вернёмся в библиотеку?

Глава 17

ЖАРКОЕ ЛЕТО 1971 ГОДА


В понедельник 31 мая 1971 года Бушуев позвонил мне на ”двойку” по ВЧ-связи из Подлипок и рассказал, что Келдыш собирал у себя ”узкий круг” членов экспертной комиссии по Н1-Л3. Келдыш заявил, что пора решать судьбу Н1-Л3.

Далее он перечислил уже известные замечания, которые при объективном подходе нам было трудно оспаривать. Келдыш был настроен, по словам Бушуева, очень мирно. Однако твердо заявил, что в принятом варианте считает экспедицию на Луну в 1973 году нереальной и предложил Мишину без конфликта с экспертной комиссией найти взаимоприемлемые решения, с которыми вместе можно выходить на ВПК, а потом и выше.

Мишин вел себя очень несдержанно и по каждому пункту возражал Келдышу: ”Мы разложим все по полочкам и покажем, что все получается”.

”Я вынужден был слушать и молчать, - говорил Бушуев, - чтобы не ставить своего шефа в глупое положение. Тебе с Феоктистовым повезло, что вы оказались на полигоне и не участвовали в этом спектакле”.

Когда я рассказал Феоктистову о разговоре с Бушуевым, он так оценил ситуацию:

- Трудно договориться, когда с одной стороны сверхрешительность при отсутствии всякой осмотрительности, а с другой - осторожность при отсутствии права принимать решения.

- Ну, Константин Петрович, - возразил я, - насчет радикальных решений вы тоже мастер. С вашей подачи на "Восходе-2" отказались от скафандров, вы уговорили Королева на 200 миллиметров уменьшить диаметр спускаемого аппарата ”Союза”, так что теперь там надо сидеть скрючившись, как на ”Восходе”, а по весу мы не выиграли - пришлось класть свинец для балансировки. Вы же настолько зажали нас, управленцев, на Л3, что я потерял веру в надежность системы. В этом году мы отработаем агрегат стыковки ”Союза” с ДОСом с внутренним переходом, а на Л3 до последнего времени в сводках по массе остается переход через открытый космос.
305

- Не будем посыпать раны солью, - предложил Феоктистов. - Л3 уже морально устарел. Опыт, который получим на ДОСе, очень поможет, и, думаю, нам нетрудно будет убедить высокое начальство в необходимости реконструкции Л3.

- Согласен. Сейчас главное - проникнуть в ДОС.

Прилетевший через день Мишин не счел нужным рассказывать нам об итогах обсуждения Н1-Л3 на экспертной комиссии у Келдыша.

Мишин выглядел бодро, хотя рассказал, что три дня провел в больнице, потом летал в Пермь по выборным делам как депутат Верховного Совета Российской Федерации.

С Мишиным прилетел Елисеев. После полета на ”Союзе-10” он был назначен заместителем Трегуба по управлению полетами. Елисеев настаивал на введении в бортовую инструкцию для космонавтов четких указаний для ограничения времени работы СКД в процессе сближения на случай выхода за пределы, обозначенные на графике так называемой фазовой плоскости. На этом графике был изображен коридор разрешенных скоростей сближения в зависимости от дальностей между объектами. СКД включался для разгона или торможения, когда зигзаги на графике упирались в одну из стенок этого коридора.

График был рассчитан нашими теоретиками, и под него были отрегулированы приборы, управляющие сближением. Чтобы записать в инструкцию конкретную цифру, я вызвал по ВЧ-связи Раушенбаха и Легостаева. Они обещали подумать. Это было 2 июня. Утром 3 июня, видимо под давлением нашего главного теоретика по сближению Шмыглевского, они заявили, что ”Игла” и блок управления сближением (БУС) разбираются лучше космонавта, сколько секунд надо работать двигателю в каждом конкретном случае.

Мы с Феоктистовым попытались убедить Елисеева. Но он упорно доказывал:

- Нельзя давать космонавту график с указанием предельных скоростей сближения и при этом не говорить, что он должен предпринимать при выходе параметров движения за эти пределы. Если он ничего не сделает, мы же будем потом обвинять экипаж в срыве сближения. Я хочу исключить обвинение экипажа в неправильных действиях на случай отказа БУСа на выключение двигателя.

Вмешался Башкин, обидевшийся за БУС.

- Но может быть отказ и на включение. На этот случай давать космонавту указания просто опасно. Башкина поддержал Феоктистов.

- Я понимаю, что теоретики не хотят возлагать на космонавта ответственность за принятие решения, ибо алгоритм может быть
306
очень сложным и нельзя предусмотреть сочетания всех вводных, с которыми надо считаться.

Я соединил Елисеева с Легостаевым по ВЧ-связи и предложил им продолжить спор как двум ”лучшим ученикам Раушенбаха”.

После обеда в зале МИКа собралось многолюдное собрание, именовавшееся заседанием Госкомиссии. Обычно на такие предпусковые этапные заседания приходили до сотни участников и ”болельщиков”, в то время как формально действительных членов Госкомиссии, утвержденных решением ЦК, было не более десяти.

Открывая заседание, Керимов сказал, что он получил информацию о заседании Политбюро, на котором обсуждался вопрос о предстоящем полете ”Союза-11”.

- Министр Афанасьев сообщил мне, что на Политбюро были вызваны он, Келдыш, Смирнов и Бушуев. Они заверили, что все для обеспечения полета и стыковки предусмотрено, необходимые доработки подтверждены экспериментальными проверками, экипаж хорошо подготовлен и все будет в порядке. Леонид Ильич Брежнев просил еще раз все проверить, чтобы на этот раз задача стыковки и перехода была выполнена. Товарищ Брежнев просил передать, что это очень важно. Он нам всем доверяет и надеется, что мы выполним задачу. Афанасьев доложил Политбюро состав экипажей. Косыгин спросил, хорошо ли они все подготовлены. Смирнов заверил, что да, на заседании ВПК экипажи докладывали о своей готовности. Брежнев сообщил, что французское правительство обратилось с запросом: когда мы намерены осуществить пилотируемые полеты, - в связи с тем, что Франция собирается в ближайшие дни произвести ядерный взрыв в атмосфере. Посоветовавшись с товарищем Келдышем, Смирнов и Бушуев ответили, что взрыв не будет служить помехой, - так передал товарищ Афанасьев.

Шабаров вынужден был коротко доложить о всех итогах испытаний и не упустил случая упомянуть ”пшик”.

Доклад о ракете-носителе сделал заместитель Козлова Александр Солдатенков.

Проблемы безопасности на случай солнечных вспышек, а следовательно, и любой другой радиационной опасности - это сфера ответственности Евгения Воробьева. ”Наверху” приняли решение, допускающее полет при ядерном взрыве, не спросив его. Он промолчал. Но подал голос Северин:

- Надо поручить космонавтам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.

- А зачем?

