Шесть дней бушевал шторм. Шесть дней огромный серо-желтый транспорт, тяжело переваливаясь, лез на водяные холмы, проваливался в водяные пропасти, проползал через водяные стены. Шесть дней волны с гулом и ревом били в скошенные железные скулы корабля.

В небольшом салоне у стола, зарывшись в глубокое кресло, задыхался и слабо охал тучный человек в шелковой полосатой пижаме. Время от времени он проводил пухлой ладонью по влажной от холодного пота лысине, доставал из кармана коробочку и, взяв оттуда белую таблетку, с гримасой клал ее в рот. Другой, высокий, подтянутый и чисто выбритый, блестя многочисленными пуговицами и нашивками, слегка косолапя, ходил из угла в угол.

— Не принимайте это так близко к сердцу, мистер Болл, — сказал он, останавливаясь у иллюминатора и силясь рассмотреть что-нибудь через потоки воды, стекающие по стеклу. — Больше ешьте, больше двигайтесь, старайтесь не думать о качке, и всё пройдет.

— Ешьте, двигайтесь, — простонал толстяк, — подумать страшно... Как это у вас язык поворачивается, капитан? О господи!

Корабль плавно повалился набок. Капитан с усмешкой взглянул на позеленевшее лицо собеседника.

— Что это за пилюли? — спросил он.

— Аэрон, — с трудом отозвался тот, — ф-фу, дьявольщина. Не понимаю, почему они не действуют. В Штатах мне говорили, что это лучшее патентованное средство от морской болезни.

— Пилюли и микстуры — ерунда, — корабль снова дал резкий крен, и капитан торопливо опустился на диван. — Хороший стакан рома или виски и часовая прогулка по мостику, вот что вам нужно, сэр.

Болл брезгливо отмахнулся и полез в карман за аэроном.

— Где мы находимся?

— Примерно на траверзе острова Морелл. Утром пересекли линию смены чисел.

— Оставьте ваши морские термины и скажите по-человечески, сколько мне еще осталось мучиться?

— Дня три, если шторм не утихнет. Впрочем, заметьте, мистер Болл, если шторм не утихнет, мы всё равно не сможем войти в лагуну и будем дрейфовать, пока не наступит затишье. Так что лучше всего вам будет следовать моим советам: ром и прогулка...

— Ну вас к черту! — плачущим голосом закричал Болл. — Идите вы с вашими советами, знаете куда... Есть какая-нибудь надежда на то, что эта болтанка прекратится?

Капитан поднялся и снова заходил по салону.

— Видите ли, сэр, надежда, конечно, есть. Но в это время года Тихий океан всегда неспокоен. Это мой пятнадцатый рейс на Маршаллы, и всегда в ноябре здесь штормы. Причем вам, можно сказать, повезло. Настоящий моряк никогда не назовет такую качку штормом.

— Тоже мне... Тихий океан называется... О господи, господи! Пятнадцатый рейс! Убей меня бог, если я когда-либо соглашусь повторить эту поездку! Пятнадцатый... И каждый раз с грузом такой же рабочей скотины, какую везу я?

— Да. Вез туда людей или отвозил домой. Так как насчет рома, мистер Болл?

Толстяк решительно махнул рукой:

— Давайте, черт с вами.

Капитан нажал кнопку звонка, и через несколько минут стюард поставил в специальное гнездо на столе черную бутылку и тарелки с закусками. Болл с отвращением следил, как капитан ловко выбил пробку и наполнил стаканы.

— Выпьем за этих несчастных, мистер Болл. Им сейчас очень плохо. Твиндек не салон. Он много хуже.

Болл закрыл глаза и, давясь и икая, влил в себя обжигающую жидкость.

Капитан был прав. В твиндеке было гораздо хуже, чем в салоне. Слабые желтые лампочки тускло озаряли полуголых, лоснящихся от пота людей, вповалку лежащих на сплошных нарах. Смесь дыма от сотен дешевых сигарет и испарений сотен человеческих тел делали и без того душный воздух невыносимым. У узкой двери, ведущей в душевую, куда непрерывно подавалась забортная вода, раскачивались желающие освежиться. В дальнем углу люди тесным кольцом окружили большие железные бочки. В проходах, прямо на полу или на чемоданах, азартно хлопали разбухшими засаленными картами. Ругань, смех, стоны смешивались в сплошной гул.

В одном из отсеков вспыхнула ссора. Жилистый рыжеволосый парень, длинноногий и длиннорукий, вцепился в маленького темнокожего мексиканца и тряс его, стараясь повалить на спину. Тот упирался и судорожно шарил рукой у пояса, ища рукоятку ножа. Стараясь попасть в такт качке, оба изгибались и приседали на корточки, топчась по разбросанным картам.

— Проклятый гринго... подлый негодяй...

— Заткни глотку, мексиканская крыса, а не то...

— Ты мне ответишь за это, вор!

Их соседи расступились, освобождая место для драки. Кто-то хлопотливо рассталкивал их еще дальше, деловито повторяя, что «всё должно быть по правилам». Через толпу в первые ряды пробирались, засунув правые руки в карманы, друзья мексиканца. Белые тоже стали оглядываться и перемигиваться, готовые ввязаться в драку. Между тем противники продолжали крутиться на месте, и вдруг рыжеволосый резким движением отбросил от себя мексиканца и стал торопливо расстегивать широкий кожаный пояс. Мексиканец вытащил нож. Они стояли в пяти шагах друг от друга.

— Погодите, парни! — раздался низкий бас. Бесцеремонно растолкав зрителей, в круг вступил здоровенный негр.— Что здесь случилось, а?

— Не мешай им, — проворчал тот, кто хлопотал о порядке. Негр даже не оглянулся.

— Я думаю, вы сошли с ума от духоты, парни, вот что я думаю.

— Какое тебе дело, ниггер? — угрюмо сказал рыжеволосый.

— Мое имя Майк, вот как меня зовут, — толстые губы негра слегка раздвинулись, показав белую полоску зубов. — И я не называл тебя «гринго», парень. Этого я не сделал. Я уважаю всех людей, вот что.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы не дрались, парни, — он повернулся к мексиканцу. — Спрячь нож, мальчик. А ты, — Майк взял рыжеволосого за руку, — надень снова свой пояс, а то у тебя спадут штаны, вот ей-богу, спадут!

— Какого дьявола ниггер вмешивается? — крикнул кто-то. — Дайте черномазому по морде!

Это предложение не встретило сочувствия у тех, кто стоял в первых рядах и имел возможность хорошо рассмотреть исполинские шары бицепсов, мягко перекатывавшихся под черной влажной кожей. Напряжение спало. Мексиканец сунул нож за пояс и скрылся в толпе. Рыжеволосый подтянул брюки и полез на нары.

— А почему всё-таки вы подрались? — с любопытством спросил негр Майк.

— Проклятый «чако» сказал, что я плутую.

—Так ведь ты не плутовал, парень, верно?

— Конечно, нет. Потому и разозлился.

— Зря ты не дал ему как следует, Дик, — заметил толстый, потный человек в грязных холщевых штанах. — И ты зря вмешался, негр. Мексиканцев надо учить.

— Я думаю, всех нас надо учить, вот как я думаю.

— Ну, нас учить нечему, — усмехнулся рыжеволосый Дик, — мы и без того ученые, верно, Чарли?

— Уж во всяком случае, учить нас будет не негр, — презрительно сказал толстяк, доставая из кармана мятую пачку сигарет.

Улыбка сползла с лица Майка.

— Ты, значит, парень, считаешь, что негр или там мексиканский парень хуже тебя, так ты считаешь?

— Конечно, — Чарли с открытой насмешкой взглянул негру в глаза. — Всякий скажет, что самый плохой белый лучше самого хорошего негра.

— Это ты брось, — нахмурился Дик, — совсем не в том дело, кто лучше и кто хуже. Просто...

— Что «просто»?

— У нас, у белых, своя дорога, а у негров и всяких других цветных — своя.

Майк снова широко улыбнулся:

— Это неверно, парень. И если ты так думаешь, скажи, пожалуйста, почему же мы — белые, негры, мексиканцы, китайцы, все, кто здесь есть, — едем по одной дороге, в одном и том же свинарнике?

— Знаешь, иди ты к черту, — сердито начал Чарли. Но тут он побледнел, схватился за горло и, шатаясь, бросился в угол к железным бочкам.

— Этот парень очень болеет, верно? — сочувственно сказал Майк.

Дик молча кивнул. Разговаривать с негром в дружеском тоне он считал не совсем приличным, но громадный, веселый Майк ему нравился. Кроме того, Дик всегда уважал физически сильных людей.

— Ты не знаешь, куда нас везут? — спросил он после минутного колебания.

— Не знаю, парень, — Майк оглянулся по сторонам и добавил, понизив голос, — и не советую тебе спрашивать.

— Почему?

— Видишь, если бы дело было чистое, открытое, как говорят, нам бы, конечно, сказали, вот как. А раз не говорят...

Тут вернулся, вытирая ладонью рот, Чарли, и негр замолчал.

— Пойду, посплю, парни. Всего хорошего.

— Валяй, — буркнул Чарли. Он уселся на нары рядом с Диком к тяжело вздохнул.

— Скверно мне, Дик. Душно здесь, сил нет никаких. Может, сходим на палубу?

— А не прогонят?

— Я думаю, нет. Все они, вероятно, попрятались, и эта скотина боцман тоже. Пойдем?

Дик решительно поднялся и направился к трапу, ведущему на палубу. Чарли, держась за горло и широко разевая рот, поплелся за ним.

Они познакомились месяц назад дождливым октябрьским утром у входа в контору по найму рабочей силы. Им посчастливилось первыми занять эту выгодную позицию, и огромная масса безработных, моментально заполнившая улицу, на которой находилась контора, придавила их к запертым еще дверям. Дик и Чарли стояли, тесно прижатые друг к другу, уткнувшись носами в объявление, гласившее, что фирма «Холмс и Харвер» производит набор рабочих для строительных работ за пределами Штатов на неопределенный срок. Оплата повышенная, от двадцати до двадцати пяти долларов в день. Рабочий должен быть знаком с цементным и бетонным делом.

Двадцать пять долларов в день — деньги немалые, поэтому со стороны могло показаться, что все поголовно безработные Фриско превосходно знают цементное и бетонное дело и горят желанием покинуть родину на неопределенный срок. Впрочем, объявление оговаривало количество необходимых рабочих числом 550, тогда как желающих уже к шести утра оказалось не меньше тысячи. Дик и Чарли были совершенно уверены в успехе и со снисходительной жалостью счастливчиков думали о тех, кто спешил сейчас сюда со всех концов громадного города. Они по-братски раскурили последнюю сигарету, оставшуюся у Дика, и съели сендвич, приготовленный женой Чарли.

— Я уже третий месяц без работы, — рассказывал Чарли.

— Я только несколько недель, — виновато отозвался Дик. — Но всё равно, у меня на шее трое, надо же их кормить, не правда ли?

Чарльз и те, кто были рядом, великодушно приняли оправдание. И в этот момент дверь толкнули изнутри. Крича и ругаясь, Дик и Чарли потеснили товарищей и выпустили из конторы толстого человека в роговых очках.

— Тише! Тише! — пронеслось по толпе. Все смолкли.

— Вот что, ребята, — сказал толстяк. — Сейчас будем начинать. Не теснитесь и не спешите. Заходить по десять человек. Мы будем говорить с каждым в отдельности и наводить необходимые справки. Тех, кто нам подойдет, запишем, выдадим аванс в сто долларов и отпустим до завтрашнего дня. Завтра все принятые, как один, должны явиться в порт к десяти утра. Поняли?

— Поняли! — закричали все. Кто-то спросил: — Куда ехать?

Толстяк ничего не ответил и, неопределенно махнув рукой, скрылся в конторе. Сейчас же в толпу врезались несколько дюжин полицейских. Ловко орудуя кулаками, дубинками и коленями, они установили какое-то подобие очереди. Огромный хвост из сотен людей вытянулся вдоль фасада и завернулся за угол квартала. Дверь снова открылась, у порога встал полицейский сержант и сказал:

— Валяй первые десять. Два, три, пять... Не напирай, рыло... Восемь, десять... Всё! Осади назад, говорят тебе!

Дверь захлопнулась. Но что за дело было до этого Дику и Чарли! Они вошли первыми и первыми же, взволнованные и растерянные, очутились у стола очкастого толстяка.

— Фамилия? Имя? Возраст? Где работал? Какая специальность? Почему уволен? Ах, закончилось строительство... Член профсоюза? Нет? Проверьте, Джексон... Коммунист?

Дик в ужасе всплеснул руками. Чарли за его спиной искательно улыбнулся, думая, что хозяин шутит. Но хозяин не шутил.

— Имей в виду, парень, мы всё равно узнаем, красный ты или нет. И лучше, если ты скажешь это здесь. Так не красный? Ну, ладно. Пройди в ту комнату. Следующий! Фамилия?..

