I

Завтра им лететь в Байконур. Но путь туда-так уже ведется с того апреля-начинается отсюда, с этих втесанных в века древних камней, с этих гулких, как в ущелье, шагов под кремлевской стеной, с этих ступе­нек, которые ведут в музейную тишину когда-то шум­ного длинного коридора,-до заветных дверей, войдя в которые видишь ленинский стол и знакомую зеленую лампу на нем... Как бы ненароком экскурсовод дотро­нется до невидимой кнопки-неожиданно, словно от чьей-то руки, вспыхнет свет, озаряя книги, тетради, чернильницу, и на мгновение почудится: тот, кого здесь уже никогда не будет, только на минуту вышел, сейчас вернется и скажет:

— Прошу, прошу вас, проходите поближе, дорогие товарищи космонавты...

Отозвавшись лишь мысленно, постоят они здесь молча вокруг стола и уйдут с удесятеренными силами. Далеко-далеко, за тысячи верст отсюда, прогремят реактивные раскаты байконурского грома, проблеснут рукотворные молнии. И вослед одним другие улетят на космодром. Но сначала сюда, только сюда...

— А ты знаешь, — приглушенно говорит мне молоденький летчик, безвестный офицер, о котором через несколько дней узнает весь мир, — тогда, в двадцать первом, сюда подходили с другой стороны, через Троицкие ворота, и видели ленинское окно-чуть зеленоватое от света настольной лампы... А первым для доклада о космических делах сюда знаешь кто шел?.. Можно сказать, шел всю жизнь...

И он начинает рассказывать о человеке, которого никогда не видел, но которого знает так хорошо, словно товарища по летному полку или по отряду космонавтов. Откуда же эта родственная связь не только поколений, но и времен?

II

...Он проснулся словно бы от толчка и еще полежал, вглядываясь совершенно проясненными глазами в начинающую синеть темноту, не шевелясь, стараясь не выпустить остатки тепла из-под ветхого и тонкого, как рядно, одеяла. Его пробудило волнение, то памятное со студенческих лет чувство тревожности, которое с вечера до самого утра будто заводит в тебе неслышно тикающий будильник. Сегодняшний день назначал очень трудный экзамен, и, с отчетливой ясностью вспомнив об этом, он встал, осторожными, чтобы никого не будить, шагами прошел на кухню, зажег керосиновую лампу с еще не остывшим стеклом и начал перечитывать торопливо исписанные листки.

Все было вроде бы логичным. Его ракета взлетит в комбинации с аэропланом. Да, в аэроплане он поста­вит двигатель высокого давления. О двигателе надо будет рассказать подробнее. В этом суть. Двигатель будет приведен в действие при помощи жидкого кисло­рода и бензина. А может, этилена или водорода, смотря по условиям, которые окажутся при опытах наиболее выгодными. От двигателя заработают винты, и аэро­план взлетит с Земли как обыкновенный. На высоте примерно в двадцать шесть верст пропеллеры придется остановить и пустить в ход ракету. Ненужные теперь части аэроплана механически переместятся в котел, расплавятся, и получится жидкий алюминий, который вместе с кислородом и водородом станет прекрасным топливом! Рули аппарата — тоже в котел, на переплав­ку. На высоте восемьдесят-восемьдесят пять верст над Землей от всего того, что взлетело, останется маленький аэропланчик с кабиной для людей и часть ракеты с рулем. А скорость — скорость будет уже вполне достаточной, чтобы отлететь от Земли и взять курс на другие планеты. Вот подробный расчет. Для того чтобы аэроплан оборачивался вокруг земного шара, как Луна, требуется достижение начальной ско­рости восемь километров в секунду. Чтобы навеки удалиться от земного шара — одиннадцать с лишним километров, а чтобы достигнуть планеты Марс — четырнадцать. Обратный спуск возможен, если немного замедлить полет при помощи ракеты, пока мы не окажемся опять в земной атмосфере...