- Чтобы они сами решили, если начнется ядерная перестрелка, стоит ли возвращаться на Землю.
307

Эта импровизация вызвала общий смех.

Госкомиссия установила сроки вывоза на старт - 4 июня и пуска - 6 июня 1971 года.

До ужина оставался час, и я решил провести его в спокойном горизонтальном положении. Но зашел Михаил Самохин поделиться идеями по заселению новых гостиниц и финансированию нового строительства.

По дороге в столовую меня остановил сильно возбужденный Гай Северин.

- Мне позвонили с 17-й площадки. Врачи забраковали по какому-то признаку Кубасова, и принято решение заменить весь экипаж. Это значит, что я должен заменить все ложементы и медицинские пояса, подготовку костюмов и прочее, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю и находится под обтекателем.

Я был ошарашен. Зашли в столовую. Шабаров спокойно ужинал.

- Знаешь новость о замене экипажа?

- Первый раз слышу.

- Неужели ваш шеф не счел нужным с вами посоветоваться по такому принципиальному вопросу? - удивился Северин.

Замена экипажа за двое суток до старта - такого не было еще ни в нашей, ни в американской практике. Опять мы проводим эксперимент ”впервые в мире”.

Сенсация начала бурно обсуждаться в столовой. Шабарова Мишин вызвал по телефону и приказал собрать руководство в МИКе на 23 часа.

- Приказ есть приказ, - сказал Шабаров и обратился к Феоктистову: - Центровку надо пересчитывать? Ведь веса космонавтов другие.

- Сейчас займемся. Раз такое дело, пойду искать своих теоретиков.

На вечернем совещании в МИКе Воробьев сказал, что у Кубасова рентген, сделанный утром при штатном медосмотре, показал затенение в правом легком. Величина затенения с куриное яйцо.

Первым возмутился Правецкий, предшественник Воробьева по руководству 3-м Главным управлением Минздрава.

- Как же это выясняется за двое суток до старта? Такой процесс не может развиться за неделю.

- Известно, что за космонавтами следит служба медицинского контроля ВВС, это вы у них спросите, - ответил Воробьев.

- После того как они проглядели язву у Беляева, я ничему не удивляюсь, - продолжал возмущаться Правецкий. - Вы знаете, что у Беляева были кровотечения, но он два года уклонялся от обследования, боялся, что его отчислят из отряда космонавтов. В
308
наше время в Москве дать космонавту умереть в госпитале от кровотечения - это ведь не так просто! Бригада хирургов во главе с Вишневским не могла его спасти. Вот чего стоят заявления профанов от медицины о постоянном контроле.

- Ну, сейчас не о Беляеве идет разговор, - примирительно сказал Воробьев.

На полуночном совещании договорились, что независимо от ”затенения в легких” ракета-носитель с космическим кораблем в 6 утра будет вывезена на стартовую позицию. Необходимые доработки и замены будем производить на старте через люк. Это единственно возможное решение.

Объем работ Семенов, Северин и глава всех слесарей и монтажников Константин Горбатенко оценили в четыре-пять часов. Работы начнутся сразу после установки ракеты-носителя. Но замена экипажа - это прерогатива Госкомиссии.

Утром, проводив ракетный поезд на стартовую позицию, собралась Госкомиссия.

Открывая в 7 часов утра столь необычное заседание, Керимов сказал:

- Нам сообщили врачи, что Кубасова нельзя допускать к полету. Для всех нас это полная неожиданность. Только вчера доложили Политбюро состав экипажа, получили добро - и вдруг такой конфуз. Пусть Евгений Иванович Воробьев доложит, как это стало возможным.

- Космонавты проходили штатный предполетный медосмотр. Во время рентгена у Кубасова заметили затенение. Сделали послойную рентгенографию. Установили, что инфильтрат находится на глубине девяти сантиметров величиной с пятак. Процесс оценили как острый и активный.

- Как же так, - возмутился Керимов, - космонавты находятся под постоянным наблюдением. Это ведь не желудочное расстройство. Где вы были раньше?

- Им делали рентген последний раз в феврале. Все было в порядке, и все это время Кубасов чувствовал себя хорошо.

- Насколько я смыслю в медицине, это острый туберкулезный процесс. Неужели не могли ничего заподозрить по анализу крови?

- В крови теперь обнаружили повышенное содержание эозинофилов, другие показатели нормальные.

- Это все слова, а есть ли письменное медицинское заключение? Кто его подписал?

Воробьев заверил, что бумага есть.

Керимов обратился к Каманину:

- Какие будут предложения, Николай Петрович?
309

- Мы считаем, что в основной экипаж вместо инженера-испытателя Кубасова следует включить инженера-испытателя Волкова. Леонов уже был в космосе, даже выходил в открытый космос. Волков уже летал на ”Союзе”. Такой инженер справится с задачей.

Неожиданным для всех было возражение Мишина.

- Мы возражаем. Я советовался с нашими товарищами. У нас есть подписанный с ВВС документ, что в подобных случаях надо менять тройками - весь экипаж. Дублирующая тройка прошла подготовку с хорошей оценкой. Новая несработавшаяся тройка будет хуже дублирующей. Мы категорически настаиваем на замене всей тройки.

Главный инженер ВВС - заместитель Главкома ВВС Пономарев поддержал Мишина, а не Каманина. Остальные не стали вмешиваться в спор, исходя из принципа ”какая мне разница, кто полетит”.

Госкомиссия постановила заменить весь экипаж - всю тройку. Каманину поручили объявить решение экипажу.

Башкин, который участвовал в обучении космонавтов и принимал у них экзамены, переживал замену экипажа как личную трагедию.

- Мы вместе со своими товарищами столько времени потратили на основной экипаж, что были совершенно за него спокойны. А на дублирующий у нас просто времени не хватало. Да и они сами не верили, что полетят. В нашей истории такого не было, чтобы меняли состав, утвержденный ВПК. Да, честно говоря, я почему-то очень уверен был в Кубасове, он прекрасно разбирается в наших делах. И вдруг так подвел своим инфильтратом.

- Товарищ председатель, - подал голос Шабаров, - мне, Северину и Феоктистову надо быть на старте для доработок корабля под новый экипаж, а мы еще не брились и не завтракали - разрешите отбыть!

- Предложение технического руководства принято. Заседание закрываю, - объявил Керимов.

Мы спешно разъехались на утренний туалет и завтрак, не подозревая, что приняли решение, разделившее экипажи - на живых и мертвых.

Предстоял трудный день. Хорошо бы после душа и завтрака часок поспать. По московскому времени только 7 часов утра. Но не получилось: сладко проспал не более 10 минут. Разбудил телефон. Дежурная по ВЧ-связи сообщает: ”Вас срочно вызывают из Подлипок Бушуев и Иннелаур. Поспешите, у меня уже большая очередь”.
310

Пока шел на ВЧ, прокручивал варианты возможных неприятностей, которые могут сообщить из Подлипок. Скорее всего при испытаниях в КИСе следующего корабля, № 33, обнаружили нечто, требующее внесения изменений в корабль № 32, который уже стоит на старте. Этого нам еще не хватало!