Когда Дик и Чарли снова очутились на улице, потные, счастливые, сжимая в ладонях пачки долларовых бумажек, их сразу же окружила толпа. Посыпались вопросы. И тут выяснилось, что ни тот, ни другой не спросили, куда и на какой срок они едут. Им это было безразлично.

— Эй, ребята!

К ним протолкался еще один из первого десятка.

— Вы в профсоюзе?

Нет.

— А я в профсоюзе, и меня не приняли. Меня и еще одного парня...

Он поднял руку и крикнул:

— Товарищи! Они не берут членов профсоюза! Это темное дело! И не говорят, куда ехать и что за работа!

Толпа зашумела. Дик и Чарли, опасливо поглядывая на крикуна, стали проталкиваться в сторону. Навстречу им, расшвыривая стоявших на пути, спешили полицейские.

— Фу! — сказал Чарли, снимая шляпу и вытирая лоб. — Слава богу, работа есть.

— А что за работа, мне ей-богу наплевать, — возбужденно хихикая, отозвался Дик. — Хоть в аду грешников жарить. Платили бы только денежки. Ну, пойдем, вспрыснем это дело.

Через несколько дней, утомленные тяжелой работой в порту, они лежали на нарах в трюме громадного парохода. Потом... вода из опреснителей, твердые как камень галеты, сверхъестественная ругань боцмана, духота, раскаленная солнцем железная палуба. Так было до Гонолулу. Сразу после Гонолулу начался шторм...

Изо всех сил вцепившись в медные поручни, приятели с наслаждением глотали насыщенный соленой влагой холодный воздух. Полуголый Чарли скоро озяб, спина и руки его посинели и покрылись пупырышками, но он и не думал возвращаться в трюм и с восхищением и ужасом смотрел на бесконечные гряды серо-зеленых валов, с ревом катившихся навстречу судну. Медленный подъем вверх, секунда остановки... палуба стремительно уходит из-под ног, волны гулко бьют в борт, окатывая всё соленой пеной. И снова вся масса корабля начинает медленно давить снизу, подниматься, снова остановка...

— Ух ты, красота какая, — восторженно вопил Чарли, давясь от ветра.

— Пойдем, простудишься!

— Нет, постоим еще немного.

Но тут их очень невежливо окликнули, и, обернувшись, они увидели в двух шагах от себя плотную, закутанную в блестящий клеенчатый плащ фигуру. По синему носу и изрыгающему ругательства рту, видневшимся из-под капюшона, они сразу признали боцмана.

— Сколько вам говорить, ублюдки, вонючие сухопутные твари, недоноски, что выходить на палубу запрещено? Сколько вам говорить и хватит ли здесь одних разговоров, я вас спрашиваю?

— Не очень-то разоряйся, боцман, — угрюмо сказал Дик. — Ты нам не хозяин.

— И если будешь так ругаться, то можешь нарваться на неприятности, — добавил Чарли, вызывающе шагая вперед, не отпуская, однако, поручни.

Боцман несколько секунд оторопело переводил взгляд с одного на другого, затем сказал неожиданно спокойно:

— Ладно, парни, дело ваше. Я ругаюсь потому, что боюсь за ваши шкуры. Вчера смыло за борт одного матроса. Но раз вы сами взялись отвечать за себя... Кроме того, ведь это ваш босс запретил вам появляться наверху, чтобы вы не глазели по сторонам.

Он повернулся, но, отойдя подальше, остановился и крикнул:

— Я вас давно держу на примете, особенно тебя, рыжий. Посмотрим, как ты запоешь на разгрузке.

— Ладно, топай, топай, боцман!

Когда боцман ушел, приятели озадаченно взглянули друг на друга.

— Что он имеет в виду? — спросил Дик.

Чарли пожал плечами:

— Надеюсь, ничего плохого. Было бы скверно, если бы он доложил о нас толстому боссу.

— Надо будет сунуть ему бутылку виски, — решил Дик. — У меня еще осталось две штуки.

— Правильно, — одобрил Чарли.

Они побрели к люку. Приближалось время обеда. А толстый босс, он же мистер Болл, блаженно похрапывал на диване у себя в каюте, наполняя воздух запахом спиртного перегара. Заботливый стюард обложил его подушками и поставил рядом сифон с содовой и пустой эмалированный таз.

Два с половиной месяца прошло с того дня, когда они вместе с другими пассажирами твиндека впервые ступили еще дрожащими, не отвыкшими от качки ногами на эту странную землю. Многих шатало, как пьяных, некоторые тут же садились или ложились, но все с изумлением и недоверием оглядывались вокруг. Такого зрелища еще не видел никто из них, даже те, кого судьба в свое время забрасывала в самые отдаленные уголки света. Унылая бугристая песчаная полоса, изогнутая подобно обломку гигантского серпа, невысоко поднималась над белой от пены поверхностью океана. Вдоль берега громоздились груды гладких и ноздреватых серых глыб, кое-где прямо из песка торчали пни пальмовых деревьев. На дальнем конце острова виднелось несколько длинных низких строений, окруженных колючей проволокой. Это было всё.

— Вот, действительно, приехали на пустое место, — подавление проговорил Дик.

Кто-то пытался пошутить, но его не поддержали. Было что-то зловещее в этом странном песчаном бугре посреди океана. Люди жались друг к другу и к берегу, у которого еще стояли катера, доставившие их сюда с транспорта. Чарли подтолкнул локтем Дика и молча показал глазами на неизвестно откуда взявшихся солдат в панамах и светлозеленой форме, остановившихся неподалеку. Солдаты смотрели на рабочих и переговаривались вполголоса.

Но вот появился Болл, и все повернулись к нему. Толстяк с трудом вскарабкался на пустой ящик и произнес короткую речь, смысл которой сводился к тому, что наконец-то утомительное плавание осталось позади и они прибыли к месту работы, что он, Болл, понимает, как они устали, ибо он, Болл, чувствует это по себе. Но тем не менее... Дальше последовало перечисление всего того, что нужно было сделать еще сегодня до темноты, а затем и завтра и послезавтра. Рабочих разбили на несколько бригад во главе с десятниками, выдали галеты и консервы и погнали на разгрузку транспорта.

Поздно вечером, когда измученные Дик и Чарли сидели на обломках коралловых глыб и вяло ковыряли ножами в консервных жестянках, к ним подошел негр Майк.

— Здравствуйте, парни, — возбужденно прошептал он, хотя только пару часов назад они вместе перетаскивали с катеров на берег бесконечные ящики с деталями машин. — В странное место мы приехали, ей-богу очень странное. Здесь раньше кто-то жил.

— Кто жил? — спросил Чарли.

— Откуда я знаю? Я их не видел, нет. Но после них остались могилы и обгорелые столбы...

— Какие столбы? Что ты порешь, негр? — невольно понизив голос, проговорил Чарли, а у Дика при упоминании о могилах поползли по спине мурашки.

— Столбы от их домов. Их сожгли... сожгли их дома, а их самих увезли, так я думаю. И еще... мы нашли мертвеца, верно, нашли. Там...

В красноватом свете молодого месяца мелькнула на секунду черная рука Майка.

— Старый черный человек. Три пули — сюда, сюда и сюда, — Майк ткнул себя в грудь, в живот и в голову. — Его чуть-чуть присыпали песком и гравием, а ветер и волны размыли песок, и его ноги высунулись наружу.

— Заткнись, — прошипел Чарли, — с такими разговорами, да еще к ночи... Врешь ты всё, негр.

— Нет, я не вру. Я думаю, эти люди не хотели уезжать отсюда, их выгнали, а кто сопротивлялся — тех застрелили. А дома их сожгли, вот что я думаю. Интересно, зачем это, а?

Чарли размахнулся и бросил пустую жестянку в море. Блеснули голубоватые брызги.

— Вот что, негр. Помнишь, ты сам говорил Дику на транспорте, что не следует проявлять излишнего любопытства? Погоди... Так вот что к тебе скажу. Мы, наверное, увидим здесь немало диковинок, и немало вопросов будет вертеться у нас на языке, у всех, кто здесь есть на этом вот пустом острове. И часто, наверное, будет смерть как любопытно подсмотреть, подслушать и поболтать обо всём, что видел и слышал. Но ни я, ни он, — тут Чарли положил руку на плечо Дика, — мы ничего подобного не будем делать, хоть бы мы лопались от любопытства. И ни о каких таких делах разговаривать мы не будем, ни с тобой, ни с кем другим, заруби это себе на носу.

— Ладно, парни, — после минутного молчания проговорил Майк. — Я понимаю вас и не собираюсь обижаться, нет, не собираюсь. Но помните и такую вещь: как бы вашими руками не сделали чего-либо плохого. Спокойной ночи, парни.

Было слышно, как зашуршали по песку его удаляющиеся шаги.

— Помнишь того в Штатах, которого не приняли на работу? — сказал Дик тихо.

— Нет, не помню и тебе не советую. Давай спать.

Но прошло довольно много времени, прежде чем они заснули.

Через несколько дней разгрузка была закончена, и Болл приказал приступать к основным работам. Загрохотали десятки камнедробилок, в воздухе плотным облаком повисла цементная пыль, рев и звон механизмов заглушили человеческие голоса. Первые же порции бетона пошли на строительство взлетно-посадочной полосы, и как только она была готова, на острове приземлился реактивный самолет. После обеда рабочих собрали перед двумя палатками, в которых размещалась администрация. Из палатки вышел Болл в сопровождении высокого военного.

— Ребята, — объявил Болл, — это полковник Смайерс из военного ведомства, чей заказ мы выполняем.

Вздох удивления пронесся над толпой.

— Разве заказ военный? — крикнул кто-то, и Чарли и Дик вздрогнули, узнав голос негра Майка.

— Не все ли вам равно, военный заказ или гражданский? — Болл сунул руки в карманы и поднялся на цыпочки. — Ваше дело — хорошо работать, получить свои денежки и ехать домой. Ведь так?

Никто не возражал.

— Так вот, полковник Смайерс будет следить за ходом работ в качестве представителя заказчика, и все мы будем подчиняться ему, следовать его указаниям и распоряжениям.

— Что мы здесь будем строить? — спросил Майк, проталкиваясь в передние ряды.

— Болл переглянулся со Смайерсом. Смайерс поджал губы, надвинул на глаза фуражку и громким и резким голосом сказал:

— По поведению этого черного пария я вижу, что ваши люди не совсем хорошо понимают положение. Прошу внимания, ребята! Первое, что вам следует запомнить, и крепко запомнить притом, это следующее: хоть вы все и вполне штатские, но заказ выполняете военный. Поэтому мы не потерпим здесь никаких таких... — он пощелкал пальцами, не нашел нужного слова и махнул рукой в сторону Майка, — мы примем меры к тому, чтобы подобные демонстрации не повторялись. На этом острове будет царить добрая военная дисциплина. Никаких лишних вопросов. Никаких сомнений. Никаких разговоров в укромных местечках. Беспрекословное повиновение и готовность выполнить любое приказание. Второе: работа строго секретная и должна храниться в тайне. Никаких отпусков, никаких писем домой. О состоянии вашего здоровья ваши родные могут узнавать в конторе «Холмс и Харвер», где вас нанимали. Всякое нарушение будет беспощадно караться. Всё. Теперь — за работу.

Ошеломленная толпа медленно разошлась.

— А что я говорил! — не обращаясь ни к кому, сказал Майк. Потянулись дни, насыщенные жутким душком тайны и какой-то обреченности. Людей будили в шесть часов утра, затем был часовой перерыв на обед, и работа продолжалась до полной темноты. Кормили сытно, но однообразно и невкусно. Выходных дней не было, только по субботам отдых объявлялся на три часа раньше, и каждому выдавали по бутылке скверного виски. Субботние вечера показались бы постороннему сущим адом. Всевозможные обиды, действительные и мнимые, накопленные за всю неделю и потонувшие было в отупляющей усталости, всплывали тогда наружу и выливались в ожесточенные драки. Кто-то невидимый умело и без промаха направлял эти взрывы пьяной энергии в русло национальной розни. Мексиканцы бились с американцами, негры с мексиканцами и китайцами, все — друг с другом. Между дерущимися, покрикивая для порядка, но ни во что не вмешиваясь (разве только, если дело доходило до убийства), расхаживали патрули с буквами «МР»* на пробковых шлемах. К концу первого месяца вдруг выяснилось, что регулярно и самым страшным образом оказываются избитыми те немногие, кто имел какие-либо столкновения с администрацией. Негру Майку два раза приходилось отлеживаться по нескольку дней, причем оба раза он получал удары чем-то тяжелым сзади по голове.

* Знаки военной полиции США.

