Эвакуация продолжалась и после сентября. Всего с июля 1941-го по март 1942 года было вывезено свыше 62 тысяч вагонов с грузом. В том числе 44 тысячи вагонов с промышленным оборудованием.
И вот при всем этом ленинградцам пришлось не только расширять производство, но и налаживать выпуск совершенно новых видов боевой техники и огнеприпасов. В частности, реактивных снарядов.
Реактивные минометы М-13, знаменитая «катюша», были приняты на вооружение 21 июня 1941 года. Говорят, что в этот же день на воронежском заводе имени Коминтерна и московском «Компрессоре» началось и их производство.
На Ленинградском (тогда еще Северном) фронте эти диковинные и особо секретные орудия впервые появились 28 июля. В тот день сюда из Москвы своим ходом пришла батарея из шести установок под командованием бывшего офицера 3-го Ленинградского артиллерийского училища Петра Никитича Дегтярева. Ее сопровождал один из специалистов по 132-мм осколочно-фугасным реактивным снарядам к М-13 инженер Дмитрий Александрович Шитов.
Приняли батарею с почетом, хотя П. Н. Дегтярев и доложил, что личный состав еще ни разу не стрелял и материальную часть знает не очень отчетливо. Однако с пробной стрельбой 30 июля в присутствии начальника артиллерии фронта генерала В. П. Свиридова они справились вполне успешно: условная батарея противника была буквально сметена 16 снарядами. Узнав о результатах и осмотрев «катюши», главнокомандующий Северо-Западным направлением К. Е. Ворошилов приказал готовить боевой залп под Кингисеппом. 13 августа 1941 года первые 96 боевых реактивных снарядов, каждый весом в 42,7 килограмма, обрушились на скопления гитлеровцев в этом районе. Потом батарея произвела залпы по станции Веймарн и поселку Молосковицы.
«После залпа по Молосковицам, — вспоминал П. Н. Дегтярев, — я доложил... генералу В. П. Свиридову, которому непосредственно подчинялся, что батарея располагает лишь одним комплектом ракет.
— Мы бережем их на тот крайний случай, — сказал я, — когда потребуется отражать атаку вражеской пехоты.
— Ленинградцы уже освоили выпуск ракет М-13, — успокоил меня генерал. — Теперь нам есть чем угостить фашистов, наступающих на Гатчину.
...В начале сентября 1941 года ленинградцы наладили бесперебойное производство ракетных снарядов. На заводе имени Карла Маркса они стали выпускать реактивные боевые установки, смонтированные на автомашинах ЗИС-б».
...«Тем-то наша память и хороша, что она способна забывать», — любил повторять нам, будущим военным пиротехникам, наш учитель кандидат технических наук и инженер-подполковник Горгоний Николаевич Суслов (в годы войны он был инспектором по боеприпасам в УАС Ленфронта). При всем уважении к Петру Никитичу Дегтяреву должен сказать, что память его подвела: бесперебойное производство реактивных снарядов для «катюш» началось значительно позже приведенных им дат. Впрочем, командир батареи мог и не знать, как разворачивалось это сверхсекретное тогда производство.
— Я приехал в Ленинград специально для того, чтобы, когда это понадобится, стать военпредом по этим изделиям, — рассказывал мне подполковник технической службы в отставке Павел Ефимович Варганов. — Но о том, что направленный к нему с третьего курса Артиллерийской академии новенький воентехник 1-го ранга имеет такое задание, не знал даже мой начальник инженер-подполковник Александр Александрович Кригер. Да и самого меня не столько учили перед отъездом, как принимать эти снаряды, сколько внушали, что я лично головой отвечаю за сохранение секретности в процессе его производства.
Ждать момента своего «проявления» Павлу Ефимовичу пришлось недолго. Где-то во второй половине июля его и еще двух воентехников 1-го ранга, Натесова и Солнцева, вызвал к себе Кригер и объявил, что имеется особый заказ, выданный ленинградской промышленности по указанию самого Государственного Комитета Обороны, и им, воентехникам, надлежит быть по нему старшими военпредами. Головным предприятием назван завод имени М. И. Калинина, директор и парторг ЦК ВКП(б) которого уже извещены и проинструктированы секретарем горкома партии Михаилом Васильевичем Басовым. Чертежи?... Тут райинженер ГАУ развел руками: пришло всего три экземпляра и копировать хотя бы один листочек категорически запрещается. Как быть — ума не приложим. Но придется осваивать... К выполнению заказа привлекаются еще 14 заводов: Ижорский, Адмиралтейский, Пролетарский, «Пневматика», «Арсенал», «Большевик»...*
* Состав этого кооперированного производства много раз менялся. В 1941 году количество задействованных в нем предприятий доходило до 40, в 1942-м — даже до 60. В целом не менее 80 ленинградских заводов и организаций участвовало в производстве «катюш». Связано это не столько со сложностью изделия, сколько с другими факторами. На заводе имени М. И. Калинина, например, убыли к тому времени 88 процентов квалифицированного состава рабочих, инженеров и техников, 79 процентов оборудования, почти весь инструмент.
Райинженер вручил Варганову разрисованный завитушками разрешающих резолюций список специалистов, коим дозволялось знакомство с чертежами.