Запахивая наброшенное на плечи пальто, охвачен­ный леденящим ознобом, он увидел самого себя в тесной кабине ракеты, стремительно набирающей ско­рость от Земли, а потом от звезды к звезде. Но и на самом деле было зябко сидеть в продутой насквозь кухне возле давно выстуженной печки. С тоской погля­дывая на последнее, оставленное про запас березовое полено, он подумал о том, как это было бы сейчас прекрасно -напиться морковного чая и подержать руки над горящей кипой старых газет. А эти еще нечитан­ные, свежие. Так замотался над докладом, что не успел пробежать вчерашнюю. Эта за 24 декабря. Открытие девятого съезда Советов. На рисунке Ленин во весь рост — одна рука в кармане, другая поднята в знакомом, как бы разъясняющем что-то жесте. В. И. Ленин гово­рит, что учиться хозяйствовать — вот основная формула новой экономической политики. Сколько же силы, энергии в его речи! Происходит что-то невероятное — движение с ускорением. Движение не ракеты, набира­ющей звездную высоту, а огромной, бескрайней страны.

«Нас не уничтожили даже самые передовые стра­ны...» А теперь взял в тиски голод. На этой же самой странице сообщение: «Помощь голодающим». «Голода­ющими признаны 16 губерний, областей и союзных республик Поволжья: целиком — Астраханская губерния, Калмыцкая область, Царицынская, Саратовская, Самарская, Симбирская губернии, Татарская республи­ка, Марийская и Чувашская области...» И в других газетах то же самое: о голоде, о голоде, о неимоверных усилиях противостоять ему. Доклад Калинина. Первая задача была засеять озимые поля. Все наркоматы развили максимум энергии и в конце концов взяли 12 миллионов пудов зерна... В неурожайные места теперь посылается 24 миллиона пудов. Это для фабрик, заводов, для детских приютов. Для местного населения не остается почти ничего. Пришлось увеличить число детских пайков — со ста тысяч на миллион шестьсот тысяч... И все-таки от крестьян ни одного упрека Советской власти, знают, что она делает все, что в силах сделать...

И опять слова Ленина, что спасение от голода — в восстановлении производительных сил на основе круп­ной электрифицированной промышленности...

Да, всего лишь год назад вспыхнули на карте лампочки плана ГОЭЛРО. Мириады земных звезд, небо, опрокинутое на огромную страну... Сколько же нужно лет, чтобы электрические звезды зажглись в каждом доме?

Он потянулся к другой газете, и его снова бросило в озноб. Корреспондент рассказывал о встрече с марийцами-беженцами на улицах Иваново-Вознесенска.

«Иду улицей. Доносит меланхоличную, как осен­ний ветер, песню. Поют переселенцы, приехавшие из голодных губерний. Это марийцы, бросившие свои родные края: там валится народ, там голод — каждый день пополняются кладбища — город мертвых...

От песни их веет выстраданной болью, несказан­ной печалью. «Мы кулам! Мы кулам! Калак самарля...» «Мы вымираем! Мы вымираем! Валится народ... Дома заколочены... Целое лето горели леса. Деревни горели, сожгло все поля, остались без хлеба... Кто услышит горе? Кто печаль услышит? Кто слезы поймет? Мы вымираем! Валимся с голода! Слышите?»

Это было на улице ветреным днем. Ветер переме­тал дорогу. Холодно было на душе, и еще печальней стало от этой однотонной, однообразной песни «Кто поможет?».

«Люди мрут на дорогах, а я со своей ракетой,- с внезапной отрешенностью и даже неприязнью к самому себе подумал он. — Ветры горя веют над Россией, а я, видите ли, выдумываю сказку, которую сейчас кощунственно рассказывать даже малым детям, не то что взрослым на сегодняшней губернской конференции изо­бретателей. Засмеют, не поймут, освистят».