Оказалось все гораздо веселее. Иннелаур передал, что сегодня в ночь закончили заводские испытания космического корабля № 33 с одним замечанием по системе ДРС. Замечания ”отписали”, и машину отключают. А вызвали меня, чтобы предупредить.

- В 7 часов по московскому времени к вам вылетает министр, - сказал Бушуев. - Вчера мы с ним были на Политбюро. С министром летит Царев, он знает подробности. Но могу сказать, что обстановка была спокойная, доброжелательная. Мы здесь еще раз с Вильницким и Сыромятниковым просмотрели все материалы по испытаниям стыковочного агрегата и решили, что если вы при подготовке ничего не сломаете, то все должно получиться.

Я сообщил Бушуеву решение Госкомиссии о замене экипажа. Он возмутился:

- Как же вы там решаете не посоветовавшись с Москвой? Мы Политбюро доложили, что летит экипаж Леонова. Заверили, как хорошо они подготовлены, а вы из-за одного Кубасова всех заменили. В какое положение поставили Афанасьева, Смирнова и Устинова? Теперь они должны срочно передокладывать. Через три часа министр будет у вас, он спасибо не скажет. Тебя я вызвал к телефону, чтобы успокоить. Вильницкий и Сыромятников совершенно уверены в надежности стыковочного агрегата. Но подготовься: Афанасьев волнуется и будет тебя допрашивать по деталям.

Для подготовки я ушел в МИК, предварительно вызвав туда отдыхавших стыковщиков.

С Евгением Бобровым и Борисом Чижиковым пытаемся снова проиграть возможные неприятности на последних миллиметрах стягивания. Они оба меня успокаивают.

С семьей Чижиковых мы жили вместе на вилле Франка в Бляйхероде в 1946 году. Двое моих сыновей и трехлетний Боря Чижиков составляли ”детский сад” виллы Франка, которому я и Семен Чижиков почти не уделяли внимания. Только по воскресеньям выезжали на прогулки-пикники в лесистые окрестности, которыми так богата Тюрингия.

Теперь 28-летний инженер Борис Чижиков доказывает:

- Мы очень внимательно следили, чтобы не сомневаться в герметичности стыка. Боялись, что по недогляду контровочная проволока, кусок экранно-вакуумной тепловой изоляции или еще какая-нибудь тряпка после надевания обтекателя попадет на поверхность шпангоута. Монтажники 444-го цеха и сам Горбатенко были очень
311
внимательны. На одни очистительные протирки выписали 16 литров спирта!

- Успокоили вы меня, 16 литров для стыковочного агрегата - это неплохо. Чего доброго закачается.

- Все будет в порядке!

Днем на стартовой позиции шли генеральные испытания ракеты-носителя. Погода стояла отличная. Недавно прошли дожди при необычном для этого времени года холодном ветре. Как и полагается, старожилы Тюратама уверяли, что не помнят такого приятного начала июня.

На стартовую площадку приехал Афанасьев. Керимов уже доложил ему о принятых решениях. Огромного роста Афанасьев, прохаживаясь по площадке, наклонялся, чтобы слушать успокоительные объяснения о нормальном ходе подготовки.

Прилетевший с Афанасьевым Александр Царев рассказал подробности вчерашних московских событий. Вызов на Политбюро Келдыша, Смирнова, Афанасьева и Мишина по поводу предстоящего полета был неожиданным. Мишин был на полигоне, и Афанасьев получил разрешение вместо него взять с собой Бушуева.

Бушуев с утра был у министра, которому докладывал предложения о предстоящих переговорах с американцами. Из министерства Бушуев уехал до того, как последовал вызов на Политбюро. Он увез с собой документы и плакаты, где были расписаны программа полета и новый стыковочный агрегат.

- Найти Бушуева и срочно вернуть, - приказал министр.

Ни на работе, ни дома, ни у Бориса Петрова в Академии наук, куда он собирался, Бушуева не нашли.

Время идет, надо ехать в Кремль, а нет ни плакатов, ни документов для доклада.

Афанасьев приехал в Кремль к Смирнову, объяснил ситуацию. Смирнов принимает необычное решение: звонит министру внутренних дел Щелокову.

- Помоги найти и немедленно доставить в Кремль Константина Бушуева.

Афанасьев и Смирнов без Бушуева явились к указанному часу в приемную Брежнева. К счастью, Политбюро, обсуждая предыдущий вопрос, нарушило регламент минут на тридцать, что спасло положение. Щелоков дал команду всем постам ГАИ в Москве найти машину Бушуева. Ее задержали на Ярославском шоссе между ВДНХ и кольцевой дорогой. Бушуев был доставлен в Кремль за пять минут до приглашения на заседание Политбюро.

Доклад о предстоящем пуске сделал Афанасьев. Андрей Кириленко задал вопрос о том, насколько уверены в подготовке
312
экипажа. Подгорный спросил, почему решили причаливание выполнять вручную, а не доверили его автомату. Брежнев сам ответил:

- Это ведь очень сложное дело. У нас часто и на земле не все получается. Здесь товарищи правильно распределили обязанности. Тем более командира корабля Леонова мы помним. Он мужественно вел себя при выходе в космос, и у него тогда с Беляевым получилась необычная посадка. Так, кажется?

- Совершенно верно, Леонид Ильич, - подтвердил Афанасьев. - Отказала автоматическая система, и космонавты воспользовались ручным управлением.

- А что скажет Мстислав Всеволодович? - обратился Брежнев к Келдышу.

- Я не подписывал письма в ЦК о продолжении работ и документов о пуске, пока сам не разобрался в причинах предыдущей неудачи. Я поручил квалифицированным ученым проверить надежность мероприятий. За это время проделана большая работа по повышению надежности стыковки. Я считаю, что сделано все разумное, что предлагалось, и стыковка будет обеспечена.

Я спросил Царева, выступал ли Бушуев на этом Политбюро.

Царев сказал, что когда Бушуев после Политбюро зашел, чтобы перевести дух, к нему в кабинет в соседний корпус, где находился аппарат ВПК, вид у него был неважный.

- Он был настолько напуган неожиданным захватом ГАИ и доставкой в Кремль, что даже не запомнил, кто был на заседании Политбюро. И совершенно забыл, какие он давал заверения после выступления Келдыша.

Генеральные испытания закончились без замечаний. Прямо со стартовой позиции, не успев пообедать, мы с Шабаровым поехали на 17-ю площадку - в резиденцию космонавтов. На ”парадную” Госкомиссию не положено опаздывать. В саду встретили Мишина.

- Ох, какой же тяжелый был у меня разговор с Леоновым и Колодиным! - сказал он нам. - Леонов обвинил меня в том, что я якобы сознательно не пожелал заменить Кубасова Волыновым, чтобы еще раз протащить в космос Волкова. Колодин сказал, что он так и чувствовал до последнего дня, что его в космос не пустят под любым предлогом. Колодин говорит: ”Я у них - белая ворона. Они все летчики, а я ракетчик”.