— Человек восемь или десять — не больше, — вспоминал Павел Ефимович. — И вы не представляете, как нам мешала вся эта сверхнормальная секретность! Приезжаешь на завод: надо сделать то-то и то-то... И сразу все лезут с вопросами: «А что-то за деталь? Куда пойдет?..» Народ в промышленности ушлый: что в военной технике к чему, в общих чертах знали. А тут, к примеру, какая-то широкогорлая «воронка» — ни к пушке, ни к пулемету, ни к танку. Чепуха, значит, «самодеятельность». Следовательно, и отношение такое же... Сказать не могу, даже чертежей не оставляю: все — на пальцах, устным инструктажем, а требую чрезвычайно высокого качества, исключительной точности изготовления. А это, знаете, — лучшие ковочные машины подавай, делай специальную оснастку...
Выяснилось, что присланные из Москвы чертежи и технологические процессы не совмещаются с имевшимся в Ленинграде оборудованием. Повезло тем, что в городе весь этот период освоения производства реактивных снарядов неотлучно находился опытный инженер Дмитрий Александрович Шитов. Андрей Александрович Жданов лично просил его, как представителя создавшего М-13 института, разрешать все конфликтные технологические вопросы с учетом возможностей предприятий города. Дмитрий Александрович работал в условиях прямо для любителей приключенческого жанра. С представителями заводов встречался в обстановке таинственности: в каком-нибудь условленном месте, в строго определенный час, с каждым в отдельности. И никаких, опять-таки, бумажек и чертежей: все разъяснения и разрешения что-то изменить — на реальной детали, которую ему приносили в кармане или — в порядке исключения — портфеле...
А не ладилось многое. На Ижорском заводе не давалась прокатка из указанной в технических условиях ГАУ марки стали труб для реактивных камер. Когда партию таких труб наконец прокатали и дали на механическую обработку, то первую из них обтачивали сутки, без 32 минут (потом средняя норма составляла 7 часов 50 минут). Почти до октября душил, как написано в одном из документов тех лет, «непомерный брак» головных частей реактивных снарядов...
— Я в цехе отвечал за сборку стабилизаторов «эрэсов», — сказал мне старый инженер-калининец Виктор Михайлович Васильев. — И естественно, за поставку деталей для своего участка. Лопасти стабилизаторов — за пять дней пятьсот штук — должен был дать завод «Вулкан». Время проходит, а ни одной детали нет. Еду на завод. Там разводят руками: не получается, как написано в московских документах, — оборудование, хотя и похожее, но не совсем. А... говорю, давайте-ка отольем штамп, а потом отходы — на ножницы... Им-то что, я для них — закон, только у меня у самого не было права самовольничать. Потянул немного, пока не пришли триста штук лопастей и не встали на место в сборке, и поехал виниться к Шитову: «Не вели казнить, вели миловать...»
«Драматизирую», говорите?.. Не дай бог вам такую «драматизацию»... Параллельно с М-13 мы собирали 82-миллиметровый реактивный снаряд М-8 (он, в основном, использовался авиацией)... С оборудованием для него было еще хуже, чем для производства «катюш». И вот мы однажды удумали: сделать в этом снаряде составное дно, поставив в нем гайку и контргайку. Сделали, А через некоторое время приходят, гм... товарищи и говорят: кто разрешил изменить чертеж?.. Где-то во время пуска снаряда прямо в воздухе взорвался самолет! Понятно вам?.. Нет, вам не все понятно. Дело в том, что разрешение мы в этот раз имели. Больше того, получили его на самом высоком уровне. Но — устное! Знаете, как бывает? Летное командование пожаловалось на недостаток реактивных снарядов. Тут же, в рабочем порядке, выяснили, что сдерживает их производство. Авторитетные инженеры поддержали наше предложение насчет составного дна. Командующий сказал: так и делать... А в чертежи... в чертежах-то ни одной авторитетной подписи. Иди, доказывай, что ты — «не верблюд»...
— Доказали? — спрашиваю я.
— Доказали. Самолет взорвался в бою от немецкого снаряда, наше составное дно никакого вреда принести не могло. Только нервные клетки-то не восстанавливаются — так?..
Производство всей механики для реактивных осколочно-фугасных снарядов М-13 наладилось, когда применительно к ленинградским возможностям в технические условия внесли 33 изменения: 5 — по металлу, 26 — по деталям и 2 — по сборке. 27 августа начальник сборочного цеха Н. А. Кальченко, начальник ОТК завода имени М. И. Калинина Н. Ф. Чистяков и старший военпред воентехник 1-го ранга П. Е. Варганов подписали акт на сдачу-прием первых 20 полностью собранных корпусов. Через несколько дней такой же акт вместе с заводскими специалистами подписал и военпред, отвечавший за снаряжение этих изделий разрывным зарядом. Но, увы, на этом цепочка обрывается. Не берусь, правда, прослеживать судьбу первых 20 реактивных снарядов, но большое количество за ними последовавших в то время в войска Ленинградского фронта не попали.