Но, рассуждая таким образом, издеваясь над самим собой, он знал, что на конференцию все же пойдет и что, если позволят, выступит. Пусть с позором, но не предавать же дело всей жизни.

— А и то натощак, без чая смелее буду,- подзадоривал он себя. Пора было собираться.

В холодной, давно нетопленной зале, отведенной для подсекции двигателей, собирались, не снимая паль­то и полушубков. Курить, однако, было запрещено, хоть это придавало некоторую официальность собра­нию, внешне похожему на сборище купцов, торговцев и мелких чиновников. В ближних рядах он все же заметил знакомые лица и понемногу начал успокаивать­ся: кто-кто, а эти-то должны понять его с полуслова.

Но первый же доклад опять поверг его в сомне­ние. Сухощавый, в куцем пальтеце мужчина с чахоточ­ным покашливанием развернул заляпанные воском и испачканные нагаром чертежи и начал объяснять совер­шенно никому не известный, им открытый способ действия электроплуга. Это была превосходная идея широкой безлошадной вспашки — один всего-навсего пахарь на огромном поле! Ну еще помощник, чтобы перетягивать провод, а почти вся деревня — сиди лю­буйся! Сухощавый уверенно отвечал на самые каверзные вопросы и только на один-единственный ответить не смог — где взять это самое... электричество, от какого столба потянуть его, чтобы поехал-запахал волшебный его электроплуг.

— Но, поверьте, это уже дело ближайшего времени... — смущенно закашлялся сухощавый и сел, утирая крупно проступивший на землистом лбу пот.

Следующим выступал инженер, предлагавший вниманию коллег новый, весьма экономичный способ расположения поршней в двигателе внутреннего сгора­ния. Идея была знакомая, он давно носился с ней. Но как бы там ни было, все они — и чахоточный, и этот коренастый короткорукий бодрячок — ходили в своих помыслах по грешной земле. Их интересовал день сегодняшний и хлеб насущный. Ну а кому нужны ракеты, когда не хватает даже керосина?

— Цандер, — объявил председательствующий. — Фридрих Артурович Цандер. Разработка двигателя аэроплана для вылета из земной атмосферы и получения космических скоростей.

Фридрих Артурович развернул схему двигателя и, подавив смущение, начал рассказывать о своем проекте межпланетного корабля-аэроплана. Странно — первое лицо, попавшее в поле его зрения, было неподвижно застывшее, словно вырезанное из дерева лицо изобрета­теля электроплуга. В горячечных глазах Фридрих Арту­рович уловил усмешку. «Эка, брат, куда загнул, — говорили ему эти глаза. — Страна разорена из-за войны, хлеба нет, заводы стоят, а ты приглашаешь нас прогуляться к Марсу... Шутник, братец, право, шут­ник...»

Нет-нет, не эти глаза смутили Фридриха Артуро­вича. Ему вдруг показалось, что весь первый ряд занят людьми в драных армяках и словно бы дырявые лапти всюду выглядывали из-под кресел. Марийцы, неужели марийцы пришли сюда? Но зачем? И что поймут они, безграмотные, в его расчетах?! И почему опять эта песня? Разве здесь разрешено петь?

«Мы кулам, мы кулам... Калак самарля... — Мы вымираем, мы вымираем, валится народ...»

Туманная пелена, застлавшая глаза, рассеялась, и, продолжая водить карандашом по схемам, Фридрих Артурович с холодеющим сердцем подумал о том, что, если начинающая докучать ему из-за недоедания куриная слепота разыграется больше, некому будет превра­щать эти схемы в чертежи. Но его слушали, действительно слушали! И даже в черных, еще минуту назад недоверчивых глазах сухощавого Фридрих Артурович ощутил интерес. Значит, его расчеты не такая уж сказка, а если и сказка, то вот ее крылья — бери и лети... «Главное, заронить идею, внушить в нее ве­ру...» — подумал он и закончил уже совсем уверенно.