— Не знаю, как это получается, парни, — недоуменно тараща синеватые белки, говорил он. — Не люблю драться и не дерусь никогда, правду говорю, вы сами знаете. Всегда даже разнимаю, если кто дерется. И вот тебе... Выпил свою бутылочку, пошел по берегу поискать удобного местечка поспать. Вдруг — бац! — и ничего не помню.

— Это всё потому, что ты не держишь язык за зубами, негр, — значительно сказал Чарли.

— Хотел бы я поймать одного такого молодчика, что налетает со спины, — Майк посмотрел на свои сжатые кулаки, потом осторожно потрогал чудовищный синяк под глазом. — Сильно звезданул проклятый «чако», — смеясь, добавил он. — Ну, и я приложился к нему. Сегодня он весь день ничего не ест.

— Всё-таки тебе, Майк, следует быть поосторожней. Ты хороший, веселый негр, лучший, пожалуй, из всех негров, которых я знал. Но третьего раза тебе не пережить, заметь, — и Чарли не спеша пошел прочь.

Майк невесело оскалил белые зубы.

Чарли оказался прав. Однажды воскресным утром тело несчастного Майка нашли на берегу среди обломков коралловых глыб. Негр лежал наполовину в воде, лицом вниз, руки его были скручены за спиной проволокой, на затылке зияла страшная рана. Это было не первое убийство на острове, ибо одуревшие от жары и спирта люди дрались иногда чем попало, но, конечно, никому не пришло бы в голову связать противника перед тем, как раскроить ему череп, а затем для верности подержать его лицом в воде. И все же администрация, повидимому, не усмотрела в этом случае ничего необычного. Мало того, Чарли и Дику показалось даже, что дело стараются замять. Труп закопали в северной части острова и насыпала над неглубокой могилой кучу песку. После похорон Чарли решительно сказал:

— Будь я проклят, если открою рот для разговора о чем-либо, кроме денег и жратвы. Будь я проклят.

И добавил без видимой связи с этим энергичным высказыванием:

— Через месяц моему мальчонке исполнится четыре года.

Между тем пришли еще два транспорта и привезли новые партии рабочих, стальных балок, баллонов с кислородом, проволоки, виски и консервов. Темп работ заметно усилился. Посредине острова вырастало исполинское сооружение из стали и металлических тросов. По вечерам его кружевная ткань причудливыми пятнами ложилась на стены и крыши рабочих бараков. От зари до зари на нем копошились десятки электросварщиков, вокруг него возилась у лебедок и громадных катушек с тросами почти половина всей рабочей армии острова. Стальная башня росла на глазах, и было очевидно, что основные усилия строительства были сконцентрированы здесь.

Происшествие с Майком забывалось, и не только потому, что убитый был «хоть и хороший парень, но всё-таки негр». Страшная отупляющая усталость не способствовала развитию активной мысли у людей, подобных Дику и Чарли, а такими здесь были почти все. Начальство спешило и не считалось ни с чем. Работа с утра до ночи, зачастую и ночью, при свете луны и прожекторов, солнце, омерзительная затхлая вода в цистернах — этого было достаточно, чтобы убить в этих людях интерес ко всему, кроме сна и прохлады. Они сдались без сопротивления. Никто больше не смеялся, не пел, не шутил. По субботам торопились напиться и поскорее заснуть. Даже расовая неприязнь почти погасла и проявлялась только в ленивой перебранке. Так прошли последние недели этих двух с половиной месяцев.

И вдруг наступил перерыв. Утром одиннадцатого февраля никто не будил, не понукал, не грозил. Можно было спать. Можно было бродить по раскаленному бетону или сидеть на берегу, опустив в воду натруженные ноги. Можно было валяться в тени загадочной стальной башни.

Настоящим ставлю Вас в известность о том, что работы первой очереди на объекте 15 закончены. Освободилось около пятисот рабочих. Необходимо немедленно переправить их в Штаты. По моему мнению, для этого следует использовать транспорты, на которых выселяли туземцев. В настоящее время они находятся у атолла Маджуро и могут быть у меня через двое суток. В таком случае я освободил бы территорию объекта в недельный срок. Прошу Вас доложить министру мое мнение. Бригада в пятьдесят человек, которую я оставляю для монтировки основной системы, будет эвакуирована с объекта за сутки до назначенного дня вместе со всем обслуживающим персоналом на моем судне. Таким образом на Вашей ответственности останется только патрулирование.

Начальник объекта 15 полковник Смайерс.

Шифровальщик отстукал на машинке последние цифры, сунул оригинал в сейф и потянулся за сифоном. Было очень жарко и душно. В окно, раскрытое насколько позволяла стальная решетка, било ослепительное тропическое солнце. В пышущем жаром небе ни облачка. Океан, черносиний у горизонта, сероголубой за внешним обводом атолла и зеленоватый в лагуне, был спокоен и неподвижен, как зеркало.

Здание управления начальника объекта находилось на самом высоком месте атолла, и из его окон открывался вид на весь остров. Только пять месяцев назад здесь зеленели глянцеватые купы кокосовых пальм, ярко желтел песок, вокруг тростниковых хижин бегали голые черные ребятишки и копошились веселые белозубые мужчины и женщины. Теперь от всего этого не осталось ничего. Сначала были срублены пальмы, снесены хижины, а их обитателей набили, как сельдей в бочки, в гулкие железные трюмы и вывезли. Через месяц прибыли транспорты и выплюнули на остров несколько сотен обалдевших от морской болезни людей, десятки всевозможных машин, тысячи ящиков, больших и маленьких, десятки тысяч бочек и досок и горы гравия. В мгновение ока песок был загажен окурками, пятнами нефти и машинного масла, битыми бутылками, огрызками и банками из-под консервов. А теперь взору шифровальщика, выглянувшего в окно, представилась однообразная зловеще-серая гладь цементных и бетонных плит, заставленная бараками, складами, огромными баками с питьевой водой, заваленная досками и арматурными решетками, — картина до тошноты не гармонирующая с сияющими красками неба и океана. Тут же ходили, стояли, сидели, лежали люди в трусах, в панамах, в кепках, в куртках, в набедренных повязках, пахнущие потом, размякшие от жары, монотонно проклинающие и небо, и солнце, и остров, и тех, кто привез их сюда. В середине лагуны лениво дымил большой белый теплоход.

Шифровальщик выпил пару стаканов содовой, замкнул сейф и отправился в радиорубку. Через несколько минут текст, цифра за цифрой, пошел в эфир.

В это время в полукилометре от здания управления начальника объекта в тени большого пустого ящика сидели двое солдат из вечно голодной армии «Холмса и Харвера» — загоревшие до черноты, блестящие от пота, одетые в испачканные смазочным маслом брезентовые трусы. Один из них, высокий и сухощавый, с видимым отвращением курил дешевую сигарету, другой, низенький, толстый, дремал, прислонившись спиной к ящику и не обращая внимания на стекавший по его лицу обильный пот. Сухощавый сделал последнюю затяжку, щелчком отбросил окурок в сторону и, наклонившись, выпустил струю дыма в полураскрытый рот товарища.

— Послушай, Дик, перестань, ну тебя к черту, — пробормотал тот, не раскрывая глаз, — и так дышать нечем.

— Знаешь, Чарли, — сказал Дик. — Я вот всё думаю, что мы здесь делали? Для чего всё это?

— Что «всё это»?

— Да вот... залили землю цементом, вбили туда железные брусья какие-то... Каланчу эту построили, — Дик ткнул пальцем в сторону холма, над которым возвышалась громадная башня из толстых стальных форм.

— А тебе какое дело?

— Вообще, конечно, никакого. Но ведь интересно, всё-таки, что здесь будет?

Чарли открыл, наконец, глаза и изумленно уставился на приятеля:

— Тебя что... солнечный удар хватил, что ли?

— А почему бы мне не задать такой вопрос?

— Вот-вот, пойди к начальнику... А еще лучше к самим мистерам Холмсу и Харверу и задай им свой вопрос. Они тебе ответят. Не суй нос не в свои дела, старина. Это вернейший способ сохранить его в целости.

— Чепуха, Чарли. Я работал на этой стройке с самого начала, как и ты. Мы оба потели здесь и рисковали нажить грыжу. Почему же нам не узнать, что мы строили, если нам это интересно?

— Это ты брось, — резко сказал Чарли. — Мне это совсем неинтересно. Мне интересно получить свои денежки и поскорее вернуться домой целым и невредимым. А с теми, кто задает много вопросов и старается побольше узнать, случаются разные неприятные вещи. Не забывай негра Майка, дружище. Голову даю на отсечение, что его кончили за то, что он любил смотреть и слушать.

Дик поежился.

— Может, всё это так. Только...

— Что «только»? — Чарли придвинулся к товарищу и сказал, понизив голос: — Тебе же сказали, что стройка идет по военному заказу. Ты — единственный дурак на всём острове, которому хочется узнать еще что-нибудь помимо того, сколько ему причитается и когда он попадет домой.

Дик вздохнул и поднялся на ноги.

— Пойдем попьем, что ли?

— Это дело, — оживился Чарли. — Можно и попить, и даже выпить.

У бака с водой стояла кучка отчаянно жестикулирующих людей.

Дик сказал:

— Не иначе, что-то случилось. Насколько я знаю наших парней, они не будут волноваться по пустякам в такую жару.

— Разорались, — проворчал Чарли, проталкиваясь к крану. — Дай-ка кружку, друг...

Но не прошло и минуты, как он сам, размахивая руками, стал доказывать, что работа закончена, не сегодня-завтра придет транспорт, и они поедут домой. Но кто-то сказал, что начальство решило оставить на острове еще на пару, недель несколько десятков человек и, вероятно, будут вызывать добровольцев. Чарли вопросительно взглянул на Дика. Тот молча кивнул.

— Если мы с Диком подойдем, то останемся, — сказал Чарли.

Но всё произошло гораздо проще. Поздним вечером, когда над островом в бархатно-черном небе взошла луна, всех созвали к зданию управления. Оттуда в сопровождении десятников вышли Болл и Смайерс. Толпа смолкла и насторожилась.

— Ребята, — негромко, но очень отчетливо произнес Болл. — Фирма ставит вас в известность о том, что сегодня, одиннадцатого февраля, расторгает контракты с большинством из вас.

— Основные работы, для которых вас нанимали, окончены, делать вам здесь больше нечего. Не думаю, что это вас очень огорчает, — он сделал паузу и оглядел залитые лунным светом ряды поднятых к нему лиц. От резких черных теней лица эти казались, особенно изможденными и суровыми. Никто не проронил ни слова.

— Вы были заняты у нас свыше трех с половиной месяцев, и самый низкооплачиваемый из вас заработал больше, чем мог бы заработать в Штатах за целый год. А многие вернутся домой настоящими богачами. Транспорты за вами и за оборудованием прибудут через два-три дня. Завтра вы сможете с утра получить заработанные деньги здесь, в конторе. Фирма предлагает остаться на две недели для кое-каких доделок пятидесяти рабочим. Администрация наметила свои кандидатуры, список вам сейчас зачитают. Оплата — повышенная. Те, кто не согласятся остаться, заявят сразу же после зачтения списка. Тогда мы назначим вместо них других. Всем ясно?

— Ясно, — прогудела толпа.

— Отлично. Читайте, Хвольсон.

Один из десятников выступил вперед с листком бумаги. Ему пришлось слегка изогнуться, чтобы не заслонять свет фонаря, под которым он стоял. Дик и Чарли подтолкнули друг друга локтями и затаили дыхание. Их имена зачитали в самом конце.

— Повезло вам, ребята, — сказал кто-то позади них.

Они даже не обернулись.

— Есть желающие отказаться? Нет? Всё, друзья мои. Можете идти отдыхать, — Болл сказал несколько слов Смайерсу, и они вернулись в управление.

— Нам чертовски везет, — прошептал Дик, когда друзья укладывались спать.

— Тише, осел, — испуганно-сердито отозвался Чарльз, — спугнешь счастье...

Прошло несколько дней, и остров опустел. На обширном, залитом бетоном и цементом пространстве остались только несколько бараков, здание управления и два-три склада. У берега валялся десяток забытых досок. И над этой плоской серой поверхностью возвышалась ажурная громада стальной башни.

Остаток дня после ухода транспортов Дик и Чарли провели на берегу, перебрасываясь незначительными фразами и непрерывно куря. Жара в этот день почему-то особенно донимала их, но купаться они боялись, лагуна кишела акулами.

— Мне кажется, — сказал Чарли, окинув взглядом остров и покосившись в сторону башни, — что настоящая работа начнется только сейчас.

Похоже было на то, что Чарли говорил правду. На следующее утро всех разбудил рев моторов. Громадный сверкающий «Глоубмастер» проплыл над островом, развернулся и пошел на посадку. Выше него в бездонной синеве неба серебристыми мушками кружились девять реактивных истребителей. Транспортный самолет приземлился в северной части острова, где не было построек, и даже не искушенные в авиационных делах рабочие подивились искусству, с которым пилот направил многотонную махину вдоль жирной белой черты, отмечающей взлетно-посадочную площадку, в каких-нибудь пяти метрах от берега. Истребители, сделав прощальный круг, улетели в южном направлении.