С сентября и примерно по середину декабря, когда завод имени М. И. Калинина стал на полную консервацию (от силовой, осветительной энергии, городских магистралей воды и т. п. он был отключен 7 декабря, но в светлые часы кое-какая работа еще продолжалась), из его сборочного цеха вывезли 30 500 снарядов для «катюш» и 25 500 — малых, М-8. Соответственно 16 833 первых из них и 21222 вторых наполнили взрывчатыми веществами. Но пороховых зарядов на всю эту массу в Ленинграде нашлось лишь 1700 для М-13 и 2650 штук — для М-8. Чрезвычайно сложную в производстве реактивную пороховую шашку ленинградцы освоили лишь в 1942 году. До этого же очень небольшие ее количества (частью в готовых снарядах) поступали только из-за блокадного кольца.
Процесс массовой эвакуации нарушал отлаженную внутригородскую, межзаводскую, межцеховую кооперацию производства.
— Только одно помню, — говорил мне инженер Федор Максимович Максимов: — по пять раз на дню звонили от секретаря горкома по оборонной промышленности Басова: то сам, то инструкторы: «Смотри, чтоб не разрушили производственную цепочку!.. Следи за цепочкой!..» А как ее убережешь, если круглые сутки идет демонтаж как раз основного оборудования?
Буквально кризисной стала в июле-августе ситуация с квалифицированными кадрами. Десятки тысяч опытных рабочих, мастеров, инженеров и техников были призваны в армию, ушли в народное ополчение, убыли в другие районы страны. Им находили замену. В начале августа к выделке боеприпасов привлекли свыше двух тысяч специалистов с менее важных участков. 12 августа горком потребовал отобрать для этих же целей знатоков холодной и горячей обработки металлов из торговых, кооперативных и подобных им организаций. Делало все, что могло, межотраслевое бюро Ленсовета по перераспределению рабочей силы (оно образовано 11 августа). В ускоренном темпе обучались призванные в середине июля в ремесленные училища 10 тысяч подростков. Использовались всевозможные формы обучения непосредственно на предприятиях. Но на все надо время. Пока же вставшие к станкам домохозяйки, работники сферы обслуживания, культуры, управления, студенты, пенсионеры и молодежь не имели необходимых навыков. Значительная часть рабочих, кроме того, постоянно отвлекалась на строительство оборонительных сооружений, военное обучение, в команды МПВО и по другим неотложным делам. Все это резко затормозило процесс освоения и расширения выпуска оборонной продукции.
— Если мне не изменяет память, — говорил Матвей Григорьевич Дерябин, — план завода Лепсе на июль, кроме мин, бомб и другого, составлял двадцать пять тысяч снарядных заготовок. Едва ли завод выполнил хотя бы десятую его долю. Состав механизированного цеха номер один — а именно на него ориентировались при составлении плана — полностью ушел на фронт. Отправилось в эвакуацию важное для нас оборудование (в том числе целиком конвейер). Лишь в августе началась работа. Но какая... Нет слов, чтобы отдать должное героическим усилиям женщин, которые пришли тогда на производство. Но ведь они ничего не умели...
— Вы знаете, что такое шабровка камеры снарядной заготовки? — неожиданно спрашивает Матвей Григорьевич. — Нет? Это, так сказать, хирургическая операция по удалению случайных натеков чугуна внутри заготовки — «гребешков» и срезу, сглаживанию нередко появлявшихся раковин. Делалось это так. Во вращающуюся в специальном станке (скорость приличная), заготовку вставлялись более чем метровый стальной пруток с победитовым ножом-шабером на одном конце и электролампочка. Другой конец прутка — на плечо, и давай, скреби «чугунок», сколько хватит сил. Да еще умение надо. Горючими слезами заливались пришедшие к нам женщины от такой работы. Заменить бы, да некем... Становились на шабровку начальник планового отдела Андрей Алексеевич Каменщиков, начальник ОТЗ Израиль Михайлович Аронов, начальник уже не действовавшего фитингового цеха Василий Васильевич Соколов... К середине августа мы кое-как приспособились: до конца месяца дали пять тысяч заготовок, в сентябре — десять, в октябре — пятнадцать тысяч...
Такое положение оказалось характерным для подавляющего большинства предприятий города, привлекавшихся к выделке огнеприпасов. И не случайно доля июля и августа в общем объеме производства артиллерийских и минометных выстрелов за все первое военное полугодие не достигла даже 10 процентов.
ТЯЖЕЛЫЕ РЕАКТИВНЫЕ
...Завод этот, рассказывала газета, с его основными кадрами и оборудованием эвакуировался в глубокий тыл. Осталась горстка людей в полупустых корпусах. Но вот стало известно, что фронту срочно нужен новый вид изделия. В начале июля 1942 года директор «ленинградского филиала» (так тогда называлось то, что оставалось после эвакуации) завода Николай Григорьевич Миронов собрал инженеров и работников заводоуправления. «Возьмемся? Осилим?» — поставил он в упор вопрос...
6 июля в одном из пустых корпусов появились первые «такелажники» — главный инженер Владимир Алексеевич Рудновский, начальник упаковочного цеха Федор Васильевич Молчанов и другие инженеры и служащие. Они тащили сюда оборудование. Станки полегче — волоком... на листах жести, потяжелее — на катках и буксиром за грузовиком...