После доклада к нему подходили, пожимали руки люди знакомые и незнакомые, в сумеречности зала — свет опять из-за экономии долго не включали — он не различал лиц. И не помнил, кто же первый и кто именно сказал, что о его проекте доложат Ленину и что, может быть, даже устроят встречу с Ильичем. В это не верилось.

Подняв воротник пальто, зажав под мышкой рулон со схемами, возвращался он домой темной, освещенной лишь сиянием свежевыпавшего снега ули­цей. Шел и думал о том, как далеко еще от этих схем до отливающего звездным светом аэроплана-ракеты, да и суждено ли сбыться его мечте, которая, как он сам, как собственные его следы, упирается в выросший призраком посреди улицы мертвый, заметенный сугро­бами трамвай. Стране едва-едва собраться с силами, чтобы вот так не встать, не замерзнуть... Конечно, если бы об его идее узнал Ленин, понял, помог... Но это уже нереальность. Он не мог даже и предположить, что за этой подступающей холодом и голодом ночью уже брезжит рассветом день назначенной с Владимиром Ильичем встречи и что его имя уже известно человеку, склонившемуся в эти часы над письменным столом в тускловатом свете зеленой лампы. Над Москвой занимался новый голодный декабрьский день двадцать первого года.

Пока что еще никто не знает, когда именно состоялась встреча, определившая всю дальнейшую жизнь Цандера. Но она могла быть, и история зафикси­ровала вероятность встречи.

Из наших дней в дымке московского утра он видится идущим по Красной площади, взволнованным, держащим в руках старенькую шапку-ушанку с потер­тым кожаным верхом, которую забыл надеть. Ветер шуршит, завихряет поземку и, кажется, вот-вот сорвет, поднимет с фундамента, как с каменного пирса, громаду собора Василия Блаженного и унесет в небо на купо­лах, как на воздушных шарах. С голодным граем мечутся над древними башнями галки, и, похожие на них, в черных платках до бровей, тянутся к церквушке богомолки. И все это уже далеко-далеко внизу, как бы на округлости земного шара — в самом деле, как поката Красная площадь! — а перед глазами внимательное, с нескрываемым удивлением лицо Владимира Ильича. Он схватывал все с полуслова, как будто сам сидел все эти ночи рядом, вычисляя межпланетные трассы. Да и план, который развивал перед Ленином Фридрих Арту­рович, так и назывался «Путь к звездам». Марс ведь кажется нам звездой! Красной звездой! Разве не заман­чиво было бы слетать на Марс?!

Цандер знал в подробностях, что для этого нужно. Первое — взять с собой кислород и вещества, абсорбирующие выдыхаемую углекислоту, как, напри­мер, едкий калий. Для питания годятся консервы. Но для самых дальних рейсов будет выгоднее устроить предложенные еще Циолковским оранжереи. Калужа­нин вычислил, что для вечного питания одного человека достаточно взять с собой один квадратный метр с плантациями наиболее плодовитых растений, скажем банана. И лети. Метеориты? Что ж, обезопасить ко­рабль можно устройством секций, воздухонепроницаемо отделенных друг от друга. Люди же должны будут находиться в своего рода водолазных костюмах...

Самым удивительным было то, что Владимира Ильича интересовали подробности, а его вопросы не только не озадачивали, а словно бы даже подбадривали. И Цандер улыбнулся, вспомнив мелькнувшую в ленин­ских глазах лукавинку, когда совершенно серьезно тот спросил его: «Ну а сами-то вы полетите первым?» — «Конечно, Владимир Ильич, а кто же еще? Ведь надо подать пример остальным!» И он как бы снова ощутил крепкое, ободряющее рукопожатие Ленина, пообещав­шего на прощание самую горячую поддержку.