Из здания управления высыпали люди. Несколько человек во главе с полковником Смайерсом поспешили к самолету, остальные — Болл и десятники — к рабочим баракам.

— Пятнадцать человек к башне, устанавливать лебедку, — задыхаясь от быстрого бега, крикнул Болл, — тридцать — на разгрузку... Пяток останется при мне. Черт бы их побрал, не могли предупредить заранее... Скорее, ребята, они должны сегодня же улететь обратно!

Чарли и Дик попали на разгрузку. Из открытого люка им передали по одному небольшому, но очень тяжелому ящику, плотно обитому превосходной фанерой.

— К башне! — крикнул какой-то худосочный человек в коротких штанах, очках и тропическом шлеме. Он прилетел на самолете и, повидимому, был важной шишкой, если судить по почтительности, с которой к нему обращались представители администрации острова. Отходя, Дик и Чарли слышали, как он сказал десятнику:

— Послушайте... как вас... Распорядитесь, чтобы ящики складывали не штабелем, не в кучу, а по одному прямо на землю. Понимаете? А вы, Смайерс, лично проследите за этим.

Ящиков было очень много, и рабочие удивлялись, почему их содержимое не упаковано в несколько больших контейнеров.

— Не вашего ума дело, — оборвал эти разговоры Болл.

На каждом ящике был номер. Пять человек, оставшиеся с Боллом, разбирали и перекладывали их таким образом, чтобы большие номера оказались ближе к подножию башни, а маленькие — дальше.

— Тяжелые какие, черти, — проворчал Дик, ставя свою ношу на цемент и утирая лицо, — железо в них, что ли?

— Увидим, — сдержанно сказал Чарли.

Вслед за небольшими ящиками из недр самолета появились большие продолговатые, затем громоздкая динамомашина и еще какие-то механизмы в дощатых решетках, набитых стружкой. Всё это складывалось возле башни. К вечеру разгрузка окончилась, и самолет улетел. Человек в тропическом шлеме остался. Он придирчиво осмотрел и пересчитал всё выгруженное имущество, зачем-то потрогал некоторые ящики и распорядился накрыть всё брезентом. Затем, недовольно брюзжа, опробовал лебедку.

— Вы уверены, что она не сорвется с фундамента? — спросил он сердито Болла.

— Совершенно уверен, сэр, — бодро ответил тот, но, когда человек в шлеме ушел, он обратился с тем же вопросом к десятнику, руководившему установкой лебедки.

— Не беспокойтесь, сэр, — сказал почтительно десятник, — полторы тонны она выдержит свободно.

— Учтите, — Болл строго посмотрел на десятника, — если хоть один из этих ящиков сорвется... — Он сжал губы, повернулся и быстро пошел к дому.

Дик и Чарли переглянулись, вздохнули и побрели ужинать.

Неделя, последовавшая за днем выгрузки самолета, была, пожалуй, самой беспокойной в жизни большинства рабочих. Спали не более трех-четырех часов в сутки. Человек в тропическом шлеме не спал, казалось, ни минуты. Его обтянутое шелушащейся кожей лицо, запекшиеся губы, сухие яростные глаза жутким видением нависали над падающими от усталости людьми.

— Живее!

Это было единственное слово, которое они слышали в течение целой недели. В палящем мареве тропического дня, в душной мгле ночи, за завтраком, за обедом, за ужином, под тяжестью таинственных ящиков, стальных листов, в путанице электропроводов каждый вздрагивал, слыша всё тот же скрипучий, лишенный интонации голос.

Человек в тропическом шлеме казался им воплощением дьявола. Никто не знал, кто он, и никому не было известно, когда кончится эта бешеная гонка. Но рабочие были словно загипнотизированы. Высушенные неистовым солнцем, потеряв всякое представление о пространстве и времени, они работали как одержимые. Вернее, как автоматы.

Двадцать пятого февраля внезапно снова наступила передышка. Человек в тропическом шлеме не показывался, десятники растерянно топтались вокруг бараков, ругаясь вполголоса, рабочие угрюмо, устало разглядывали то, что было сделано. Вершины башни теперь не было видно. Ее окружала широкая круглая площадка, сделанная из дырчатых железных листов. Туда вела лестница, похожая на пожарную, с большими промежутками между перекладинами, с туго натянутым тросом вместо перил. Туда уходил двойной трос от лебедки. Туда тянулся толстый многожильный кабель от динамомашины. Электросварщики, работавшие наверху, поведали потихоньку о том, что там установлено громадное полушарие из алюминия, и кабель входит прямо в него.

— Словно яичная скорлупа. А внутри сделаны гнезда для чего-то.

— Любопытно, что будет за начинка, — заметил один из рабочих.

— Совсем не любопытно, — отрезал Чарли, — делайте свое дело, ребята, и больше ничего.

И они принялись за свое дело. Они распаковывали ящики. Фанерная упаковка усеяла всё пространство вокруг башни. Лебедка поднимала наверх один за другим странные блестящие предметы, похожие на толстые короткие трубки — несколько человек в белых халатах принимали их и уносили куда-то. Однажды было приказано распаковать длинный ящик. При этом присутствовал сам человек в тропическом шлеме. Из узкого, обитого войлоком отверстия извлекли продолговатый металлический баллон.

— Осторожнее, — мягко сказал человек в тропическом шлеме.

Это было неожиданно. Он не сказал «Живее!», он сказал «Осторожнее!» Испуганные рабочие, глядя себе под ноги, подтащили загадочный баллон к лебедке.

— Пожалуй, следовало бы поднять эту штуку вместе с упаковкой... — пробормотал человек в тропическом шлеме.

— Ничего, — отозвался Болл, — всё будет в порядке.

— Вы не понимаете. Ведь там — тритий! Миллионы долларов!

Он запнулся и поспешно огляделся. Но поблизости был только Чарли, потевший над очередным ящиком. А Чарли, если и слышал, то, разумеется, не подал вида. Что за дело было ему до непонятного слова «тритий»? Впрочем, ночью, впервые за всё время пребывания на острове, он задал вопрос:

— Слушай, Дик, что это такое — «тритий»?

— Не знаю, друг, — сонным голосом ответил тот, — что-нибудь из библии...

— Нет, не из библии, — Чарли помолчал. — Это что-то совсем другое. А откуда взялись парни в белых халатах, что работают на башне?

— Полагаю, прилетели с самолетом. Я запомнил одного, который с усиками. Давай спать, Чарли.

Снова начались сумасшедшие дни. К концу февраля Дику и Чарли, как и многим другим, казалось, что всю свою жизнь они только и делали, что ломали прочно сколоченные фанерные ящики и, кряхтя от напряжения, подносили их содержимое к лебедке. И, казалось, всю жизнь стоял над ними человек в тропическом шлеме, выкрикивающий через равные промежутки времени:

— Живее! Живее, черт вас возьми!

К вечеру двадцать шестого у подножья башни не осталось ни одного ящика. Груда листов фанеры и жести возвышалась под башней. Куски фанеры плавали в лагуне. Легкий ветерок гонял по острову и сбрасывал в океан стружки и упаковочную бумагу. Часа за полтора до захода солнца на острове приземлился самолет. Из него тяжело выкарабкался и почти упал на протянутые руки встречавших грузный человек в военном мундире. Поздоровавшись, он потребовал воды.

— С каплей коньяку, если это здесь водится, сэры.

Все, даже человек в тропическом шлеме, заулыбались. Выпив содовой с коньяком, военный прошелся по бетону, притоптывая каблуками, словно проверяя его прочность. Затем залился неестественно тонким смехом:

— Прочно сделано, дьявол побери, а? Ничего, перед ней ничто не устоит. Покажите мне ее.

Все рабочие, в том числе Дик и Чарли, наблюдали, как адмирала подталкивали под оттопыренный зад, когда он поднимался по лестнице, похожей на пожарную. Дырчатая железная площадка скрыла его от их взоров. Но через несколько минут туда поспешно пронесли несколько сифонов. Вероятно, адмирала томила жажда. Прошло полчаса, и адмирал снова с видимым удовольствием ступил на цементно-бетонную гладь. Некоторое время он стоял молча, героически выпячивая нижнюю губу и пристально всматриваясь в океанские просторы. Потом сказал громко и хрипло:

— Можно начинать, джентльмены!

И быстрым шагом направился к самолету. Столб цементной пыли, рябь на поверхности лагуны, и самолет улетел. Рабочих снова собрали к управлению.

— Ребята, — сказал им Болл. — Наше дело окончено, рад сообщить вам это. Завтра утром получите расчет, и начнем грузиться на «Санта-Круц»... Да-да, на этот самый белый теплоход в лагуне. Фирма в знак признания ваших заслуг решила везти вас в Штаты как джентльменов. Цените это. Могу вас еще обрадовать: каждый из вас получит бумагу, по которой вы будете иметь возможность поступить на любое предприятие в Штатах вне всякой очереди. Это вам подарок от Холмса и Харвера. Я рад за вас, ребята.

Они тоже были рады за себя. Чарли чуть не вывернул Дику пальцы. Кто-то осторожно спросил:

— Не скажете ли вы, что мы тут строили, мистер Болл?

Болл пожал плечами:

— Знаю не больше вашего, ребята. Сами понимаете, военный заказ, государственная тайна... Но мы можем гордиться, что честно выполнили этот заказ.

— Может быть, затянуть «Янки Дуддь»? — шепнул Чарли.

Дик мотнул головой, и Чарли так и не понял, одобрил ли товарищ его идею. Всё же он не запел.

«И правильно сделал», — сказал он себе, увидев в бараке угрюмые лица рабочих. Почему-то они избегали смотреть друг другу в глаза. Никто не разговаривал о предстоящем радостном событии — возвращении на родину на шикарном теплоходе «Санта-Круц». Все словно стыдились чего-то. Общее настроение передал Дик, сказавший вполголоса перед сном:

— Верь, не верь, но дело мы делали темное, нехорошее дело, Чарли. Помяни мое слово.

— Не каркай, — досадливо отмахнулся Чарли, — чепуха всё это.

Но заснуть не мог долго, ворочался с боку на бок и вздыхал, вспоминая жену и мальчика. Потом они приснились ему, растерзанные, в лохмотьях, с умоляюще протянутыми руками. «Это ты виноват!» — сказал голос. Чарли бросился бежать, провалился в пропасть и проснулся. Дик тряс его за плечо.

— Вставай, толстяк. Будем готовиться к погрузке.

Но погрузки в этот день не было. Чувствовалось, что начальство нервничает, не то выжидает чего-то, не то ждет еще кого-то поважнее приезжавшего вчера адмирала. Таинственные личности в белых халатах не показывались. Чарли божился, что видел, как они восседают на веранде управления и хлещут прохладительные напитки. «Я бы сейчас тоже с удовольствием вытянул бы пару бутылочек какого-нибудь джюса с ледком», — вздыхал он. К сообщению Чарли о людях в белых халатах отнеслись скептически, но проверить его не было возможности: рядом с управлением у подножия стальной башни расположились трое здоровенных молодчиков в трусах и белых панамах, со свисающими через плечо автоматами. Не то, чтобы они запрещали подходить близко к управлению или к башне, но всякого, кто нечаянно приближался к ним, они меряли взглядами, исполненными такого недоумения, что тому не оставалось ничего другого, кроме поспешной ретирады.

Чтобы рабочие не слонялись без дела, Болл прислал десятника с приказом сжечь весь картонно-фанерный хлам, оставшийся от упаковки доставленных самолетом грузов. В ослепительном сиянии солнца пламени не было видно, казалось, что стружки, бумага, фанера сами собой чернеют, скручиваются и исчезают потихоньку, выпуская в небо синий дымок. Через полчаса ветер смел в океан пепел. В это время зазвонили в гонг — сигнал сбора. Рабочие поспешили к баракам, смутно надеясь на что-то, но им просто приказали не болтаться по острову, а сидеть в бараках.

— Как насчет отправки домой, сэр? — спросил Дик.

Последовал короткий ответ: — Ждите.

И они ждали. Зевали, валялись на койках, играли в лото и в карты до одури и снова зевали до боли в скулах. Нехотя пообедали, затем поужинали. Упала черная ночь. Против обыкновения, не обменявшись ни словом, Дик и Чарли улеглись спать.

Утром началась суматоха. Вероятно, за ночь что-то произошло, потому что рабочих подняли чуть свет и приказали разбирать бараки, опустевшие склады и здание управления. Белый теплоход подошел ближе к берегу. Вокруг него сновал катер. Все воспрянули духом, работали дружно и весело, обмениваясь шутками. От вчерашнего уныния не осталось и следа.

— Кажется, двигаемся, наконец? — шепнул Чарли Дику.