В первый день новоявленные такелажники подняли на второй и третий этажи три станка, во второй — семь. В третий — 13 и устали меньше, чем в первый день. Секрет простой. Сперва брали физической силой, работали по методу «раз-два, взяли». Потом пришло умение. Ведь в каждом такелажнике жила душа инженера! С успехом применили тали, лебедки, систему блоков, на лестницах устроили настил, а из уголкового железа соорудили полозья — как рельсы.
К 15 июля десятки станков были на месте. Пришла очередь трансмиссионного хозяйства. У самого потолка надо было подвесить, укрепив на кронштейнах, длинные валы для группового привода, а на каждый вал насадить несколько шкивов. Дело это исключительно сложное. До войны на заводе работало несколько больших знатоков трансмиссий, слесари-подвесчики седьмого разряда. Сейчас их не осталось. Как быть?
Вспомнили, что помощник директора по коммерческой части Иосиф Михайлович Модорский в молодости работал слесарем-подвесчиком. Он и возглавил бригаду — из бухгалтера Григория Васильевича Елисеева, плановика Иофина, экономиста Горелика, инженеров Глухова, Самойлова и других. Посмотрел старый мастер Долженков, что за люди пришли и как они начали работу, покачал головой: «Ничего у вас, дети мои не выйдет». Сам помочь делу старик не мог — свалила его болезнь.
Однако ошибся старый мастер — вышло! Начальник цеха Молчанов и его помощник Зыков, став бетонщиками, за две недели залили цементом 89 фундаментов под станки. Работал попеременно такелажником, каменщиком, грузчиком директор завода. Когда наступила пора оснащать станки приспособлениями, главный инженер Рудновский и инженер Голубев сделались строгальщиками, начальник отдела технического контроля Николай Федорович Чистяков — токарем, начальник цеха Николай Антонович Кальченко — слесарем... А рабочие (надо было бы написать — работницы: подавляющее большинство на заводе составляли женщины, потому и слесарили инженеры), видя руководителей за таким делом, немного дивились и не без гордости говорили: «Настоящие инженеры! Не только расчеты и теорию знают, но и у станка нам не уступят!»
17 августа запустили первые три станка, а через неделю цех заработал полным ходом...
Автор корреспонденции А. Моисеев, понятно, не написал тогда, что собирались делать калининцы. Лишь намекнул, что «такого изделия до сих пор не выпускал ни один завод». И что верно, то верно. Готовилось производство сложного элемента к выстрелу, упоминания о котором нет ни в одном справочнике по боеприпасам,— к сугубо ленинградской 280-мм тяжелой реактивной мине М-28 («МТБ»).
История ее создания и использования подробно описывалась в сборнике воспоминаний «Гвардии „катюша"», потом была дополнена очерком журналиста И. Лисочкина в газете «Ленинградская правда». Я хочу добавить лишь несколько деталей.
В 1941 году, напомню, в городе освоили производство металлических деталей — «механику», а к весне 1942 года и боевых зарядов «катюш». Размещавшиеся в укромном местечке на окраине города воины дивизионов реактивной артиллерии не раз и собственными глазами видели, как стараются ленинградцы обеспечить их достаточным количеством огнеприпасов. Три больших помещения, где снаряжали и собирали реактивные снаряды, находились у них под боком, в переоборудованных овощехранилищах.
— Чудный был человек Иван Порфирьевич, начальник цеха реактивных снарядов ,— сказал мне инженер-полковник (это звание ему, гражданскому, присвоили в начале 1942 года) Иван Иванович Николаев. — У него и фамилия была — Порфирьев. Дело наше знал до тонкостей. Но когда в городе совсем не было электричества, то тут, я вам скажу, ни мои, ни его «тонкости» не помогали. Пока не выбили мы с ним и не «пришили» к его хозяйству два... паровоза. От них и пошло тепло для расплава зарядов. Тогда мы с ним и погнали «катюши»!.. Не раз приходилось брать в помощь и солдат из этих гвардейских частей.
Снаряжательщики сдали в 1942 году 20 092 реактивных снаряда М-13. Пороховых зарядов для них удалось, правда, изготовить несколько меньше — 16 890. Дефицит не столь уж значительный, Центр теперь без особого труда покрывал его своими поставками.
Однако, при всех ее достоинствах, «катюша» не решала ряда важных огневых задач при проломе долговременной обороны гитлеровцев. А задачи такие висели в воздухе — не было ленинградца, который, хотя бы раз в день, не подумал: да когда же она кончится, эта блокада?..
«Ломать» оборону непросто.
Еще в конце сентября 1941 года было замечено, что остановленные у стен Ленинграда гитлеровцы стали зарываться в землю, строить мощные оборонительные сооружения. Пройдет какое-то время, и они уже будут хвастать не наступательными успехами, а созданным вокруг города-фронта «Северным валом». «...В Берлине и на фронте уверены в неприступности „Северного вала"», — с апломбом заявит специалист инженерного отдела штаба главного немецкого командования Рудольф Харинг.