На Госкомиссии я оказался рядом с Колодиным. Он сидел с низко опущенной головой, нервно сжимал в кулаки и разжимал пальцы, на лице играли желваки. Нервничал не только он. Оба экипажа чувствовали себя неважно. Первый был потрясен отстранением от полета, второй - внезапным изменением судьбы. После полета второму экипажу предстояло подниматься по мраморной
313
лестнице Кремлевского Дворца под фанфары, музыку Глинки, получать Звезды Героев. Но радости на их лицах не было.

Судьбу шестерых человек изменил рентгеновский снимок, которого перед прежними полетами вообще не делали!

Госкомиссия при свете юпитеров и вспышках блицев прошла за 20 минут. Добровольский заверил, что экипаж готов и задачу выполнит. Леонов вместо заверений махнул рукой - жаль, что так получилось.

Когда стали расходиться, я оказался рядом с Валерием Кубасовым. Он с виноватой улыбкой как бы просил прощения:

- А ведь я просто чуть простудился. Через неделю все пройдет и ничего на рентгене не будет.

Его никто не утешал. Но прав был он, а не врачи. И по сей день Кубасов жив и здоров. Никакого острого туберкулезного процесса у него так и не было.

Когда вернулись на ”двойку”, ко мне зашел, чтобы отвести душу, Правецкий. Мы с ним засиделись допоздна, прикончив случайно уцелевшие полбутылки коньяка. Он замечательный рассказчик. Правецкий был свидетелем и участником более 60 наземных и подземных ядерных испытаний. Он восторженно отзывался о Завенягине, Малышеве, Курчатове, Сахарове, Харитоне. ”Мы опасаемся за жизнь нескольких космонавтов, а на Семипалатинском полигоне опасались за жизнь и здоровье тысяч испытателей. Один случай с трехмегатонной бомбой чего стоит! Самолет с этой бомбой взлетел для испытания эффективности высотного взрыва до касания земли. Летчик сдрейфил. Бомбу не сбросил. На второй заход не пошел. Что делать? Курчатов взял всю ответственность на себя, всех успокоил и доказал, что при посадке с бомбой ничего не случится. Посадка прошла благополучно. Но что мы все пережили, пока не увезли бомбу с аэродрома, передать трудно. Впрочем, такие стрессы не проходят бесследно. Я уверен, что в смертельных инфарктах Малышева и Курчатова есть доля и того происшествия”.

5-го утром, пока не наступила дневная жара, сотни людей шагали по бетонке с ”двойки” на ”первую”. По призыву политотдела полигона на митинг шли не только военные испытатели. В людском потоке было много гражданских, в том числе и женщин, приехавших мотопоездом с ”десятки”.

На стартовой площадке всех приходящих встречало оцепление, чтобы распределить по периметру людей, оставив свободным каре на середине нулевой отметки.

Замполит первого управления открыл митинг. Первым выступил Владимир Ярополов - ведущий военный испытатель:
314

- Наш нелегкий труд мало кому известен. Здесь, на стартовой площадке, мы передаем корабль вам, - сказал он, обращаясь к стоявшему навытяжку экипажу. - Мы уверены, что вы почувствуете ответственность, ибо за каждым вашим действием будут следить миллионы людей на Земле.

Затем выступили сержант воинской части и от промышленности - Армен Мнацаканян.

Когда очередь дошла до ответного выступления Добровольского, было заметно, что он сильно волнуется. Действительно, таких массовых проводов в космос еще ни разу не было. Митинги ограничивались обычно составом непосредственных участников подготовки ракеты-носителя и космического корабля. А тут собралось на глаз не менее трех тысяч людей.

- Когда я ехал сюда, я приготовил речь, - сказал Добровольский. - Но теперь, увидев ваши улыбки и теплые глаза, я просто скажу вам: дорогие товарищи и друзья, огромное спасибо за самоотверженный труд. Мы не пожалеем сил, сделаем все, чтобы выполнить задачу.

Экипаж совершил традиционный круг почета по каре и другой - вокруг ракеты.

Люди расходились с митинга не спеша, в праздничном, приподнятом настроении.

- Давайте и мы отметим хорошую погоду, - предложил Шабаров. Мы спустились со стартовой площадки к стоявшему в тени деревьев обелиску в честь запуска первого спутника Земли.

Я, Шабаров, Семенов и Горбатенко сфотографировались у этого исторического обелиска, на котором выбиты слова: ”Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса /1957г./”

Эта фотография помещена в третьей книге моих мемуаров*.

* Черток Б.Е. Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны. М.: Машиностроение, 1997.

Это были последние часы суток, когда можно было расслабиться и жить не по расписанию. Назавтра, 6 июня, в 3 часа утра по московскому времени подъем, в 5 часов - предпусковая Госкомиссия, разрешающая посадку экипажа в космический корабль, и в 7 часов 57 минут - старт.

На 4-м витке надо провести первую коррекцию для подгонки орбиты корабля к орбите ДОСа по результатам первых измерений. В 16 часов комиссия должна вылететь в Евпаторию. По ЗАСу я предупредил находящихся в Евпатории Агаджанова и Трегуба, что у нас все в порядке, что им надо готовиться к встрече большой толпы гостей.
315

На площадке перед посадкой в космический корабль Георгий Добровольский, командир корабля, четко произнес рапорт председателю Госкомиссии Керимову. Владислав Волков был подвижным, веселым. Виктор Пацаев держался очень скованно.

На пуск приехали Афанасьев и прилетевший накануне маршал Крылов. Оба спустились в бункер. Все операции прошли четко, спокойно, без осечек.

”Пошла, родимая!” - сказал кто-то, врубившийся в доклады телеметристов о нормальном запуске третьей ступени - блока ”И”.

Наш Ил-18 вылетел из Тюратама в Крым только в 17 часов. Полюбоваться панорамой Кавказа на этот раз не удалось: проспали. Очухались, только когда долетели до Крыма и пошли на посадку в Саки. Впрочем, в самолете спали все, ведь рабочий день начался в 3 часа утра.

Забросив чемоданчики в гостиницу, все прилетевшие, не заходя в гостеприимно ожидавшую столовую, пошли в зал управления.

- Оба объекта, - докладывал Агаджанов, - ушли из зоны связи на глухие витки. На обоих ”бортах” все нормально. Экипажу разрешили отдых. По заключению медиков, лучше всех адаптировался к невесомости Волков. Зона связи первого суточного витка начнется утром в 7 часов 25 минут на Камчатке и закончится в Уссурийске в 7 часов 48 минут. Если повезет, в конце зоны связи мы должны получить из Уссурийска доклад по циркуляру о начале этапа причаливания. По расчетам баллистиков условия для сближения получались после коррекции орбит идеальные. В 7 часов 25 минут дальность должна быть не более двух километров при скорости сближения до пяти метров в секунду. Всех прилетевших ГОГУ приглашает поужинать, выспаться и в 6 утра встретиться здесь. Примем доклад о ночных витках.