И всю жизнь, до конца дней своих, он будет вспоминать разговор с Владимиром Ильичем как самые счастливые минуты. Да, именно та встреча вывела наконец-то на орбиту его мечту. И само расположение, участие вождя, занятого тысячью неотложных государ­ственных дел, не только придало сил и вселило веру в успех, — расставаясь с Лениным, он понял, что уже не сможет отступить ни на шаг, что не только он Ленину, а и как бы Ленин доверился ему, и не сдержать слова уже было бы невозможным.

Всего несколько строк о той встрече оставила история. Строчку автобиографии Цандера: «...Владимир Ильич Ленин обещал поддержку. Я после этого работал более интенсивно дальше, желая представить наиболее совершенно разработанные работы: с середины 1922 до середины 1923 г. для ускорения работ работал исключи­тельно дома...»

Другой документ, удостоверение завода «Мотор»: «Сим удостоверяем, что гражданин Цандер Фридрих Артурович работал на государственном авиационном заводе № 4 «Мотор» начиная с 1 февраля 1919 года, сначала в должности инженера на заводе, а затем в должности заведующего конструкторским и техниче­ским бюро, причем он с 13 января по 15 июля 1922 года пользовался отпуском для разработки своего собственного проекта аэроплана для вылета из земной атмосфе­ры и перелета на другие планеты...»

Сегодня в это трудно поверить. Но за пламенем байконурских вулканов, подбрасывающих к звездам корабли, за ликующим людским половодьем, устремив­шимся на Красную площадь, где-то в дали двадцатых годов можно увидеть сутуловатого человека, идущего читать рабочим лекцию о межпланетных полетах. Да, теперь уже не ученым коллегам, а рабочим родного завода «Мотор», принявшим на общем собрании 6 апре­ля 1923 года единодушное решение: «Отчислить в фонд помощи своему инженеру-изобретателю для завершения работ 1% своего апрельского заработка».

Падали великопостные звоны. К певучему барха­ту колоколов примешивались звуки сирен, звон трамва­ев, пестрый, разноголосый крик и шум городского движения... Таяло... Просыхали тротуары на солнцепе­ке. На бульвары, где липла к ногам растоптанная шелуха семечек, выползали няни, мамаши в чепцах, плакала скрипка слепого музыканта, пела окруженная детьми шарманка, на которой уныло сидел голодный зеленый попугай. А неподалеку кучка людей смотрела в подзорную трубу на первые вечерние звезды...

И ярко-ярко на афише: «1856 невероятнейших строк. Про это... Про что про это? Маяковский улыбается, Маяковский смеется, Маяковский издевает­ся...»

Да, Цандеру, возможно, повстречался Маяков­ский.

Шум города, плавающие гулы колоколов и пред­вечерние крики газетчиков, предпасхальное убранство магазинов, роскошь и нищета, переплелись старое и новое, доживающее и расправляющее крылья...

А за городом, прорезывая малиновое небо и предзакатное затишье, дружно перекликались гудки фабрик...

Теперь уже совсем нетрудно представить тишину заводского собрания, любопытствующие взгляды рабочих, еще держащих в руках ветошь, и прерывающийся от волнения голос Фридриха Артуровича:

— Товарищи! Как мне передал исполняющий работы секретаря нашего заводского комитета товарищ Медведев, вы отчислили мне постановлением общего собрания, состоявшегося в апреле, один процент с вашего апрельского заработка! Вы сами находитесь в неблестящих условиях жизни, и я поэтому тем более выражаю вам благодарность. Одновременно высказы­ваю надежду на то, что своим докладом дам вам возможность увидеть, над каким делом я работал. Надеюсь также, что внесенные вами деньги не пропадут даром... Для того чтобы ввести вас в область, к которой относится означенная машина, я должен в кратких словах ввести вас в мир звезд... Как вы, вероятно, знаете, наша Земля — одна из ряда планет, которые вращаются вокруг нашего центрального светила — Солнца... Ближе к Солнцу, чем Земля, а также дальше, чем Марс, находятся еще такие же земные шары — планеты. Отчасти на них или на их спутниках — лунах мы могли бы обнаружить новые человечества. А далеко за всей нашей солнечной системой находится еще много солнц. Это все звезды нашего неба, и вокруг них на планетах мы могли бы найти себе подобных... Исполь­зование их достижений, изобретений дало бы нам, живущим на Земле, огромнейшее облегчение труда...