Хвастливые речи «о неприступности» можно игнорировать. Но «вал» был серьезной реальностью. Такой же суровой, как и то, что при наличии довольно значительного числа орудий для разрушения прочных сооружений врага Ленфронт не имел к ним боеприпасов. Те 7,4 тысячи 152-мм и 33,9 тысячи 122-мм снарядов сталистого чугуна, которые ленинградцы с неимоверным трудом изготовили в 1942 году, в лучшем случае годились для контрбатарейной борьбы. Да и слишком уж это мало для серьезной операции. Не обнадеживала обещаниями и Москва. Остро требовалось что-то «местное» — простое и достаточно эффективное.
Подобие этого «что-то» — 280-мм реактивная фугасная мина, запускавшаяся прямо с деревянной рамы, в которой ее возили, — имелась... у противника. С солидной мощностью (вес ВВ — 50 килограммов) и внушительным видом. Но использовали ее гитлеровцы крайне редко: она отличалась низкой точностью попадания, неудобством подготовки к пуску и практически неприемлемой дальностью стрельбы — не больше 1900 метров.
Для обороны она не пригодна. А вот как на наступательное оружие командование Ленинградскего фронта обратило на нее внимание еще осенью 1941 года и поставило перед инженерами задачу создать нечто подобное, но свое, совместимое с блокадными условиями производства. Мне говорили, что уже в конце января 1942 года были утверждены рабочие чертежи и даже розданы задания на выделку комплектующих деталей целому ряду промышленных предприятий, а в начале февраля (!) началось их изготовление...
Оперативные рапортички горкома партии о результатах каждой трудовой пятидневки того времени об этом молчат. Достоверно известно лишь, что в середине марта действовавшая со стороны Волхова, но входившая в состав Ленинградского фронта 54-я армия захватила в поселке Кондуя вражеский склад боеприпасов. И в нем — целенькие реактивные мины. Начальство артполигона срочно командировало за Ладогу двух капитанов — Ивана Евтихиевича Здохненко и Михаила Николаевича Алешкова.
Один из них, Алешков, стал ведущим разработчиком первой советской тяжелой реактивной мины. (Штатные, М-30 и М-31, появились лишь в конце 1942 года.) В группу, общее руководство которой поручили заместителю начальника полигона С. М. Серебрякову, вошли электрики и баллистики, механики и конструкторы, пороховики... К концу апреля *, сказал мне кандидат технических наук Михаил Николаевич Алешков, несколько штук 280-мм мин сделали в металле, снарядили их ВВ и приспособленными от «катюш» боевыми зарядами.
* В справке отдела оборонной промышленности ГК ВКП(б) показана выделка 10 штук в период с 11 по 20 мая 1942 года.
Что это была за мина? Я встречал в печати совершенно странные и столь же бездоказательные утверждения, что молоденькие «лейтенанты» с полигона (весь основной его научный состав еще в августе 1941 года был эвакуирован в глубокий тыл) решили тогда ни больше ни меньше как «крупную научно-техническую проблему», «впервые применили новый принцип стабилизации ракеты в полете» и т. д. и т. п. Лично мне представляется это преувеличением не только не нужным, но и, в известной степени, вредным. Вся схема метательного оружия, разработанного под руководством С. М. Серебрякова и М. Н. Алешкова, неотличима от той, что была у захваченной мины. И руководители ленинградской обороны не делали тогда из этого факта ни секрета, ни каких-либо дурных выводов. Долгое время — точнее, до конца ее производства в 1943 году — мина даже официально именовалась на иностранный лад: «МТВ-280» (мина тяжелая вращающаяся) — примерно такая маркировка стояла и на немецких рамах-ящиках.
Умаляет ли это заслуги конструкторов, инженеров-технологов, пороховиков, металлистов, химиков, электриков, мебельщиков, наконец, которые делали рамы для этих «иван-долбаев», как сразу же прозвали новое оружие остряки с переднего края?.. Да нисколько! На войне не красуются «приоритетом», здесь насмерть дерутся, и подсовывать бойцу палку, хоть плохонькую, но непременно «свою» — преступно. В 1942 году не только Ленфронту, но и всем ленинградцам жизненно и сверхсрочно нужно было оружие определенных боевых свойств. И они его дали! И это подвиг, который затмевает все наносное и преходящее. (В воспоминаниях маршала артиллерии Н. Д. Яковлева есть на этот счет весьма показательный эпизод, когда в том же, 1942 году Сталин разрешил использовать шашки с надписью... «За веру, царя и Отечество!»)
Ну, а «новизна»? Элементы «чистого творчества»?.. Иными словами, «справедливо ли» Алешкову и Серебрякову дали в 1943 году Государственную премию первой степени, а всех остальных наградили орденами и медалями?..
Никаких «но» здесь и быть не может. Создателей наших отечественных ленинградских тяжелых реактивных мин (были приняты еще 300— и 320-мм снаряды аналогичного образца) отметили не за «схему», лишь ускорившую дело, и не за «принципы». Они и у немцев никакой новизной не отличались: реактивные конструкции подобного вида были давно известны. За исключением двигателя — монолитной пороховой шашки определенного качества, которую вплоть до второй мировой войны не умели производить нигде.