— Кажется, так, старина, — довольно ухмыльнулся тот.

К полудню все здания были разобраны и погружены на теплоход. Последним исчез в его трюме тяжелый сейф начальника строительства, и Чарли под хохот товарищей выразил сочувствие лебедке, производившей эту операцию.

— Ведь нас было много, когда мы волокли эту махину к берегу, а ты, бедняжка, должна справляться в одиночку!

Тут к ним подошел один из десятников.

— Сейчас мы погрузимся на теплоход, — объявил он, — там вы, ребята, получите ваши деньги и через неделю будете в Фриско...

Восторженные крики прервали его слова. Он поднял руку.

— Как и было обещано, вам будут также розданы и рекомендательные письма.

Все снова радостно зашумели.

— А теперь готовьтесь. Катер сейчас подойдет.

Прыгнув в катер, Чарли и Дик оглянулись на осточертевший остров. Закованный в цемент и бетон, прошитый металлическими брусьями, он напоминал исполинское морское животное, горбом выпятившее серую спину из лазурных вод океана. На вершине горба возвышалась решетчатая стальная башня, подпирающая громадное сверкающее полуяйцо. Под башней маячили фигуры парней в панамах и с автоматами. Больше на гладкой поверхности острова не было никого и ничего. Чарли сплюнул и отвернулся.

Рабочих разместили в трюме. Как выразился Чарли, там было гораздо лучше, чем в свинарнике, в котором они ехали сюда, но всё же хуже, чем можно было предполагать, судя по нарядному виду теплохода.

— Если не нравится, сойдите, сэр, и дождитесь следующего рейса, — съязвил кто-то, — тогда вам, несомненно, предоставят люкс.

В трюм спустился кассир, за ним несли столик и кожаный чемодан. Наступил долгожданный миг. Каждый получил по два конверта — один с чеком, другой с рекомендацией — и по двести долларов наличными. Чарли и Дик, поспевшие, как всегда, первыми, вскрыли конверты с чеками и чуть не задохнулись от изумления и радости: на нежно-лиловых узорчатых листках плотной бумаги были выведены фантастические числа — четыре тысячи... Четыре тысячи долларов!

— Выйдем на палубу, — после короткого молчания сказал Дик, — душно мне что-то.

Они торопливо выбрались наверх и остановились на корме.

— Да-а... — пробормотал Чарли, — четыре тысячи! Подумай только, четыре тысячи за четыре месяца! Теперь уж я...

— И рекомендация! Не забудь про рекомендацию, старик! Стивен клялся, что это лучше всяких справок о лойяльности...

— Справки о лойяльности! Вот что я скажу тебе, Дик! Твой Стивен болван. Эта бумажка откроет тебе двери на любом предприятии.

Они поглядели друг на друга и засмеялись от радости. И вдруг Дик схватил приятеля за руку.

— Гляди, Чарли! Что они там делают?

Парней с автоматами уже не было возле башни. Но на ее вершине, возле купола, копошились люди в белых халатах. Видно было, что они не то торопились, не то очень волновались. Вот один из них спустился, осмотрел кабель, тянувшийся сверху и задрал голову. Сейчас же спустились и остальные.

— Вон он, тот, тощий дьявол, — прошептал Дик.

Человек в тропическом шлеме и люди в белых халатах поспешно сбежали к берегу и прыгнули в катер. В то же мгновение корпус теплохода задрожал мелкой дрожью: заработали машины. Едва катер был поднят, как заплескалась вода за кормой, и остров медленно поплыл в сторону. Теплоход, набирая скорость, вышел из лагуны и взял курс на юг. Чарльз и Дик, как завороженные, смотрели в сторону острова. Он уменьшался на глазах. Башня с куполом становилась всё ниже и тоньше и, наконец, превратилась в едва заметную черточку на горизонте.

Кто-то кашлянул над их головами. Они оглянулись и увидели человека в тропическом шлеме, стоявшего на мостике. Как и они, он всматривался в ту сторону, где таяли очертания острова. К нему подошел моряк в кителе с золотыми нашивками — очевидно, капитан.

— Любуетесь в последний раз, сэр? — спросил он.

— В последний раз, — не сразу ответил человек в шлеме. — Больше его никто никогда не увидит.

— Обреченный атолл, — усмехнулся капитан.

— Да, обреченный атолл. Через сутки он... пффф!

— Мы-то, слава богу, будем уже достаточно далеко отсюда.

— Надо надеяться. Я не дал бы ни гроша за наши жизни, если бы у нас сейчас что-нибудь случилось с машинами.

— Или в дистанционном механизме... Впрочем, за нами прислали бы самолет.

— Вы думаете, это бы помогло?

— Ну... Часа два мы продержались бы на обломках.

— Я вижу, дорогой сэр, у вас несколько превратное представление о ее мощи, — человек в тропическом шлеме кивнул подбородком в сторону острова. — Если завтра к полуночи мы не уберемся от нее на расстояние, по крайней мере, километров в сто, нам крышка.

— Базисная волна? Не чересчур ли далеко для нее?

— Мы попросту сгорим.

Высоко над теплоходом с сухим шелестом прошли два реактивных самолета.

— «Сейбры», — сказал капитан. — Они будут патрулировать над объектом всё время, до самого момента...

Тут он случайно взглянул вниз и, увидев Чарли и Дика, стоявших с разинутыми ртами, побагровел и крикнул:

— А вы что здесь торчите? Марш в трюм! Живо, болваны!

Приятели не стали дожидаться второго приглашения и проворно юркнули в люк. На дне железного колодца Дик остановился.

— Темное дело, Чарли, страшное дело, — пробормотал он.

Чарли пощупал карман, в котором лежали заветные конверты, и ничего не ответил.

Докладываю, что объект 15 полностью эвакуирован, система пущена в действие согласно инструкции, район объекта патрулируется. Донесений о наличии в опасной зоне посторонних не поступало.

Полковник Смайерс.

— Черт им теперь поможет, посторонним, если бы даже донесение о них и поступило, — пробормотал шифровальщик, вытирая мокрый лоб.

Вечером двадцать восьмого февраля на аэродроме атолла Кваджелейн царило необычное оживление. Аэродром представлял собой одну-единственную взлетно-посадочную полосу, проходящую в неприятно близком соседстве с обоими берегами атолла — океанским и лагунным, и неопытный пилот мог бы легко промахнуться при посадке, опрокинув свой самолет в океан или разбив его о скалистый берег. Впрочем, неопытные пилоты не имели возможности практиковаться на Кваджелейне; если верить неоднократным заверениям командующего ВВС США, то для обслуживания операции «Плющ» выделены лучшие экипажи, получившие громадную практику в Корее и во Вьетнаме.

В описываемый вечер эти экипажи молча копались в своих машинах, впервые в жизни, вероятно, не доверяя техническому персоналу аэродрома. Лица пилотов были озабочены, и то один из них, то другой тревожно оглядывались на солнце, неумолимо сползающее к горизонту. Кроме экипажей, вокруг самолетов толкались и усердно мешали друг другу еще десятка полтора человек, военных и штатских. Они по очереди неловко влезали в кабины, где было и без того тесно от заполнявших их странных приборов, баллонов, проводов, всевозможных кранов и циферблатов, что-то крутили, отвинчивали, скептически рассматривали и снова завинчивали, протирали, спорили вполголоса, употребляя вперемежку терминологию ядерной физики и неприличные выражения, и, отдуваясь и обмахиваясь платками и свертками бумаг, выбирались наружу, чтобы, походив вокруг самолетов, опять кинуться в кабины и крутить, протирать, завинчивать без конца. Зашло солнце, вспыхнули прожекторы, и возня на аэродроме сделалась еще более суетливой.

В одиннадцать часов адмирал Брэйв категорически потребовал, чтобы все — пилоты, научные работники и военные наблюдатели — отдохнули хотя бы несколько часов перед операцией. Аэродром опустел, но вряд ли кто-либо из них сомкнул глаза в эту ночь: то, что предстояло, было слишком серьезно и страшно. Никто не знал, как будет вести себя проклятая штука, ожидающая своего часа на далеком бетонированном берегу.

Ровно в два ночи слабо хлопнул выстрел, и в черное небо медленно поднялась яркая красная ракета. И сейчас же заревели моторы. На залитый прожекторным светом аэродром выбегали люди, поспешно карабкались по алюминиевым лестницам и скрывались в кабинах. Последним в самолет поднялся адмирал Брэйв. Он оглядел аэродром, выплюнул потухшую сигарету и захлопнул за собой дверцу. Поднялась еще одна ракета, на этот раз зеленая. Самолеты, тяжело переваливаясь, выползали на взлетную дорожку и стремглав бросались в непроглядную тьму над океаном.

Адмирал, поминутно поглядывая на хронометр, сидел рядом со штурманом. За его спиной копошились у своих приборов авторы и экзаминаторы нового детища ядерных королей — ученые и инженеры. В самолете адмирала их было пятеро (десять других летели на остальных самолетах). Адмирал слышал обрывки разговоров:

— Включите Гейгера...

— Обычный фон... Около трехсот каунтов...

— Космические лучи, разумеется...

— Какая высота?

— Двенадцать тысяч футов.*

*7—8 тысяч метров.

— Не мало ли?

— Не бойтесь, коллега...

Прошло полчаса. Автоматический прибор, вычерчивающий курс, повел линию в обход обреченного атолла на расстоянии около двухсот километров от него.

— Подойдите километров на пятьдесят ближе, — сквозь зубы процедил адмирал.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался штурман и полез в кабину пилотов. Теперь самолет пошел вокруг объекта 15 по суживающейся спирали, постепенно приближаясь к нему. Адмирал посмотрел на хронометр. Еще минут пятнадцать... Он выпрямился, чтобы рубашка отстала от мокрой спины. Закурил сигарету и сразу же бросил. Голоса позади смолкли. Еще десять минут... А вдруг ничего не будет? Что если эти ученые крысы что-нибудь перепутали? Осталось пять минут.

— Какой ветер, штурман? — спросил адмирал.

— Запад-северо-запад, сэр.

— Не забудьте, держаться только с наветренной стороны... Всем надеть очки!

Три минуты, две... Лицо штурмана в черных очках кажется мертвенно-бледным. Адмирал поспешно надевает очки-консервы.

— Внимание!

Застрекотали киносъемочные аппараты. И в то же мгновение стало светло.

Сквозь густо черные окуляры отчетливо были видны окаменевшие лица, приборы и аппаратура в кабине, рябая поверхность океана и серые полосы слоистых облаков за окном. Свет бил из-за восточного горизонта. Через несколько секунд он померк, и снова всё потемнело. Адмирал сорвал очки, крякнул и заслонил глаза. Так, вероятно, бывает с тем, кто заглядывает в доменную печь.

1-я минута. Над горизонтом поднялся быстро увеличивающийся в размерах ослепительный желто-оранжевый шар.

2-я минута. Шар поднялся выше. Диаметр его около километра, высота — примерно три километра. Смотреть на него без очков всё еще трудно, но можно разглядеть на его поверхности темные прослойки.

3-я минута. Шар продолжает стремительно подниматься и увеличиваться. Цвет его стал кроваво-красным, темные полосы и пятна выделяются на нем более заметно. Из-за горизонта появились раскаленные облака клубящегося пара.

5-я минута. Шар теряет правильную форму и превращается в пухлое багровое облако. Диаметр облака — восемь километров, высота — двенадцать километров. Облако тянет за собой грандиозный хвост пара и пыли.

10-я минута. Облако раздается вширь. Оно похоже теперь на исполинский гриб на скрученной клочковатой ножке. У основания гриба громоздятся тучи пара.

15-я минута. Шляпка гриба расплылась в веретенообразную массу, над которой вырастает второй гриб. Высота верхнего гриба — двадцать пять-тридцать километров.

Через полчаса над океаном неподвижно встал невероятной высоты почти гладкий столб серебристо-серого цвета. Вершина его упиралась в туманное пятно, расползавшееся где-то в стратосфере у слоя Хивисайда. Адмирал откинулся на спинку кресла и перевел дыхание. «Ученые крысы» лихорадочно возились у своих приборов. Были слышны их отрывистые возгласы:

— Двадцать пять тысяч... тридцать... — Температура падает медленнее, чем мы рассчитывали, Джейс.

— Оставьте этот спектрограф в покое...

— Здесь что-то не так, джентльмены!

— Ага! Радиоуглерод... Позвольте, а это еще что такое?

— Восемьдесят тысяч каунтов!

— Пора выбираться отсюда...

— Ни за что, пока я не кончу!

Внезапно самолет сильно встряхнуло. Встревоженный адмирал приказал лечь на обратный курс. И тут кто-то крикнул:

— Атолл горит!

Сквозь облака пара у основания огненного столба мерцало красно-желтое пятно. Это горел, рассыпался и тончайшим прахом уносился внутрь столба обреченный атолл. Он продолжал гореть и под водой.