В 6 часов утра небольшой зал начал быстро заполняться. Через раскрытые окна с моря вливался освежающий ветерок. Для работ в зале управления кроме главной пятерки ГОГУ: Агаджанова, Трегуба, Чертока, Раушенбаха, Елисеева - требовалось еще человек пять представителей групп анализа, КИКа, службы связи, телеметрии и медицины. Набилось же в зал более полусотни человек.

В 7 часов 26 минут Елисеев начал вызовы:

- Я - ”Заря”. ”Янтарь”, как слышите? На связь! Ответ последовал немедленно.

- Говорит ”Янтарь”. У нас все в порядке. Работаем по программе. Прошел радиозахват. Идет автоматическое сближение. На 7 часов 27 минут дальность 4, скорость 14.

- Вас поняли. Все нормально, продолжайте доклады.

- В 7 часов 31 минуту СКД работал 10 секунд, дальность 2 и 3; скорость 8.
316

Доклады, судя по голосу, ведет не командир корабля Добровольский, а Волков. Его возбуждение не может приглушить многократная ретрансляция и усиление, пока слова доходят до динамиков в зале. Напряжение передается всем нам.

- Скорость уменьшается. В ВСК видим светящуюся яркую точку. Дальность 1400, скорость 4...

- 7 часов 37 минут, дальность 700, скорость 2,5. Отвернулись - видим только Землю. Снова есть захват!..

- По данным телеметрии НИП-13, - объявляет другой голос, - прошел режим причаливания - зафиксирована дальность 300, скорость 2.

В зале не просто тишина, а нарастающее напряжение. Пауза, наступившая по громкой связи, пугает. Может быть, все в порядке, но ведь информацию из космоса сейчас принимает только Уссурийск и наземными каналами, известными только связистам КИКа, ретранслирует нам. Что стоит какому-нибудь не ведающему, что творит, экскаватору оборвать тонкую нить длиной в 8000 километров?!

- ”Янтарь”, я - ”Заря”, не слышу вас.

Секунды тишины обрывает задорный голос Волкова:

- Дальность 300, скорость 2. Отлично наблюдаю станцию в ВСК. Идет выравнивание по крену. Очень хорошо виден конус и ловушка. Выравнивание по крену закончилось - дальность 105, скорость 0,7. Включаем ручное причаливание.

- ”Янтари”, на малом расстоянии внимательно осмотрите стыковочный узел, - дает указание Елисеев.

- Вас поняли. Дальность 50. Скорость 0,28. Работают сопла ДПО. Визуально приемный конус чистый. Очень хорошо видно... Дальность 20, скорость 0,2. Корабль ведет себя устойчиво. Идем на стыковку!

И в это время заканчивается зона связи. Как в известном анекдоте, ”опять эта проклятая неопределенность!”

- Связь на следующем витке в 8 часов 56 минут.

Ох, как тянется время! Между сеансами связи даже некурящие выходят из здания на воздух, на перекур, снимающий нервное напряжение. Стянутся космический корабль с орбитальной станцией или опять останутся какие-нибудь миллиметры зазора? В зал уже набилось до сотни остро переживающих участников.

Каждый является не зрителем и болельщиком, а участником события, несущим частицу ответственности. Эта частица в общей цепи может оказаться роковой. Каждый из сотни ожидающих сейчас беспомощен. Никто не может ничем помочь. Только ожидание.
317

Тишину нарушает характерный фон ”Зари”. Не дожидаясь выхода на связь из космоса, Елисеев вызывает:

- ”Янтари”, я - ”Заря”, на связь!

Нет ответа. Вызов повторяется несколько раз.

- Есть телевидение! - раздается возглас Брацлавца. - Стыковка прошла! Картинка отличная.

- ”Янтари”, пятый раз вызываю. Почему молчите?

- ”Заря”, докладываем: стыковка прошла без колебаний, стягивание закончилось. Режим выполнен! Проверяем герметичность стыка. Выравниваем давление. Дальше работаем по программе. Открываем люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек. Переходим в бытовой отсек. У нас все нормально.

Зал зашумел. Кто-то вздумал хлопнуть в ладоши, но его чуть не придушили.

- Не спеши, пока не перейдут в ДОС, а то сглазим.

- Докладывает группа анализа по стыковке. Все прошло по программе. Стягивание закрепили крюки корабля. Ответные крюки ДОСа не работали. Режим полностью закончен. Сейчас начался 796-й виток ДОСа, или 19-й виток корабля, третий суточный. По программе должно быть закончено выравнивание давлений, позволяющее открыть переходной люк. Переход в ДОС только с разрешения Земли.

- Внимание! Тише! Начинаем сеанс связи! - кричит Агаджанов. И тут же, не дожидаясь вызова Елисеева, раздается веселый голос Волкова:

- ”Заря”! У нас все нормально. Мы сидим пока еще в спускаемом аппарате. Все давления в норме. Сравниваем по таблице. Замечаний у нас нет. Разрешите открыть переходной люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек.

Елисеев оборачивается к нам. Трегуб ищет кого-то в толпе. Потом принимает решение сам и кивает головой.

- Открытие люка разрешаем!

- ”Заря”! В 10.32.30 выдали команду открыть переходной люк. Погас транспарант ”Закрыт”. Если не откроется, ломиком поможем.

- ”Янтари”, все идет отлично. Вы молодцы. Не волнуйтесь. Работайте спокойно.

- ”Заря”! Режим открытия выполнен. Но транспарант не горит. Видимо, не дотянули до концевика. Ждать не будем. ”Янтарь-3” помахал рукой и ”пошел” туда!

Опять пауза. Тишина. Мы чувствуем, что там, в космосе, сейчас первый человек вплывет в первый ДОС. Он в ”Салюте”!

Волков не упустил случая поострить:

- Пролетаем 5-й этаж, все в порядке!
318

- ”Янтари”, внимание! У вас сейчас будет разговор с ”первым”, - это уже вмешалась Москва. Там тоже напряженно ждали и решили, не считаясь со сложностью обстановки, в самый напряженный момент перехода врубиться для связи экипажа с Брежневым.

- ”Заря”, подождите. ”Третий” - в ”Салюте”. Не мешайте пока... ”Заря”, ”третий” вернулся. В ”Салюте” сильный запах. Надевает маску, пойдет опять.

Афанасьев ведет разговор с Москвой. Пытается отложить связь с ”первым” на следующий виток.

Вмешивается Мишин:

- Хватит самодеятельности! Все разговоры и указания на ”борт” - только через меня.

Теперь уже в состыкованном виде ”Салют” - ”Союз” уходят из зоны связи.