Не могли чужую по составу шашку делать и в блокированном Ленинграде. Здесь все искали свое: порох, снаряжение, металл для «труб» — реактивных камер, способы обработки сопловых турбин с 26 наклонными отверстиями очень сложного профиля, наши допуски и припуски... И мина уже становилась не иноземной, а своей, кровной, отечественной, советской. Потому что подкованный теперь в боеприпасных премудростях читатель знает: малейшее изменение в этой сложной технической системе в корне порой меняет и ее баллистические и другие боевые характеристики.
— Приезжаю на завод, — рассказывал мне Михаил Николаевич Алешков. — Смотрю — все начальство как в воду опущенное. «Товарищ капитан, ваше производство придется остановить: листы стали для головных частей на пятьдесят миллиметров короче, других нет...» Я разрешил делать из того, что есть. И тут же попал в «грозу». Сергей Михайлович Серебряков живьем меня чуть не съел: мое самоуправство не лезло в таблицы стрельбы, над которыми сутками корпел Семен Никитович Минченко, капитан, наш баллистик. Снаряды непредусмотренного размера могли закувыркаться, угодить по своим. Тогда только стрельба меня оправдала и даже выделила: «укороченные» полетели дальше... Случай! Сколько таких «случаев» преодолели конструкторы при разработке и уже в ходе производства «изделия А-25», как называлось оно в заводских документах. Сойдясь воедино, «случаи» дали действительно новое оружие. То, которое скоро грозно заявило о себе на фронте. К июлю военпреды приняли 460 штук МТВ-280 и 31 штуку — МТВ-320. Первые снарядили «АК» — синалом (упоминавшийся в печати порошок КС — лишь компонент этого вещества), вторые — горючей жидкостью. Можно было попробовать. И в 8 часов утра 20 июля 1942 года 192 тяжелые мины М-28 — больше 15 тонн взрывчатки, огня и стали — накрыли сразу два батальона фашистов: испанских «добровольцев» из «Голубой дивизии» и менявших их в этот час в укрепленном районе Старо-Паново гитлеровцев.
Теперь надо было все поворачивать. Страна нуждалась в огромном промышленном потенциале индустриального гиганта на Неве. Качественно новые задачи ставил и Военный совет. Разгром гитлеровцев по всему блокадному кольцу — это не прорыв на узком участке. Необходимо огромное количество огнеприпасов. И не любых, а мощных. Между тем положение с выделкой огнеприпасных элементов вызывало тревогу. В первом квартале 1943 года литье и механическая обработка корпусов оставались на уровне 1942 года, а по ряду важнейших номенклатур (152-мм, 85-мм зенитные, реактивные снаряды М-8 и др.) показатели даже заметно снизились. Тот же процесс наблюдался и в снаряжении.
Даже такие заводы, как Невский машиностроительный, подъемно-транспортного оборудования, «Экономайзер», «Красная вагранка» и другие, находились в глубоком прорыве. Анализ выполнения плана по литью заготовок 152-мм снарядов сталистого чугуна на заводе «Экономайзер», например, давал такую неприятную цепочку цифр: III квартал 1942 года — 110%, IV квартал — 72,4%, I квартал 1943 года — 24,1%, II квартал — 15%... Брак у литейщиков во втором квартале увеличился вдвое.
В целом в середине 1943 года город удовлетворял текущую потребность Ленфронта в боеприпасах лишь на 10-15 процентов.
...Сидит на совещании, вобрав голову в плечи, Матвей Григорьевич Дерябин. Руководителям арматурного завода имени И. И. Лепсе достается особенно обильная критика. Все правильно: брак, упущения, нарушения технологического режима... Напомнить, может быть, докладчику, что в апреле завод Лепсе простоял восемнадцать суток, что по той же причине — полного отсутствия топлива — стояли и в мае, июне, июле?.. Незачем: топливный кризис сейчас главная беда всего промышленного Ленинграда.
«Зацепили» завод имени Макса Гельца. До сих пор нет точно разработанной технологии по видам продукции, технологические карточки не доведены до рабочих мест, все делается на глазок... Верно. И удивительно, что делается хотя бы так: около 80 процентов станков настолько изношены, что требуют капитального ремонта...
Какой-то оратор в запальчивости объявил, что в городе уже вполне нормальные условия для работы. Тут даже секретарь горкома Капустин ухмыльнулся. Куда уж «нормальнее»: на днях снарядом вдребезги развалило его квартиру, живет теперь в полуподвальной комнатушке прямо в Смольном. Где дом — там и работа...
Капустин лишь ухмыльнулся на лихое утверждение оратора, а директора завода имени М. И. Калинина Николая Григорьевича Миронова покоробило. Почти всю блокаду более или менее берегла их судьба. И вот совсем недавно в один час 182 снаряда влепили гитлеровцы по территории завода. Убили Михаила Егоровича Егорова, тетю Пашу Мостовую, еще шестерых, двадцать человек ранено...
Сидят представители предприятий, слушают, перебирают блокадные думы. Здесь все — и в президиуме, и в зале — всё понимали. Знали, что еще в 1942 году жили заделами и ресурсами прежних лет, поэтому как-то выкручивались с заданиями. В 1943 году ресурсы оказались уже окончательно исчерпанными. Значит, надо искать какие-то новые источники материального снабжения.
