановым картину социалистической жизни, то они не затрагивают наиболее важных вопросов. Организа­ция производства, распределения, весь уклад обще­ственных взаимоотношений между отдельными лицами и группами в обществе, в котором уже завершился про­цесс отмирания государства с его аппаратом прину­ждения, — обрисован автором четко с какою-то необык­новенной полнотой художественной правды, которая легко заставляет забывать читателя о том, что он имеет дело с фантастическим романом.

Поправки, о которых мы говорили, относятся пре­имущественно к двум вопросам: о многобрачии и о самоубийствах. В самом начале своих записок герой романа, от лица которого ведется рассказ, так излагает свое расхождение во взглядах с Анной Николаевной. «Еще острее мы разошлись во взглядах на наши соб­ственные отношения. Она считала, что любовь обязы­вает к уступкам к жертвам и, главное, к верности, пока брак продолжается. Я на деле вовсе не собирался вступать в новые связи, но не мог и признать обязатель­ства верности, именно как обязательства. Я даже пола­гал, что многобрачие принципиально выше единобра­чия, так как оно способно дать людям и большее богатство личной жизни и большее разнообразие соче­таний в сфере наследственности. На мой взгляд, только противоречия буржуазного строя делают в наше время многобрачие частью просто неосуществимым, частью привилегией эксплоататоров и паразитов».

В дальнейшей судьбе, когда герой попадает в социа­листическое общество, его взгляды на многобрачие подвергаются довольно острому испытанию. Его любовь к марсианке Нэтти описана автором с боль­шой нежностью и увлечением. Когда герой узнает, что его любимая до связи с ним была женою двух своих товарищей одновременно, он, невзирая на свои про­граммные размышления о многобрачии, чувствует себя прескверно. А как бы он себя чувствовал, если бы эти одновременные связи, оправдываемые теорией много­брачия, имели место не до, а во время его любви к Нэтти?

Прямого ответа на это мы не найдем в романе. Письмо Нэтти приносит успокоение герою. «У меня не будет других личных связей, — пишет Нэтти, — эта лю­бовь сильнее всякой другой, какая может быть у человека к человеку. И потому в моем обещании нет жертвы». Так разрешается этот конфликт, и любовь на Марсе возвращается к испытанным формам любви на Земле. Но идея многобрачия продолжает свои скитания на страницах романа. Нэтти отправляется в кратковре­менное междупланетное путешествие. Герой, тоскующий в отсутствие Нэтти, сближается с другой марсианкой — Энно. «Как-то самой собой, без порыва и без борьбы, наше сближение привело нас к любовным отношениям. Неизменно кроткая и добрая Энно не уклонялась от этой близости, хотя и не стремилась к ней сама. Она только решила не иметь от меня детей. Был оттенок мягкой грусти в ее ласках, ласковой нежной дружбы, которая все позволяет».

Идеи автора в этом вопросе остаются неясными. Ничто нас не убеждает, что в данном случае мы имеем высшие формы взаимоотношений в половой сфере. Общепринятые моральные понятия, свойственные нашему семейному укладу, исчезнут вместе с исчезно­вением семьи, собственности и государства. С ними вместе исчезнет и обязательство верности при половом союзе, которое в настоящее время чаще всего заме­няет собою верность и является школой притворства и лицемерия. Самая же верность, не по принуждению, но по свободному побуждению, может остаться и быть может именно при социалистическом строе, когда лич­ные связи не будут опутаны побочными интересами, связанными с семейным домашним хозяйством и семей­ным воспитанием детей, получит впервые простор и станет заурядным явлением. Из сказанною конечно вовсе не вытекает, чтобы в свободном обществе социа­листов, могла сохранить свое место ревность с ее кровожадными претензиями на «вечную верность» и т. д.

Таким образом, выдвинутый в начале романа тезис о том, что «многобрачие принципиально выше единобрачия», остается недоказанным и отражает повиди­мому преходящие оттенки настроения автора. Результатом таких же настроений являются и рассуждения о самоубийствах.

Марсианское общество оказывает организованную помощь самоубийцам. Лучшее помещение в лечебнице отводится для лиц, желающих покончить с собою. Им предоставляются все средства спокойной, безболезнен­ной смерти. Особенно часты случаи самоубийства среди стариков. Это плохо вяжется с общей картиной гармо­нической жизни марсиан. Еще меньше с нею вяжутся те отдельные случаи самоубийств, которые приводятся автором в качестве примеров. Замечательный врач, с чрезмерно развитой способностью чувствовать стра­дания других людей. Во время тяжелой эпидемии его исследования помогли довольно скоро покончить с нею. Но когда это было сделано, он отказался жить!

Или женщина, у которой умерли одновременно муж и ребенок. Или, наконец, попытка к самоубийству из-за неудачной любви. Все эти случаи, как будто, взяты из журнальной хроники нашей эпохи и объяснимы только на почве нервной неустойчивости и индивидуа­листической замкнутости.

Второй роман Богданова «Инженер Мэнни» написан года на четыре позже «Красной звезды». Эти годы, вместе с тем, являются решающими и для дальнейшей судьбы самого автора. Наметившийся еще ранее отход Богданова от марксизма в области философии привел его в конце концов в лагерь идеалистов. Его колеба­ния в политической линии партии вели ко все более полному отмежеванию от революционной социал-демо­кратии и от Ленина. От программы революционного завоевания власти пролетариатом Богданов шел к «программе культуры», к провозглашению «всеобщей организационной науки» единственным пригодным сред­ством к преобразованию капиталистического общества в социалистическое. Здесь не место разбирать подробно эти новые взгляды Богданова, которые вывели его из рядов активных борцов за дело пролетариата.