В 12 часов 2 минуты пошел четвертый суточный виток. За это время доложили в ЦК, что стыковка прошла нормально. Москве даже показали без передачи в эфир телевизионную картинку: у входа в ДОС экипаж читает доклад Центральному Комитету КПСС. Наконец космонавты оторвались от заранее заготовленной бумаги и доложили:

- На секунды в ”Салют” заскочить можно. Как открыли люк, глянули, показалось, что конца этой станции нет. После нашей тесноты такие просторы!

- ”Янтари”, включите в ”Салюте” регенераторы. Связь кончается. Ждем вас на следующем витке в ”Салюте”. Здесь сейчас все радуемся так же, как и вы. Поздравляем!

Тишина в зале сменяется невообразимым шумом. Мишин требует от медиков заключения о запахах. Какая опасность для космонавтов? Но что они могут сказать, не понюхав?

Правецкий рекомендует:

- Включите регенераторы! Принюхаются - и все будет нормально.

Нервничает Илья Лавров. Он ведет системы жизнедеятельности в ЦКБЭМ. Запах - это по его части. Он успокаивает.

- Василий Павлович! Не надо сейчас никаких указаний. Когда вы в новую квартиру входите, всегда незнакомый запах! А еще раскажу анекдот времен гражданской войны. Зимой с мороза в набитый до отказа мешочниками вагон втискивается интеллигент. Потянул воздух, качнулся и, зажав нос, выскочил обратно - дышать нечем! Следом входит рабочий: ”Ну, мужики, каких газов напустили. Пойду искать другой вагон”. Влез с мешком крестьянин, вдохнул: ”Тяпло!” - и полез на верхнюю полку.

- Внимание, 13 часов 35 минут. Начинаем сеанс связи пятого суточного витка.
319

Раньше чем установилась связь по ”Заре”, мы впервые увидели четко на экране телевизора Волкова и Пацаева. Впервые космонавты в ДОСе. Они оживленно о чем-то переговаривались. Тут уж сдержаться невозможно. Грохнул гром аплодисментов.

- Они услышали нашу овацию!

В самом деле, оба посмотрели в камеру, на нас, и помахали руками.

- Подышали и принюхались, - прокомментировал Лавров. Свершилось! Есть настоящая пилотируемая орбитальная станция!

- ”Янтари”, я - ”Заря”! Госкомиссия и ГОГУ вас от всей души поздравляют. Вы - первые земляне на долговременной орбитальной станции. Разрешаем пообедать, отдохнуть и завтра с утра пораньше начнем работу по программе.

Через час Госкомиссия не очень внимательно заслушала доклады медиков и службы анализа систем обеспечения жизнедеятельности. Никаких замечаний, требующих вмешательства ”земли”, не отмечалось.

После 3 часов дня зал управления опустел. Начали ”гудеть” столовые, а затем и гостиницы. Ведомственные, корпоративные, служебные, фирменные барьеры были сметены праздничным настроением. Люди разбились на группы ”по интересам”. Наиболее активные отправились на пляж с масками и сетками для ловли крабов. Другие, добыв транспорт, отправились в Евпаторию. Но большинство к вечеру ”полегло” - уснуло в своих номерах.

Я собрал компанию, чтобы удалиться в сторону моря на прогулку. Уговорил Рязанского, Богомолова, Мнацаканяна и Правецкого.

- Только условие, - потребовал я, - сегодня об ”Игле” и ”Контакте” никаких споров.

На выходе с территории городка встретили Бабакина. Он возглавлял команду ”марсиан”.

- У нас через час сеанс связи с ”Марсом-3”. Рязанский заколебался:

- Я, пожалуй, останусь. Хочу посмотреть, как пройдет связь с ”Марсом”.

- Что нового открыли по дороге к Марсу?

- Одно открытие уже можем зарегистрировать, - ответил Бабакин. - Еще во времена Королева было доказано, что для любого космического аппарата масса научной аппаратуры не должна превышать пяти килограммов. Это была ”мировая” константа. Вроде скорости в 300 000 километров в секунду, которую не способно превысить ни одно материальное тело. И вот мы превысили массу
320
науки почти вдвое. Поэтому баллистики уверяют, что в Марс не попадем.

- Приоритет по величине отступления от мировой константы массы за нами. Мы на ДОСе установили тяжелый инфракрасный телескоп почти в 100 килограммов, - ответил я.

- Так Бог вас наказал. Крышка телескопа не открылась. Не нарушайте заветы.

Красный диск солнца опустился в море. У горизонта слепящую бликами дорожку пересекал теплоход. Прозрачный воздух был напоен неповторимыми ароматами крымского побережья.

- Никакие регенераторы с ароматическими присадками не способны воспроизвести свежесть воздуха, который господь Бог сотворил для Крыма, - произнес я чью-то давно услышанную банальность.

- Да, пожалуй, и в будущих космических поселениях человечество не создаст модели Черноморского побережья, - согласился Правецкий.

- А знаете, - сказал Богомолов, - вот в такие редкие для нашего бытия часы мне очень жаль, что с нами нет Сергея Павловича. Представьте себе, что бы он чувствовал сейчас, находясь здесь, любуясь восхитительным закатом и сознавая, что орбитальная станция, о которой он мечтал, делает очередной виток, к Марсу летит автоматическая межпланетная станция, а новости обо всем этом передаются из Москвы на Дальний Восток через спутник связи ”Молния”. И все это было задумано и начиналось им. Никто, кроме него, не смел на меня кричать: ”Наглый мальчишка!” Может быть, поэтому мне его так не хватает.

Следующий день был деловым и хлопотливым. На Госкомиссии Мишин предложил оставить в Евпатории на НИП-16 небольшую группу специалистов во главе с Трегубом и Елисеевым для управления полетом и контроля за выполнением программы. Остальным - уточнить документацию и утром вылететь ”к постоянному месту работы”. Кто потребуется по ходу дела, будет при необходимости вызван, благо обмен оперативной информацией налажен. Государственная комиссия вернется сюда за день до посадки.

Мы улетели из Крыма, договорившись, что экипаж Добровольского должен установить новый рекорд продолжительности пребывания в космосе. Предварительно была установлена и дата посадки - 30 июня. В этом случае предыдущий рекорд, установленный Николаевым и Севастьяновым, перекрывался на пять суток.

- До посадки ”Союза” нам необходимо провести пуск Н1№6Л, - напомнил Мишин на неформальном сборе Госкомиссии.
321

-Да, эта задача, должен тебе сказать, пожалуй, не проще, - как-то грустно сказал министр. - Только вернемся - и надо снова собираться не в Евпаторию, а в Тюратам.

Повернувшись к своему референту Владимиру Ходакову, министр продолжал:

- Сразу, как прилетим, подготовь список, кого и когда собрать на Госкомиссию. Наверное, вначале соберемся у меня, а потом уже созовем предпусковую комиссию на полигоне. Я советовался с Дорофеевым и Моисеевым. Они построили график с расчетом пуска Н1№6 27 июня.