— За зиму котельная «сожрала» весь запас угля, сгорели дровами все окрестные бараки,— рассказывал мне работавший заместителем главного технолога завода имени М. И. Калинина Виктор Михайлович Васильев. — И вот шесть бригад по пять человек ежедневно «наламывают» по двенадцать кубов бревен и досок уже в Новой Деревне, чтобы обеспечить выпуск «катюш». Горком дает новые задания, а у нас нет металлов. Перерыли все дворы, наскребли около пятидесяти тонн — мало. Поехали по всему Ленинграду. Смотрю, на одном из заводов щели-траншеи у цехов покрыты автоматной сталью. Выбили, вырыли, перевезли. На другом — мягкая проволока, в третьем — пруток... Но все это очень радовало бы нас в сорок втором. В сорок третьем — не те масштабы производства. Сбор по чужим заводам — капля в море. Между прочим, с Большой земли стала поступать даже канадская автоматная сталь для станков-автоматов...
И не только сталь. В 1943 году ленинградские боеприпасники впервые увидели среди поступивших грузов яркие ухоженные ящики с американским тринитротолуолом. Это работала система «лендлиза» (сдача «в аренду» или взаймы материалов и вооружения), распространенная в ноябре 1941 года на Советский Союз.
С 1 июля 1942 года до 30 июня 1943 года наша промышленность боеприпасов получила несколько более 98 миллионов фунтов американского тротила и толуола для его производства и ряд других химикатов, необходимых в промышленности взрывчатых веществ и порохов. Поступило также 188 миллионов фунтов меди и латуни, снарядная сталь.
«Миллионы» — это из официального отчета правительства США, Если учесть, что американский торговый фунт не тянет и на наши полкило (453,59 грамма), то «миллионы» сразу увянут, и останутся весьма скромные данные — около 4,5 тысячи тонн тротила и толуола и примерно девять тысяч тонн цветных металлов.
— Упаковка у них была шикарная, — вспоминал инженер Тихон Семенович Потапенко. — И до того все похоже на сливочное масло, что у нас как-то неприятность была: кто-то спер ящик тротила, посчитав за масло, а потом выбросил... Ну конечно, и нас трясли, пока не разобрались, что хищение произошло еще в пути... Вообще-то американский тротил был очень высокой очистки, но капризноватый: очень сухой и трудно прессовался...
— А с технологией производства порохов они определенно что-то сплутовали, — прокомментировал и полковник Александр Дмитриевич Егоров. — Помните эти пороха?., В маркировке у них ставились две буквы — «ОД», особая доставка. Наделала у нас шуму эта самая «особая доставка». Представляете, при стрельбе вдруг — выскоки давления, а в результате прорыв пороховых газов через затвор, на гильзах — трещины... И ведь до чего хитро делали: при приемке — все нормально, а полежат немного и дают выскоки. Переэкономили на нас, определенно переэкономили: пропустили какие-то технологические операции...
Американские пороха плохо работали и в пушках, и в минометах, и в реактивных снарядах.
«...Импортные пороха не всегда были пригодными для боевого использования в связи с их неудовлетворительными свойствами, — писал известный в годы войны наш пороховик заслуженный деятель науки и техники РСФСР, профессор генерал-майор-инженер в отставке Иван Васильевич Тишунин. — Так, применение отечественного пироксилинового пороха марки 14/7 св в 85— и 122-мм пушках давало отличные баллистические результаты в любых, климатических условиях. При использовании американского пороха 14/7NH в этих же орудиях при низкой температуре имело место появление трещин в стволах и казенниках вследствие возникновения аномально высокого давления пороховых, газов. Оказалось, что американские пороха по сравнению с отечественными имели меньшую механическую прочность и худшую воспламеняемость... Для их нормального функционирования потребовалась разработка специальной системы воспламенения. Неожиданно зимой 1941/42 года при стрельбе из минометов во фронтовых условиях стали наблюдаться раздутия и разрывы стволов, сопровождавшиеся нанесением ущерба боевому расчету.
Исследованием причин и методов борьбы с этими явлениями занимались специалисты Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского, Академии наук СССР и ГАУ. Было установлено, что порох «НБ» (американский. — В. Д.), применявшийся в зарядах минометов, при низкой температуре переходил в стеклообразное состояние, становился хрупким и при действии на него струи газов воспламенителя дробился на мелкие частицы... Это увеличивало давление в стволе в 2-3 раза против расчетного...» Для увеличения запаса пороха для «катюш», писал далее И. В. Тишунин, был выдан заказ одной из фирм США с указанием состава пороха, его формы, размеров и технологии. «Доставленный из США порох с индексом «НОД» имел удовлетворительный состав и размеры, но оказался непригодным для стрельбы, так как горел аномально и приводил к разрыву ракетных камер при старте и в полете. По-видимому, американская технология изготовления пороха «НОД» не обеспечивала требуемых механических свойств».
Взятые «взаймы» пороха пришлось пускать лишь на добавки к нашим. И то — осторожно.