Достаточно указать, что сущность их сводится к тому, что пролетариат как класс, раньше чем ставить своей задачей завоевание власти, должен овладеть наукой, переработать ее в соответствии со своими клас­совыми интересами, создать и разработать новую науку — всеобщую организационную науку, как ее называл Богданов, которая должна быть наукой о по­строении нового социалистического общества. Всякая иная попытка осуществить программу пролетариата, по убеждению Богданова, явилась бы «программой авантюры, самой мрачной в истории пролетариата, самой тяжелой по последствиям... Единственным кон­цом авантюры явилось бы длительное царство Желез­ной пяты».¹

¹ А. Богданов, Вопросы социализма. Изд. писателей в Москве. 1918 г., стр. 38.

В другом месте той же брошюры Богданов так фор­мулирует свое положение: пока рабочий класс не овла­деет наукой, он не может, не должен предпринимать попытки осуществить социализм (см. стр. 69). Его за­дачей, по мысли Богданова, является: собирать, развивать, стройно систематизировать возникающие в недрах капиталистического строя зародыши новой культуры, элементы социализма, не покушаясь на непосредственный захват власти и преобразование общества до накопления необходимых элементов куль­туры (см. там же, стр. 74 и 103).

По представлению Богданова, элементы социализма и классовая культура пролетариата вырастают внутри капиталистического общества подобно тому, как эле­менты буржуазного строя созрели под оболочкой феодальнего общества. Такая установка сближает взгляды Богданова с выдвинутой реформистами и вульгариза­торами марксизма теорией «врастания» социализма.

Свойственная Богданову своеобразная переоценка культуры, которая лежит в основе его ошибочных взглядов, могла бы быть отпарирована одним замеча­нием самого автора, оброненным им в «Красной звезде». Размышляя о том, как произошло то убий­ство, которое так наглядно показало неспособность человека Земли ассимилировать культуру марсиан, он высказывает предположение, что тут имел значение неправильный выбор марсианами человека Земли. Если бы Мэнни выбрал рабочего, — говорит автор, — он, несмотря на свою культурную отсталость, обнаружил бы больше психической твердости и устойчивости: «Думаю, что Мэнни тут впал в ошибку расчета, придавая уровню культурности больше значения, чем куль­турной силе развития».

Не ту же ли ошибку допускает Богданов в своих научно-организационных рассуждениях? Не придает ли он больше значения уровню культурности пролета­риата, чем его культурной силе развития? Мы думаем, что сам Богданов превосходно формулировал этими словами свою основную ошибку.

В заметке «О нашей революции» В. И. Лениным бле­стяще разработан тот же вопрос о культуре и револю­ции. «Если для создания социализма требуется опре­деленный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков этот определенный «уровень куль­туры»), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».¹ Богданов наравне с другими реформистами конечно не знал и не мог знать, какой именно уровень развития «всеобщей организационной науки» явился бы достаточным для того, чтобы при­ступить к социалистическому преобразованию.

Изложенные взгляды Богданова, хотя они в то время еще не были им так четко сформулированы, нашли свое отражение в «Инженере Мэнни» и на тех страницах «Красной звезды», которые предвосхищают сюжет, разработанный позже подробно в «Инженере Мэнни». В последнем романе автор преимущественно останавливается на борьбе идей, которая в заключи­тельных главах принимает какой-то феерический характер. Борьба классов представлена заглушенной, дей­ствия масс нет. В философских и социологических рассуждениях проскальзывает идеалистическое восприятие мира, свойственное автору.

Ленин в одном из писем к Горькому в 1913 г. дает такой отзыв о романе: «Прочел его «Инженера Мэнни». Тот же махизм — идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни... редакторы в «Правде» не поняли».² Все же «Инженер Мэнни», хотя и уступает «Красной звезде»» как в идеологическом, так и в художественном отноше­нии, представляет значительный интерес, как оригинальная попытка изобразить переходную эпоху к со­циализму. А по сравнению с такими произведениями, как роман Беллами, широко распространенный у нас в годы первой революции, или утопические новеллы Уэлса, романы Богданова, человека большой культуры и ума и сердца, пламенного идеалиста, в лучшем смысле этого слова, на протяжении всей своей жизни, — являются превосходным материалом для чтения.

¹ Ленин. Собр. соч. т. XVIII, ч. 2-я, стр. 119, ГИЗ, 1923 г.

² Ленинский сборник Ин-та Ленина при ЦК РКП (б). 1924 г. стр. 134.

Последние годы своей жизни Богданов посвятил всецело научной работе в созданном им в Москве «Институте по переливанию крови». Эта идея занимала Богданова с давних пор, еще в «Красной звезде» он пи­сал о том, что марсиане применяли этот способ для об­новления жизни. В 1928 году Богданов погиб при од­ном из опытов переливания крови, в котором он, с обычной для него самоотверженностью, принимал участие собственной кровью. Так жизнь человека, ко­торый более всего верил в то, что наука должна явиться освободительницей человечества, была принесена в жертву науке.

Бор. Легран.

. VI. 1929.