В течение первой недели пилотируемого полета первого ДОСа в космосе экипаж был занят знакомством со станцией.

- Судя по переговорам с ”землей”, ребята пока разбираются с проблемой ”куда мы попали?”, - докладывали из Евпатории.

Для наземных служб и ГОГУ освоение техники управления и оперативной обработки информации, поступающей с ДОСа, также было новым делом. Недоразумения, замечания по инструкциям, ошибки в обработке телеметрии появлялись каждый день.

Воспользовавшись тем, что в перерыве между пусками и посадками большинство руководящих деятелей оказались в Москве, Келдыш собрал 15 июня президиум Академии наук для обсуждения проблем фундаментальных научных исследований в космическом пространстве.

- Вот уже девять дней в космосе находится первая полноценная орбитальная станция. На ней работает экипаж из трех человек. Это, безусловно, большое достижение нашей космонавтики. Однако, если рассмотреть, какими фундаментальными исследованиями этот полет обогатит науку, то, откровенно говоря, похвастаться нам нечем. Я попросил некоторых наших ведущих ученых дать свои предложения по основным направлениям исследований в связи с возможностями, которые появляются благодаря орбитальным станциям. Эти материалы были собраны в ИКИ. Я прошу директора ИКИ Георгия Ивановича Петрова доложить нам основные результаты.

Петров доложил, что ученые-астрофизики хотят иметь на орбитальных станциях комплекс научной аппаратуры на первом этапе массой 2,6 тонны, а на втором этапе - еще и параболическую антенну диаметром 20 метров.

- Для исследования природных рессурсов Земли просят зарезервировать 5,6 тонны, в том числе 0,4 тонны для спектрозонального фотографирования. Итого, по нашим расчетам, общий вес научного оборудования составит около 10 тонн, - закончил Петров.
322

- А позвольте узнать, в каком году эти тонны будут овеществлены в виде аппаратуры и приборов, пригодных для безотказной работы в космосе? - спросил Келдыш.

- Тут у нас разногласия, но пока раньше 1973 года никто ничего не обещает.

Главный инженер Института космических исследований (ИКИ) Ходарев и академик Вернов постарались детализировать многотонную концепцию Петрова.

Я спросил, когда мы можем получить не ”живые” приборы для установки на ”борт”, а хотя бы габаритно-установочные чертежи и основные требования к системам ориентации и стабилизации.

- Сначала вы нам скажите, какие возмущения будут возникать от ”бегающих” внутри станции космонавтов?

- Если космонавты будут вам мешать, мы можем их убрать в корабль и на время научных сеансов отстыковать его от станции.

- А кто же будет налаживать аппаратуру и наблюдать?

- Для этого включите в состав экипажа одного ученого-исследователя с риском, что он там может остаться в одиночестве надолго.

Дискуссия приобретала отнюдь не академический характер.

Келдыш принял доложенные программы за основу и поручил Петрову в месячный срок конкретные предложения согласовать с ЦКБЭМ.

16 июня в космосе произошло серьезное ЧП. Утром меня неожиданно вызвал Мишин. У него уже находились Бушуев, Феоктистов, Семенов и прилетевший из Евпатории Трегуб.

- Елисеев только что сообщил по ВЧ-связи, что на ДОСе пожар. Экипаж готовится к аварийной посадке. Надо сообщить Каманину, чтобы срочно привели в готовность службы поиска и спасения. Трегубу с баллистиками необходимо разобраться, на каком витке кораблю отделиться от ДОСа, чтобы посадка была гарантирована на нашей территории.

- Я как чувствовал, - обратился Мишин к Трегубу, - нельзя тебе было улетать из Евпатории. Там Елисеев один, может запаниковать. Сейчас дам команду Хвастунову срочно готовить самолет для вылета в Саки.

- Со всеми переездами перелет займет пять часов. За это время, может, и посадка пройдет. Лучше быть здесь - на связи, - сказал я.

Трегуб занялся переговорами по ВЧ-связи, и постепенно обстановка стала проясняться.

16 июня на станции появился запах горелой изоляции и дымок, выходивший из пульта управления научной аппаратурой (ПУНА).

- У нас на борту ”завеса”, - передал на Землю Волков.
323

По коду ”завеса” обозначала не то дым, не то пожар. На Земле забыли о коде и начали переспрашивать, какая такая ”завеса”. Переговоры с Землей вел не командир экипажа, а Волков. Он не выдержал и, выругавшись, открытым текстом сказал:

- Пожар у нас! Сейчас уходим в корабль.

Далее он сказал, что они не могут найти инструкцию для срочной эвакуации и спуска и попросил, чтобы Земля им продиктовала, что и в какой последовательности надо делать.

В Подлипках удалось наладить дублирование переговоров между экипажем ДОСа и НИП-16.

- Сообщите данные для срочной расстыковки, - очень взволнованно требовал Волков.

Ответ Земли был после долгих поисков таким:

- Порядок действий на случай срочного ухода читайте на страницах 110-120, там описаны действия по переходу в спускаемый аппарат. После перехода расконсервировать корабль по инструкции на 7К-Т, страницы 98,а и 98,б. Расстыковка штатная. Подготовьте страницы 133-136. Посадка только по указанию Земли. Не торопитесь. Пульт выключен - и дым должен прекратиться. Если будете покидать станцию, то поглотитель вредных примесей оставьте включенным. Примите таблетки от головной боли. По данным телеметрии, СО2 и О2 в норме. Решение о переходе и расстыковке принимает командир.

Добровольский понял, что пора брать на себя связь с Землей:

- ”Заря”, я - ”Янтарь”. Приняли решение не торопиться. ПУНА выключен. Пока будем дежурить по двое, один будет отдыхать. Не волнуйтесь, у нас настроение работать дальше.

- ”Янтарь-1”, я- ”Заря”. Мы проанализировали состояние бортовых систем и считаем, что принятые меры гарантируют нормальную работу. Надеемся, что вы продолжите работу по штатной программе. Запахи пройдут. На 17 июня рекомендуем вам день отдыха, потом входите в режим. Учтите, что после ухода из зоны НИПов вас хорошо слышит корабль ”Академик Сергей Королев”.

Из дальнейших переговоров мы поняли, что Добровольский и Пацаев ”приглушили” эмоции Волкова и отправили его отдыхать. Через пару витков ”Академик Сергей Королев” передал, что на ”борту” все в порядке. ”Янтари-1 и -3” поужинали, а ”Янтарь-2” отдыхает. Когда все немного успокоились, Мишин собрал всех переживавших неожиданное ЧП и дал указание Трегубу вернуться в Евпаторию на НИП-16 для наведения порядка. Мне и Раушенбаху - вылететь туда же с необходимыми специалистами через пять дней. Сам Мишин планировал вылететь с министром на полигон 20 июня для подготовки и пуска Н1№ 6Л.
324

- Пуск назначен на 27 июня. Сутки затратим на анализ замечаний. Значит, к вам в Евпаторию мы с министром прилетим 29 июня. Если там у них больше пожаров не будет, готовьте все материалы для штатной посадки на 30 июня.