Чарли и Дик, убаюканные легкой качкой, спали и счастливо улыбались во сне. Им снилось, что они стали миллионерами и им не приходится бегать в поисках работы. У них есть своя строительная контора, и они ведут работы по постройке огромных башен с алюминиевыми колпаками на верхушке. Сам человек в тропическом шлеме почтительно здоровается с ними и предлагает им виски с содовой и консервированное пиво.

Ничто не потревожило их сон. Машины на «Санта-Круц» были в полной исправности, и дистанционный механизм на объекте 15 сработал точно в назначенное время.

Даже на довольно подробной карте Японии не всегда можно найти Яидзу. Это небольшой рыбацкий городок, один из тысяч, которые лепятся по побережью страны Восходящего Солнца от угрюмых скал мыса Соя на Хоккайдо до изумрудных берегов южного Кюсю и создают ей славу одной из первых рыбопромышленных стран мира. Через их грязные захламленные порты вливается в Японию бесконечный поток разнообразных даров моря: с севера идет кета, лосось, сельдь, с юга доставляют тунца, макрель, омаров; на оптовые склады поступает китовый жир, амбра, сушеные осьминоги, каракатицы, кальмары, сепия, икра...

Эти города ежедневно встречают и провожают тысячи и тысячи рыболовных шхун, иногда новеньких и опрятных, чаще — ободранных, потрепанных временем и случайностями дальних плаваний, провонявших тухлой рыбой и квашеной редькой, но всегда имеющих деловито-озабоченный вид и пестрых от бесчисленных флажков, вымпелов и разноцветных одежд моряков. Шхуны со всем инвентарем и мускульной силой экипажей принадлежат либо крупным компаниям, либо маленьким частным владельцам, так называемым мелким и средним предпринимателям, каких так много развелось после войны почти во всех отраслях народного хозяйства Японии.

Подобно всем своим близнецам, Яидзу беден достопримечательностями. Хотя через него проходит железная дорога, и желающий может добраться из него до Токио за четыре часа, столичному жителю жизнь там показалась бы скучной и однообразной. Во всяком случае влияние огромной беспокойной столицы ощущается в Яидзу очень слабо. Но жителей это ни мало не волнует. Им совершенно достаточно пары его публичных домов, десятка ресторанчиков, замызганных кинотеатров и местной газетки.

Невзирая ни на какие новые веяния, они с похвальным упорством отстаивают исстари установившиеся патриархально-феодальные традиции в отношениях между рыбаками и их хозяевами, и традициями этими проникнута даже деятельность (или бездеятельность) рыбацкого профсоюза. Не то, чтобы рыбаков вполне устраивал их заработок, который, по правде говоря, не мешало бы поднять раз в пять-шесть, да и то было бы только в обрез. Но просто по опыту известно, что в случае возникновения разногласий с хозяином тот, выражая отеческое сожаление, моментально уволит недовольного, а это означает необходимость идти искать заработков в какой-либо другой город — перспектива ненавистная и страшная для любого семейного рыбака. Поэтому большая часть жителей Яидзу предпочитает сводить концы с концами, довольствуясь тем, что дают им уловы. Женщины разводят огороды, старики днюют и ночуют на маленьких лодочках у берега, вылавливая «ика» — кальмаров: в сушеном виде эти головоногие довольно вкусны и, если они не составляют единственного блюда на завтрак, обед и ужин (а так, к сожалению, бывает нередко), их появление на столе встречается даже с радостью.

Что касается недовольных, то они не уживаются в Яидзу. Им приходится искать счастья на стороне. Судя по их редким письмам, дело это трудное и хлопотливое, о чем неустанно при каждом удобном случае напоминают им хозяева. Да, счастье положительно не дается недовольным. Но только ли недовольным?

Айкити Кубояма служил радистом на стотонной шхуне «Дай-го Фукурю-мару», что в переводе означает «Счастливый Дракон № 5», принадлежащей известному всему Яидзу толстому Нисикава. Зарабатывал Кубояма не очень много, но всё же больше, чем простой рыбак. Кроме того, его должность ставила его по отношению к прочим в привилегированное положение, он входил в рыбацкую аристократию, состоящую, как правило, из капитанов, начальников лова — сэндо и радистов. Очевидно, что оснований для недовольства у него не было и не могло быть. Но счастье упорно обходило его домик, где он жил с женой, тремя дочками и старухой матерью. Дело в том, что «Счастливому Дракону» не везло. Своего названия он не оправдывал, возможно, потому, что был пятым «Счастливым Драконом», зарегистрированным в списках портовой администрации. Как бы то ни было, улов, а следовательно; и доля в наградных с каждым рейсом становились всё меньше и меньше, а во время последнего плавания несчастная шхуна попала в индонезийские воды и была задержана за браконьерство. Хорошо еще, что удалось выпутаться хотя бы ценой улова. Обычно такие дела кончались конфискацией орудий лова и даже самой шхуны и шестимесячным тюремным заключением всей команды во главе с капитаном. Неудачи «Счастливого Дракона» огорчали всех, и больше всего толстого Нисикава. Шхуна приносила убытки. Разумеется, такое положение совершенно не устраивало его. Как и всех других хозяев, Нисикава интересовало только одно: полные трюмы свежезасоленной рыбы. За полные трюмы отвечают капитан и сэндо. За это они получают деньги. Законно они действуют или нет — их дело. Впрочем, если бы рыболовным шхунам разрешено было иметь на борту оружие, Нисикава, вероятно, не удержался бы и сам порекомендовал им заняться каперством, пиратством, чем угодно, лишь была обеспечена прибыль. Единственным условием, которое он им ставил, было, есть и будет: действовать так, чтобы не вовлекать его, Нисикава, ни в какие неприятности. В этом состояла одна из важнейших традиций рыбацкого мирка городков, подобных Яидзу. Пограничники соседних стран, задержавшие японских браконьеров в своих водах, могут сколько угодно опрашивать капитанов, сэндо и команду, всех вместе и каждого в отдельности, пытаясь добраться до корня зла, — задержанные будут дружно и угрюмо, чем бы это им ни грозило, отстаивать два положения: во-первых, в чужие воды они зашли по незнанию, во-вторых, сделали они это сами, по своей воле, без ведома и вопреки воле хозяина.

Итак, радист «Счастливого Дракона № 5» Айкити Кубояма, пользовавшийся особым благоволением хозяина за почтительность и усердие, никак не мог быть причислен к недовольным и смутьянам, и всё же лишь с трудом сводил концы с концами. Правда, у него были кое-какие сбережения, а также возможность подработать на берегу — дешевые отечественные приемники, которыми пользовалось большинство его земляков, не отличались высоким качеством. Не отличалась высоким качеством и одежда, которой пользовалась его семья, особенно одежда девочек, целыми днями возившихся на огороде или носившихся со сверстницами по улице. Сильно подорожал рис и другие продукты. А сбережения таяли, и никаких побочных заработков нехватало на жизнь. Кубояма забыл о тех временах, когда по возвращении с удачным ловом можно было всласть посидеть с приятелями в какой-нибудь «унагия».*

*Дешевый ресторан, где подаются блюда из угрей.

— Ничего, — утешала его жена, маленькая Судзу. — Скоро снова начнется сезон, и вам обязательно повезет. Только бы продержаться до первого рейса, а там вы получите аванс...

Бедная Судзу! Ей тяжело, она отказывает себе во всём и старается скрыть это... И девочки, как давно он не приносил им подарков! Очень, очень скверно.

Как-то раз, когда Кубояма в ожидании обеда предавался безрадостным мыслям, к нему забежал племянник Нисикава и одним духом выпалил, что хозяин вызывает его, господина Кубояма, к себе, что господин капитан Цуцуи и господин сэндо Мисаки уже там и что его, господина Кубояма, ждут.

Когда Кубояма, оставив обувь перед дверью, вошел в гостиную просторного дома Нисикава, хозяин неторопливо читал какие-то нравоучения смиренно слушавшим капитану и сэндо. Увидев радиста, он остановился и указал на цыновку рядом с собой:

— Здравствуйте, Кубояма-сан, садитесь, пожалуйста. Надеюсь, вы извините меня за бесцеремонный вызов?

Кубояма поспешил заверить его, что никакой бесцеремонности он не усматривает и даже, наоборот, он весьма польщен...

— Тогда я хотел бы, чтобы вы все выслушали меня и высказали свое мнение.

Нисикава помолчал, собираясь с мыслями.

— Так вот. Как вы знаете, дела наши очень плохи, особенно за последний год. Я уже забыл, когда «Счастливый Дракон» приходил с полным трюмом рыбы.

Сэндо раскрыл было рот, но Нисикава отмахнулся от него.

— Знаю, знаю, что вы хотите сказать. Правда, другие шхуны тоже не в лучшем положении. Поэтому я не имею оснований относить свои неудачи за счет плохой работы капитанов или начальников лова, тем более, что вы все заинтересованы в богатом улове не меньше меня.

«Наверное, даже больше», — подумал Кубояма.

— Но факт остается фактом — рыбы вы не привозите. Это убытки. Это разорение. А если я разорюсь, куда вы пойдете?

Нисикава взял сигарету, чиркнул спичку и затянулся.

— Курите, пожалуйста. Так вот. Я скорблю при мысли о том, что произойдет со мной и с вами, с вашими семьями, если такое положение будет продолжаться и дальше. И я решил: в этом году вам необходимо выйти в море как можно раньше.

— Когда? — вырвалось у Кубояма.

— Я полагаю, не позже двадцатого. Двадцатого января я имею в виду. А может быть и раньше. Вы хотите что-то сказать, Цуцуи-сан?

— Извините, хозяин... — капитан кашлянул. — В январе еще не кончается период штормов.

— Мне это известно, — усмехнулся Нисикава. — Что ж, придется удвоить осторожность. Рискнем. Вы говорите, шхуна в порядке?

— В полном порядке, хозяин.

— Ваше мнение, сэндо?

— Преклоняюсь перед вашим решением, Нисикава-сан, — поспешно отозвался Мисаки, упираясь руками в пол и кланяясь. — Нам не привыкать рисковать, и мы сделаем всё, чтобы вы были довольны.

— Как со снастями?

— Старые починены, новые, которые вы изволили купить в прошлом году, приведены в готовность. Мы вполне готовы, Нисикава-сан.

— Остается только погрузить продовольствие и горючее.

— А у вас, Кубояма-сан?

— У меня всегда всё в порядке, вы знаете, Нисикава-сан, — сказал радист.

— Вот и превосходно. Теперь еще одно.

Все трое изобразили на лицах почтительное внимание.

— Постарайтесь не залезать в чужие воды. Один раз вам это сошло, хотя вы остались без заработка, а я без рыбы, но не надо искушать судьбу. Риск есть риск, и рыбак, боящийся риска, не рыбак. Но я не желаю рисковать шхуной. Конфискация шхуны приведет меня к разорению, а вас — к нищете. С другой стороны, если вы вернетесь без рыбы, нам придется расстаться. Вот всё, что к хотел вам сказать. Я уже вижу, что вы вполне согласны со мной, не правда ли? Всегда помните, что ваше благополучие, как и благополучие других рыбаков, зависит от процветания их хозяина.

Нисикава взял вторую сигарету.

— Значит, с завтрашнего дня, сэндо, начинайте получать всё необходимое. А теперь разрешите предложить вам чаю.

Простившись с хозяином, капитан, сэндо и радист поспешили по домам. Через час все рыбаки уже знали, что первым в этом году в океан выйдет «Счастливый Дракон № 5». Вечером Кубояма взял у жены несколько иен и отправился в лавку за бутылкой саке и за лакомствами для дочек. На обратном пути он встретил механика своей шхуны, известного забияку и весельчака Тюдзи Ямамото. Механик был уже изрядно пьян, если судить по его заплетающейся походке и возбужденному красному лицу.

— О-ой, Кубояма-сан! — крикнул он останавливаясь. — Тоже решили выпить?

— По случаю такого радостного события, Тюдзи, — степенно ответил Кубояма. — А ты, я вижу, уже отпраздновал?

— Пустяки. Всего пару бутылочек. Взял в долг у соседей в счет аванса и вот... Было очень весело. Не знаете, когда мы тронемся?

— Не знаю. Нисикава-сан приказал быть готовыми в любой день.

— Нисикава-сан... Старый толстый скупердяй. Я так и скажу ему когда-нибудь: старый толстый скупердяй! Я ему отрегулировал дизель, а он хоть бы поблагодарил... Считает, что купил меня за этот грошовый заработок... Но он смельчак, не боится пускать шхуну в такое время года. Он сам был рыбаком, хоть он и скупердяй... — Тут Ямамото понес такую околесицу, что Кубояма, опасливо оглянувшись, поспешно проскользнул мимо него и торопливо удалился. За спиной он еще долго слышал ужасные славословия в адрес хозяина и скорбно покачивал головой.