Кто-то из рабочих закурил, пыхнул сизоватым дымком цигарки, на него цыкнули, шумнули, и он тут же пригасил, придавил окурок ногой.

«Понятно ли я им объясняю?» — спохватился Фридрих Артурович и начал снижать «высоту» своих рассуждений, пояснив, какое значение имел бы уже полет вокруг Земли. Летая, как Луна, можно было бы большими астрономическими трубами наблюдать много лучше другие планеты.

«Да, надо проще, доступней», — подумал он и сам не заметил, как привел совсем уж земное сравнение: — Человечество, так сказать, из своего гнездышка вылетит в большой мир и ознакомится, развивая свои силы и умения в беспредельном этом мире...

Странно — он вдруг ощутил то, что год с лишним назад ощутил в разговоре с Лениным, — напряженность внимания собеседников, а сейчас просто слушателей. А вспомнив о встрече, почувствовал горечь вины, словно бы задолженности и перед Лениным, и перед этими усталыми людьми за их веру и бесконечную доброту. Практически он еще ничего не успел сделать.

«Интересно, где сейчас Владимир Ильич и помнит ли он о моем обещании как можно быстрее представить проект?» — подумал Цандер и начал закругляться, жа­лея и свое и чужое время.

Помнил ли Ленин о проекте, так фантастично названном «Путь к звездам»? Наверное, помнил, ибо даже в те дни, когда ему серьезно угрожала болезнь, в его библиотеке очутилась только что вышедшая книга Симона Ньюкомба «Звезды». Она и по сей день стоит в книжном шкафу в серой, как бы чуть-чуть подсиненной небом обложке. В самом верху над заглавием каранда­шом надписано «Ленин».

...Быть может, такой же закат золотил кремлев­ские окна... За тысячи верст отсюда тонула во мгле еще мертвая байконурская степь. Как далеко было до нее! Но, считая себя посланником Ленина, шел к этой степи, к ее космодрому человек, как факел державший в руках паяльную лампу треста Ленжатгаз, из которой сконструировал первый реактивный двигатель.

Да, это был первый реактивный двигатель Цанде­ра ОР-1, обычная паяльная лампа емкостью бачка для бензина один литр, с диаметром поршня шестнадцать миллиметров. Он удлинил медную трубку, приделал термометр к баку, впаял электрическую свечу... Делать все заново не было средств, а он очень спешил. Он хотел доказать, что такое возможно — полеты вокруг нашей планеты и даже к Марсу, к далекой звезде. И еще он желал одного, самого главного — сдержать слово, данное Ильичу...

Потом был второй двигатель и был третий. И была ракета, взлетевшая над подмосковным лесом. Но он не увидел ее в полете. Уже в постели, тяжело больной, писал он слабеющей рукой письмо, ставшее завещанием: «Вперед, товарищи, и только вперед! Под­нимайте ракеты все выше и выше, ближе к звездам». Он писал эти строки, обращая их ко всем своим ученикам и к одному из них — кареглазому, коренасто­му, стоящему как бы на земном шаре в особенности. Это был Сергей Королев.

Цандер писал эти строки, уже веря в победу и жалея лишь о том, что не успел доложить о ней Ленину лично.

За него это сделали другие. Солнечным апрель­ским утром они вошли в кабинет Ленина и постояли минуту-другую у стола с зеленой лампой. Через нес­колько дней имя одного из них повторил весь мир. Путь к звездам был открыт. Бескрайний, героический путь. Но, как бы он ни был далек, начинается он отсюда. Вот почему, прежде чем над Байконуром загремит реактив­ный гром, в кабинете Ленина раздаются тихие шаги космонавтов.