...Между прочим (это мало известно), не только союзники нам, но и мы кое-что давали союзникам. Как рассказывал мне маршал авиации Георгий Васильевич Зимин, имевший отношение к этим обменам, американцам очень понравились наши реактивные снаряды, и — я не спрашивал сколько, — но сколько-то наших 82-мм реактивных снарядов (М-8) они получили.
Когда я слушал рассказ Георгия Васильевича, то, как говорится, внутренне улыбнулся. Это ведь не первый случай в истории, когда американцам пришлись по вкусу наши ракеты,
В 1877 году министерство иностранных дел России сопроводило существовавшему тогда российскому Обществу подаяния помощи при кораблекрушениях «ноту пребывающего здесь поверенного в делах Северо-Американских Штатов о желании его правительства приобрести спасательные ракеты, употребляемые нашим Обществом».
Речь шла об изобретенных еще в 1858 году одним из корифеев отечественного ракетного дела генералом К. И. Константиновым 20-килограммовых реактивных снарядах, с помощью которых терпящий крушение корабль мог выбросить на берег трос со специальным цепляющимся, например, за дерево приспособлением. А дальше оборудовалось нечто вроде канатной дороги к берегу над бушующим морем. С помощью таких ракет в Англии в 1870-1912 годах было спасено 9407 человек.
Заказ правительства США был выполнен. Николаевское ракетное заведение взялось сделать 200 штук «сверх плана» — не снижая производства ракет для своих армии и флота.
И уж совсем кстати сказать, что, учитывая гуманный характер заказа, все спасательные ракеты были переданы американцам не за деньги, как они просили, и не «взаймы», а безвозмездно, в качестве дара народов России народу Соединенных Штатов Америки.
В 1943 году на предприятиях Ленинграда еще больше обострилась проблема рабочих рук. Несмотря на принятое в первой половине 1942 года «железное» решение обеспечить для оборонной промышленности города 117 тысяч человек, на 1 июля 1943 года там было занято 86 тысяч.
Горком партии провел скрупулезнейший анализ кадровых ресурсов. Законсервировали ряд заводов, слили или ликвидировали десятки артелей, проектных организаций, контор. Изучили, как используются кадры. И нашли немалые резервы. Оказалось, что на многих заводах процент вспомогательных рабочих по отношению к производственникам доходил до 70 и даже 93. Конечно, это наследие блокадных зим, когда заготовку на станок ставили втроем, сами себя обеспечивали топливом, материалами, вручную крутили станки... Но теперь это можно и нужно было менять.
Усилили внимание и к трудовой подготовке подраставшего поколения ленинградцев. Однако следует подчеркнуть, что в 1943 году главный упор сделали не на подростков, а на повышение производительности труда, эффективное использование рабочих рук. Вот, например, поразившая меня деталь. К «боевым донесениям» парткомов — иначе не могу назвать эти документы, — поступавших к М. В. Басову, прикладывались справки о персональных показателях каждого коммуниста. Это о многом говорит. Но после всего пережитого, после того, как повеял на них свежий ветер сбывающихся надежд, люди готовы были и гору свернуть, если бы она попалась им на пути. Все самое человеческое заиграло в них с жизнеутверждающей силой.
... — Девчоночки-то мои уже и отъелись, уже и погулять охота, — доверительно сообщает мне Александра Кузьминична Афанасьева, с улыбкой вспоминая теперь более счастливый период своей службы в ПСМ-21, «заводе на колесах». — До того дошло, что я даже из-за их шалостей и взыскание схватила...
...Подходят как-то «маломерки», самые маленькие у нас: «Старшина, отпусти к морякам...» Ну, как — «отпусти»? А ведь жалко: молодость проходит... А, говорю, была не была, только чтобы к отбою — как штык... Они гимнастерочки в кустах снимут, на припасенные платьица поменяют, беретик на голову и — за проволоку через дыру. И вдруг, матушки мои, ведут моих «маломерок» и еще трех «под ружьем».
Ну, я все на себя и взяла: лучше уж одной пострадать, чем завтра шесть девчонок на производственный поток не выйдут. Результат — трое суток ареста. И обидно, и голодно: кормить хоть и стали лучше, а блокада еще сильно чувствовалась. Да на «губе» и положенное — не все положено. Утром смотрю... — Александра Кузьминична вдруг заплакала, — а они часового охмурили и передали мне двести кусочков хлеба от себя. Никогда эти двести кусочков не забуду...
— Так и отсидели? — заторопился я прервать эти сложные воспоминания.
Александра Кузьминична улыбнулась:
— Нет. Приехал Оксангорн (ПСМ и ему подчинялась), увидел меня: «За что, старшина?» — «За дело, — говорю, — отпустила девчонок к морякам. Кто запретил в войну любить?..» Ну, он засмеялся и велел отпустить.
...По-другому уже жили, — продолжает она, помолчав. — Хотя и потери все еще были... Валя Соколова, москвичка, попала под обстрел и погибла... А все жили. Мне уже даже трудно стало с ними справляться. Бывало, только и слышишь: «Старшина, «на ковер»!» — опять что-нибудь натворили.
Прихожу однажды в казарму, а дневальная: «Ой, старшина, ой, миленькая, на «ковер» тебя. Что будет! Что будет!..» Опять — Женька Маркова — озорница, че-