Вечер удался на славу. Выпив и угостив соседа, Кубояма пообещал по возвращении из плавания купить жене новое кимоно, обязательно шелковое, матери — набор гребней, дочерям — новые оби и игрушки. Судзу молодо блестела глазами и счастливо улыбалась, старая Сюн с гордостью смотрела на сына, а дочки визжали от радости. В этот вечер семья Кубояма была счастлива.

А со следующего утра у пирса, где был пришвартован «Счастливый Дракон», началась суматоха.

На шхуну грузили соль, приманку, бочки с водой и квашеной редькой, рис, сигареты, проверяли двигатель. К середине января всё было готово. Вечером накануне отплытия Айкити Кубояма, невысокий, плотный, в клетчатом кимоно и овальных очках в дешевой никелированной оправе, принимал у себя дома родственников и знакомых, явившихся на проводы. Жена его, маленькая Судзу, и старая мать Сюн обносили гостей немудреной закуской. Гости прихлебывали саке и по очереди выражали надежду, что на этот раз «Счастливому Дракону» обязательно повезет.

Прохладным январским утром «Счастливый Дракон» отправился в путь. Разноцветные флажки трепыхались на его мачте, рыбаки, столпившись на палубе, кричали и махали руками. С берега толпа родных и знакомых тоже орала, надсаживаясь, стараясь, чтобы слова прощальных приветствий достигли ушей отплывающих. «Счастливый Дракон», пыхтя голубым дымком от дизеля, уходил всё дальше и дальше и вскоре скрылся из глаз.

Им опять не везло. Седьмого февраля сэндо, держась для верности за амулет, висевший у него на груди, впервые за рейс приказал ставить сети. Это было в нескольких десятках миль к западу от Мидуэя. Всю ночь рыбаки напряженно следили за фосфорическим мерцанием волн вокруг невидимых в темноте стеклянных буйков. Амулет не помог. Когда рано утром сети были подняты, кто-то разочарованно свистнул, механик Ямамото выругался, а сэндо смущенно почесал в затылке: в слизистой каше из медуз и сифонофор бились всего три-четыре десятка небольших рыб, из них пяток молодых тунцов. По предложению сэндо «Счастливый Дракон» передвинулся на полтораста миль к западу. Там произошла катастрофа. Главная линия сетей зацепилась крючьями за коралловую отмель. Двое суток рыбаки с терпеливым озлоблением возились на проклятом месте, спасая сети. На рассвете третьего дня разразился шторм, и сто шестьдесят шесть новеньких стометровых тралов, почти половина того, чем располагал «Счастливый Дракон», были безвозвратно потеряны.

— Если так пойдет дальше, — сказал Ямамото, презрительно разглядывая одинокие тушки тунцов, распластанные на палубе, — мы сгорим от стыда еще прежде, чем вернемся домой. В мое время...

— В твое время! — яростно перебил его сэндо. — В твое время тунца было сколько угодно и дома, у берегов Идзу. Да только это было гораздо раньше, чем ты научился втягивать носом сопли, Тюдзи. Помолчал бы хоть!

Усталые и злые рыбаки угрюмо перебирали сети. Круглые буйки темнозеленого стекла тускло отсвечивали на солнце. Сэндо прошелся по палубе, морща лоб и нервно потирая руки. Несколько раз он останавливался, как бы желая сказать что-то, но не решался и снова принимался бегать вокруг рыбаков. Шторм утих так же быстро, как и налетел, и теперь над присмиревшим океаном царила тишина и горячее солнце. Небольшие волны лениво плескались под кормой шхуны. Масуда, самый молодой из рыбаков, оторвался от работы, чтобы поправить головную повязку, сползшую на глаза.

— Везет же другим, — досадливо сказал он. — Знают богатые рыбой места и всегда приходят домой с полными трюмами. А мы таскаемся по морю взад и вперед и никакого толку.

В другое время сэндо непременно оборвал бы наглого мальчишку и, возможно, стукнул бы его по затылку. Но сейчас он оставил упрек без ответа. Он только пожал плечами и вдруг, остановившись возле механика, проговорил негромко:

— Есть одно место, где тунца видимо-невидимо. Только...

Он замолчал, словно испугавшись собственных слов. Все насторожились. Ямамото бросил паклю, которой вытирал руки.

— Где же такое место?

— Нет-нет, — торопливо забормотал сэндо. — Туда нам нельзя, никак нельзя.

— Я знаю, — объявил Масуда. — Мисаки-сан говорит о Маршальских островах. Мой дед ходил туда еще до войны. Там рыбаки хорошо зарабатывали в те времена.

— Правда, — отозвался кто-то, — нам следовало бы сразу идти туда.

Сэндо отрицательно замотал головой. — Нам туда нельзя, — повторил он.

Но в его голосе не было уверенности, и все рыбаки сразу почувствовали это. Они вскочили на ноги и обступили его.

— Почему нельзя? Кто нам может запретить?

— Нельзя, вот и всё, — притворно-сердито крикнул сэндо. — Говорят вам... Кто здесь сэндо, я или ты, Масуда?

Он фыркнул и уже спокойно добавил:

— Это недалеко от запретной зоны. Кроме того, Маршальские острова теперь не принадлежат Японии, и там нас опять, как и в прошлый раз, могут задержать за лов в чужих водах.

— Пусть они будут хоть трижды чужие, — сказал Ямамото. — Надо идти туда, раз там есть тунец.

— Уж не опасениями ли своими ты думаешь кормить этой весной свою семью, Мисаки-сан?

Рыбаки одобрительно загудели.

— Нам ли бояться риска...

— Мы удерем от патрулей или скажем, что заблудились...

— Нам нельзя возвращаться с пустыми руками...

— Тунца там много, это правда, — сэндо нервным движением пригладил волосы на макушке и оглянулся на капитана. Тот стоял молча, не принимая участия в споре. Тогда сэндо решился. — Хорошо, — сказал он, — мы пойдем туда. Но вспомните прошлый рейс и еще раз подумайте об этом. Если нас задержат американцы, нам не сдобровать.

— Нечего нам думать, — рассерженно заметил один из рыбаков. — Я должен добыть рыбу, а думать буду, когда мои дети перестанут пищать от голода. На Маршаллы так на Маршаллы или где это там?

— На Маршаллы! — завопили все. — На Маршаллы, где много тунца!

В тот же день, двенадцатого февраля, «Счастливый Дракон» повернул на юго-юго-восток. Вечером сэндо вместе с капитаном и радистом стояли в рулевой рубке. Поговорив о каких-то пустяках, он вдруг спросил:

— Вы не боитесь, Цуцуи-сан?

— Я? — капитан, двадцатидвухлетний парень, недавно окончивший префектуальную морскую школу в Айнити, пожал плечами и с ненужной пристальностью уставился на компас. — Конечно, боюсь. Но еще больше я боюсь остаться без рыбы и без работы.

— А вы, Кубояма-сан?

Кубояма вспомнил последние напутствия Нисикава и только вздохнул. Тунца не было. «Счастливый Дракон» перешел уже международную границу перемены чисел, но уловы были столь незначительными, что никто из рыбаков даже не ругался. Как известно, бесполезно и небезопасно бранить судьбу за то, что она повернулась к тебе спиной. После короткого совещания с наиболее опытными рыбаками сэндо предложил капитану повернуть обратно на запад, в обход американских вод, в центре которых лежали Маршальские острова. Среди них находились и два черной славы атолла — Бикини и Эниветок, всем известные полигоны для испытания атомных бомб.

Капитан озабоченно склонился над потрепанной картой, в левом нижнем углу которой большим оранжевым многоугольником была обозначена запретная зона.

— Было бы очень неприятно завернуть ненароком туда, — сказал он.

— Избави нас от этого, — с чувством проговорил сэндо, схватившись за амулет. — Нас бы обвинили в шпионаже и тогда... Но не думаю, чтобы нас занесло туда. Течение тянет гораздо севернее, так что...

— Можно обойти американские воды с севера, — заметил один из рыбаков.

— Пожалуй. Мы срежем американскую область вот здесь, — капитан взял другую карту. — И тогда до границы запретной зоны останется по крайней мере миль сорок.

По правде говоря, вопрос о запретной зоне волновал их очень мало. Гораздо более беспокоило их магическое сочетание слов «чужие воды», с которыми были знакомы еще их отцы. «Чужие воды» означало, что плавать и ловить рыбу в данном месте нельзя, и что существует поэтому вполне реальная опасность быть задержанными и отданными под суд в чужой недружелюбной стране. И сэндо рассудил, что, поскольку обратный путь в Японию всё равно лежит через этот район, в пределах американской опеки, можно будет вообще воздержаться от лова, а в случае чего они отговорятся невозможностью определить свое местоположение на таком удалении от берегов.

И они пошли на запад, по ночам ставили сети, на рассвете брали то немногое, что в них попадалось, и снова двигались дальше. Так прошла неделя. Рыбаки работали уже без всякого энтузиазма, мечтая только о том, чтобы вознаграждения за улов хватило для расплаты с хозяином за взятые в кредит продукты и одежду. Полуторамесячная добыча едва покрывала дно засольного трюма.

Ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта ничем не отличалась от десятка прежних ночей. Было тихо, на бархатном, угольно-черном небе мерцали яркие звезды, дул легкий приятный ветерок. Команда только что закончила ставить сети и расположилась на ранний завтрак прямо на палубе. Стучали палочки о чашки, кто-то мурлыкал песню. Капитан и радист Кубояма беседовали вполголоса, присев на поручни-галереи позади рубки. По обыкновению недовольно ворча, из машинного люка вылез механик Ямамото, вытирая ветошью замасленные пальцы.. Сэндо взобрался на корму и озабоченно осматривал сломавшийся вчера ворот для подъема тралов. А вокруг расстилался бескрайний океан, черный, как небо, с такими же мерцающими в его глубине блестящими искрами. И вдруг...

Мертвый, бело-фиолетовый свет мгновенно и бесшумно залил небо и океан. Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии в темном грозовом небе, невыносимый, как полуденное тропическое солнце, он со страшной силой ударил по зрительным нервам, и все, кто находился на палубе «Счастливого Дракона», одновременно закричали от режущей, боли в глазах и закрыли лица руками. Когда через несколько секунд они осмелились вновь открыть глаза и посмотреть сквозь чуть раздвинутые пальцы, у них вырвался новый крик — крик изумления и ужаса. Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами всех цветов радуги. Оранжевые, красные, желтые вспышки сменяли друг друга с неимоверной быстротой. Это невиданное зрелище продолжалось около минуты, затем краски потускнели и слились в огромное багровое пятно, медленно всплывшее над горизонтом. И чем выше оно поднималось, тем больше разбухало и темнело, пока, наконец, не погасло окончательно. Тогда наступила тьма.

Ошеломленные рыбаки некоторое время еще смотрели в ту сторону, затем переглянулись и заговорили все разом.

— Что это? Уж не солнце ли?

— Солнце утром на западе? Ерунда... И потом это гораздо больше солнца!

— Я знаю, что это! Это маневры, стреляли линкоры!

— Это атомная бомба, вот что это такое, — заявил Ямамото.

— Если это атомная бомба, то где же грибовидное облако?

— Его не разглядеть в темноте. Но это был атомный взрыв, бьюсь об заклад...

Все повернулись к капитану. Но Цуцуи был растерян не менее других. Он пожал плечами и механически поднял к глазам часы. Без десяти четыре. Что же это могло быть? Сэндо шептал заклинания, отгоняя беду. Кубояма, сняв очки, протирал стекла краем головной повязки. Он раскрыл рот, чтобы сказать что-то, и в этот момент до «Счастливого Дракона» докатился грохот. Он не был похож ни на гром, ни на пульсирующий гул артиллерийской канонады. Чудовищный вал густого, тяжелого звука обрушился на шхуну, и она заметалась в его протяжных раскатах. Мелкой дрожью тряслась палуба, скрипела обшивка, дребезжали стекла в иллюминаторах рулевой рубки. Рыбаки зажимали уши, падали на колени.

— Кувабара! Кувабара!* — завывал сэндо, схватившись руками за щеки.

*Восклицание ужаса.

Но вот кончился и этот звуковой ад. Всё стихло. Снова зашелестел ветерок в снастях, снова стал слышен плеск мелких волн у бортов «Счастливого Дракона». Цуцуи, бледный, с трясущимися губами, спрятал часы в карман. От момента вспышки до звука прошло не менее десяти минут! Первым опомнился сэндо!

— К выборке сетей, живо! — заорал он.

Работали все, даже радист и капитан, молча и торопливо. Никто больше ни о чем не спрашивал. Было ясно: случилось такое, чему они не должны были быть свидетелями. Нужно уходить отсюда и уходить как можно скорее. Но страшные сюрпризы еще не кончились. Было около семи, и восток уже окрасился мягкими красками ясного погожего утра, когда кто-то крикнул:

— Что такое? Смотрите!

Серая туманная пелена обволакивала небо с запада. Она медленно распространялась навстречу восходящему солнцу, размывала и поглощала четкую линию горизонта, плотной завесой вставала между глазами и изумрудным небом. Это не был туман, и все поняли это, когда на палубу, на сети, на руки и плечи стала оседать мельчайшая беловатая пыль. Она беззвучно падала сверху и покрывала корабль, клубилась в ленивой теплой воде океана вокруг шхуны. Ее становилось всё больше и больше, и вот уже не стало видно ничего, кроме массы медленно падавшего порошка, похожего на рисовую пудру. И порошок этот был горячий!

— Небо горит! — суеверно прошептал сэндо. — Пепел горящего неба! Они подожгли небо, оно горит, и пепел сыплется на нас!

— Пепел горящего неба!

— Скорее! Скорее! — сэндо осип от крика.

Рыбаки, чихая и кашляя, размазывая белый талькообразный порошок по потным лицам и отхаркивая его из легких, с удвоенным рвением принялись за работу. Через два часа сети были подняты. «Счастливый Дракон», неся на палубе полуметровый слой «небесного пепла», полным ходом пошел на север, и из рулевой рубки лишь с трудом можно было различить бушприт, зарывающийся в непроницаемую мглу.

«Счастливый Дракон» вернулся в родной порт четырнадцатого марта. Опытный взгляд Нисикава, всегда самолично выходившего встречать свои шхуны, сразу определил: дело плохо. Шхуна с хорошим уловом не может иметь такую мелкую осадку. Опасения его подтвердились, когда стало возможно различить лица рыбаков, они были угрюмы и не выражали должной радости по случаю благополучного возвращения. Было в этих лицах и еще что-то, странное и необычное, но что именно — Нисикава вначале никак не мог определить. Через четверть часа шхуна пришвартовалась к пирсу, и команда кинулась в толпу встречающих. Послышались радостные восклицания, поцелуи, расспросы, смех и шутки. Нисикава вздохнул и неторопливо пошел к борту. Сэндо Мисаки и капитан Цуцуи помогли ему взойти на палубу и вскарабкаться в рулевую рубку.

Капитанская каюта на стотонной шхуне — далеко не лучшее помещение для степенной беседы. Узкая дверь из рулевой рубки ведет в душную прямоугольную каморку с крохотным иллюминатором в дальней стене. Света от иллюминатора мало — снаружи его загораживает выхлопная труба дизеля. Слева расположены одна над другой две койки-ящика для капитана и сэндо, справа — ящик, вернее шкафчик, служащий одновременно и столом. На нем в беспорядке разбросаны карты, старые газеты, документы. Проход между койками и шкафчиком доступен только не очень полному человеку. Но Нисикава не терпелось узнать подробности очередной неудачи. К тому же в свое время он сам был капитаном, и каюта на «Счастливом Драконе» была ему не в диковинку. Поэтому он решительно втиснулся в проход и грузно опустился на койку. Цуцуи и Мисаки расположились на столе-ящике напротив. С минуту хозяин молча глядел на провинившихся.

— Ну? — спросил он наконец. — Чем порадуете?

Капитан понурил голову. Сэндо смущенно пригладил жесткие волосы ладонью, обмотанной грязным бинтом, и сокрушенно вздохнул.

— Должен с большим сожалением сообщить, — начал он, — что...

— Постойте-ка, — перебил вдруг Нисикава, нагибаясь вперед и всматриваясь в их лица. — Что это вы так почернели? Загар, не загар... Никогда не думал, что человек может так загореть.

Капитан и сэндо переглянулись и пожали плечами.

— Не знаю, — пробормотал капитан. — У нас все так. Загар, разумеется, Нисикава-сан. Ведь мы ходили далеко на юг, за Маршальские острова.

— Нет, это не загар, — сказал Нисикава. — А что у вас с руками, Мисаки-сан?

— Нарывы, — неохотно отозвался тот. — У многих высыпали гнойники... почти у всех. Под ногтями, в ушах, в волосах. Замучились совсем. Думали, уж не бери-бери ли это.

— Может, бери-бери, а может быть и нет, — сказал Ннсикава нахмурившись. — Видал я уже такие вещи. Удивительно похоже на гэнбакусе — заболевание от атомной бомбы. Но откуда оно у вас могло взяться?

— Какая там атомная болезнь, — досадливо махнул рукой сэндо, — поедим свежего лука, и всё, как рукой, снимет. Это всё пустяки. Вот нам придется огорчить вас, Нисикава-сан.

— Говорите.

— Нам удалось взять всего девять тонн тунца.

Нисикава резко откинулся назад, больно стукнувшись головой о край верхней койки. Впрочем, боли он не почувствовал.

— Всего девять тонн? Вшестеро меньше обычного? Да что это с вами?

— Да, всего девять тонн. Но это еще не всё, — сэндо прямо, с мужеством отчаяния взглянул хозяину в глаза. — Мы потеряли сто восемьдесят тралов. Половину наших сетей.

Несколько минут прошло в тяжелом молчании. Нисикава думал. Затем он спокойно сказал:

— Ну, что ж, бывало и хуже. Только... Это всё, что вы хотели рассказать мне?

Капитан встрепенулся и вопросительно посмотрел на сэндо. Тот неохотно пробормотал:

— Собственно, это всё... Насчет рыбы, конечно. Но нам еще пришлось видеть странные вещи на океане. Странные и страшные. Ночью...

— Я так и знал, что что-то случилось, — сказал Нисикава вставая. — Такой пустяковый улов... Шутка ли? Девять тонн! Меня засмеяли бы у нас в Яидзу, если бы у вас не было оправдания. Я пошел. Сегодня прошу вас обоих и радиста к себе на ужин. Там поговорим обстоятельно. Девять тонн, подумать только! Сгружайте рыбу.

Он уже протискивал свой обвисший живот через дверь, когда снаружи донеслась отчаянная брань. Кто-то ругался с портовым инспектором по поводу состояния двигателя шхуны, и Нисикава невольно остановился, ошеломленный этим потоком рыбацкого красноречия, густо пересыпанного английским сквернословием. Потом ухмыльнулся и спросил:.

— Механик?

— Да... Ямамото, — отозвался сэндо. — Ему бы вышибалой быть...

— Механик он очень хороший, — вступился капитан.

Нисикава сгорбился и, кряхтя, вылез из каюты. Цуцуи вздохнул и хотел что-то сказать, но Мисаки вдруг выругался совершенно как Ямамото.

— Нисикава-сан сердится! Нисикава-сан недоволен! Девять тонн! Шестая часть! Да я за всех тунцов в океане и за все сети в Яидзу не согласился бы повторить нынешнее плавание, провались оно пропадом. Ха, страшно и вспомнить...

Он сорвался с места и выскочил на палубу. Через несколько секунд он уже метался среди рыбаков, рассыпая приказания. Началась разгрузка улова.

Необычайно темный цвет лица был не только у капитана и сэндо, и заметил это не только Нисикава. Первое, что слышал каждый из рыбаков «Счастливого Дракона», здороваясь с родными, было: «Где это ты так почернел?». Рыбаки неловко отшучивались, а один из них, выведенный из себя, выкрикнул раздраженно, с обидой в голосе: — Легко болтать языками, а вот посмотрел бы я, как почернели бы вы все, если бы увидели, как горит небо!

Все рыбаки на свете, как и все мореплаватели, непрочь покичиться пережитыми опасностями и удивительными приключениями, и при этом, как известно, они нередко теряют чувство меры. Так было всегда и везде, и рыбаки Яидзу не представляют в этом отношении исключения. Но на этот раз случай был слишком необычным, чтобы казаться досужей выдумкой, и вечером в двух десятках домов в Яидзу, родные и знакомые, затаив дыхание и разинув рты, слушали рассказы очевидцев о том, как горело и осыпалось ночное небо в далеких южных морях.

В доме Нисикава хозяин дождался, пока палочки гостей улеглись в пустые чашки, отослал из комнаты жену, выложил на столик пачку сигарет и предложил капитану рассказать о плавании.

— Как вам известно, Нисикава-сан, — начал Цуцуи, — вышли мы из Яидзу в середине января...

— Мы шли, не останавливаясь, до самого Яидзу, — так мы были испуганы, — закончил капитан. — И это было нелегко, так как через два дня заболел Ямамото. Мне самому пришлось смотреть за машиной.

— Что с ним было, с этим механиком? — спросил Нисикава, давно уже встревоженно поглядывавший на сидевшего справа от него радиста.

— Его рвало, болела голова, он несколько дней отлеживался, не принимая ни воды, ни пищи. Вместе с ним заболело еще несколько человек. Потом они оправились.

— Тогда же и начались у нас эти проклятые нарывы, — вставил сэндо, — а у Кубояма-сан даже гной какой-то пошел из ушей.

— Почему же вы... Кубояма-сан, что с вами? — с беспокойством спросил вдруг Нисикава.

Радист с видимым усилием поднял веки, обвел всех бессмысленным взглядом и тряхнул головой.

— Слабость какая-то, извините, Нисикава-сан, — виновато пробормотал он.

— Может быть, вам следует отдохнуть?

— Нет-нет, не обращайте на меня внимания, прошу вас.

Нисикава кивнул головой и снова повернулся к капитану и сэндо.

— А вам не приходило в голову тогда, первого марта, попробовать установить связь с какой-либо радиостанцией и узнать, что произошло.

— Видите ли, хозяин, — после короткого раздумья сказал капитан, — ближайшие радиостанции находились, вероятно, в запретной зоне. И избави бог, если бы они засекли нас. Хотя, по нашим расчетам, до границы зоны оставалось еще не менее двух десятков миль, но мало ли что могло случиться? Вам ли не знать американских дьяволов с их грубостью и настойчивостью? Нас бы мигом запеленговали, задержали, и мы долго не увидели бы родных берегов.

— Может быть, вы и правы... Да, может быть, вы и правы. И всё-таки... — Нисикава с сомнением покачал головой и замолк.

— Самое главное, конечно, — изображая на своем лице почтительную улыбку, поспешно сказал сэндо, — мы очень не хотели подвести хозяина. Ведь и без того «Счастливый Дракон» принес вам много убытков, Нисикава-сан, не правда ли?

Нисикава помолчал с приличествующей случаю важностью, затем вздохнул и веско заметил: — Убытки мне в этот сезон принес не только «Счастливый Дракон». Ни одна из моих шхун не добыла и половины того, что добыто в прошлом году. Но всё же шестую часть улова не привозил никто, кроме вас.

Он помолчал, рассеянно вертя в пальцах длинный бамбуковый мундштук.

— Конечно, то, что вы видели и пережили, в известном смысле оправдывает вас. Но вы понимаете, что мириться с таким уловом я не могу. Не будь у вас этих черных пятен на лице и на руках... и этих болячек, конечно, я бы завтра же заставил вас готовиться к новому плаванию. Ведь вы не оправдали даже расходов на рейс.

— Осмелюсь спросить, — сказал сэндо, — вы будете вычитать из заработка команды то, что они забрали в кредит?

— Не знаю... Подумаю, — ответил Нисикава. Он налил себе саке, отхлебнул и поморщился: — Остыло... Не знаю. Смотря по тому, какую цену будут давать в этом году за тунца. Возможно, мне еще удастся выскочить, если и не с прибылью, то без больших убытков. Тунец, по-моему, неплохой.

— Очень хороший тунец, Нисикава-сан, — подхватил сэндо.

— Но что дадут за него, вот вопрос?

Нисикава налил себе еще чашку саке и протянул бутылку капитану.

— Мне не хотелось бы выговаривать вам, но, как мне кажется, во всём, что произошло, чувствуется какая-то нерадивость с вашей стороны, Мисаки-сан. Да и с вашей, капитан.

Капитан и сэндо склонили головы, смиренно принимая упрек и готовясь к самому худшему. Но в этот момент Кубояма захрипел, словно задыхаясь, запрокинул голову и упал навзничь. Глаза его были закрыты, в сером лице ни кровинки, в углах черных губ выступила пена. Все вскочили. Нисикава торопливо отодвинулся от столика и крикнул жене, чтобы принесли холодной воды.

— Нужно скорее позвать доктора, — проговорил капитан, стоя на коленях возле тела радиста, — и сообщить родным. Я никак не могу нащупать у него пульса.

Пока Нисикава отдавал служанке распоряжения, капитан с помощью сэндо перенес Кубояма на веранду и уложил на цыновку. Больному разжали зубы и влили в рот несколько ложек воды. Он закашлялся, сморщился и открыл тусклые глаза. Губы его шевельнулись, и склонившийся над ним Цуцуи разобрал: — ...Плохо... Скажите Сюн...

Нисикава-сан сказал глубокомысленно:

— Вам всем необходимо немедленно обратиться к врачу.