Переполох под кодом ”завеса” прошел по всем ”этажам” нашей иерархии, вплоть до председателя ВПК.

Последующие успокоительные доклады из Евпаторийского центра управления и из космоса облегчили положение Мозжорина. Ему было дано поручение подготовить текст сообщения ТАСС о происшествии на орбитальной станции и в связи с этим о благополучном, но преждевременном возвращении экипажа. Теперь надобность в таком сообщении ТАСС отпала и можно было спокойно визировать стандартные сообщения о полете станции, работе космонавтов и их хорошем самочувствии.

20 июня Мишин, захватив с собой Охапкина, Симакина, полный ”комплект” представителей служб и предприятий, участников подготовки и пуска Н1, улетел на полигон.

После отлета экспедиции во главе с Мишиным наступило короткое затишье. Я решил им воспользоваться, чтобы сократить ”долги”, накопившиеся в переписке по перспективным работам.

Вечером из первого отдела дежурная принесла груду почты. Я начал с разбора директивных документов и писем смежников. Изучение документов и переадресовка поручений продвигались быстро, пока я не обнаружил запись выступления Устинова по поводу создания орбитальных станций.

Четыре листочка я так и не засекретил в установленном порядке, а переложил в папку с несекретными документами. Поэтому эта записка у меня сохранилась. Она датирована 4 сентября 1970 года. Устинов ведет разговор с руководителями ЦКБЭМ в Подлипках после посещения ЗИХа на Филях.

Перечитывая эти записи спустя 28 лет, я пришел к мысли, что современные достижения в программах орбитальных станций, в том числе ”Мира”, а в будущем и международной станции, во многом являются следствием твердой позиции, занятой Устиновым в 1970-м и последующих годах. Между тем Устинов имел основание не только не поддержать, а даже прикрыть нашу инициативу.

В самом деле, люди, ответственные за провал программы H1-Л3, вместо того, чтобы сосредоточить все силы на спасении этой программы, выступили с предложением создать ДОСы.

Считаю, что лучше поздно, чем никогда, для объективной оценки роли Устинова в истории появления орбитальных станций привести с сокращениями его высказывания.

”Путь, на который мы ступили по созданию ДОСов, абсолютно правильный. В ваших предложениях заключено многое для того, что
325
необходимо, чтобы поднять космическую программу в целом. Я с самого начала смотрел на это предложение не как на временное спасение, а как на самостоятельное важнейшее направление. Долговременные орбитальные станции я оцениваю теперь еще выше, чем я о них думал раньше.

Все ваши высказывания, заботы, тревоги, предложения убедили меня, что мы ступили на правильный путь. В этом я глубочайшим образом убежден. Однако хотел бы предостеречь от слишком быстрых и экстравагантных выводов. Может быть, в смысле тактики и политики вы иногда допускаете неправильные действия и ломитесь в открытую дверь. Сейчас важны не словопрения, а выполнение той грандиозной задачи, которую вы взяли на себя.

Первый и второй ДОСы - это не совсем то, что хотелось бы. Я понимаю, что за такое время сделать большее просто невозможно. Но я в уныние не прихожу. Обратите внимание на третий, четвертый и готовьтесь очень серьезно к пятому и шестому ДОСам. Это должны быть до блеска отработанные системы. Ни в коем случае не следует сейчас заниматься противопоставлением систем. На данном этапе это ни к чему хорошему не приведет. Надо наметить последовательность реализации технических решений и жестко ее придерживаться, вводя поправки по мере набора опыта. В творческом отношении вам трудно помочь. Если вы сами видите в ДОСах работу на многие годы, а не очередную ”времянку”, то покажите это. Если подавляющее большинство задач решают ДОСы, то можно отодвинуть ”Алмаз” и провести ревизию наших программ. Это естественный ход событий. Однако надо выслушать и другую сторону и определиться без излишних эмоций.

В ЦК есть большая неудовлетворенность общим ходом работ по космическим программам. Есть упреки в многотемности. Надо рассмотреть все темы и, может быть, подвергнуть ревизии прежние мысли и решения.

Мы все бодро, весело, с энтузиазмом в 1969 году взялись за работу с обещаниями запустить первую станцию в 1970 году. До партийного съезда. Съезд на квартал или более отодвинулся, и настало некоторое охлаждение и в вашей работе. Это не совсем красиво выглядит.

Надо, чтобы орбитальная станция начала летать как можно скорее! Полеты нам покажут слабые места, помогут внести необходимые поправки. У вас колоссальный объем работы поистине творческой - по существу вы решаете задачу всей перспективы развития орбитальных станций. Предстоит борьба направлений - по роли человека на орбитальной станции. Человеку надо дать возможность использовать свой разум. Он должен уметь выходить из любого
326
тяжелого положения. Вы должны показать, что все задачи ”Алмаза” берете на себя и решаете их на более высоком уровне.

Получив нашу поддержку, вы сделали поистине революционный шаг в создании орбитальных станций. В то же время вы теряете перспективу по программе Н1-Л3. Неудачи по Н1досадны, но они не должны вас угнетать. Подумайте, как ускорить работы по Н1-Л3, используя опыт работы поДОСу.

Нет ли возможности послать на Луну экспедицию из двух человек? Опыт работ по ДОСу показывает, что у наших коллективов огромные резервы. Готовить экипажи для орбитальных станций надо с таким расчетом, чтобы иметь грамотных космических штурманов, разведчиков, исследователей. Вы должны не противопоставлять возможности человека автомату, а максимально использовать преимущества того и другого. Действующие ныне программы околоземного космоса: ”Алмаз”, ДОС, ”Союз 7К-Т”, ”Союз 7К-С”, ”Янтарь” и другие - должны быть пересмотрены для экономии сил и средств путем их сближения, взаимного дополнения, исключения дублирования.

В перспективе вашей целью должно быть создание унифицированного многоцелевого орбитального комплекса для военных, народнохозяйственных, научных и политических задач в околоземном космосе. Уже сейчас вы должны думать о том, что ДОСы будут модулями будущего МОКа. Для МОКа нужна Н1. До сих пор в ЦК нет никаких ваших предложений по перспективе Н1, кроме старого проекта с высадкой одного человека на поверхность Луны. Это вызывает в ЦК глубочайшее беспокойство. Нет у вас такого творческого кулака по Н1, какой вы собрали по ДОСам. Может быть, подумать и создать какой-нибудь филиал, который будет заниматься только перспективой использования Н1? Нет у вас и настоящей борьбы за РТ-2, за место этой системы в общей концепции стратегических ракетных сил. Вы по-настоящему за это не деретесь. До сих пор эти ракеты на боевое дежурство не поставлены. Это вина вашей организации. Мы в ЦК не чувствуем воли главного конструктора Мишина в решении таких важнейших вопросов.

Посмотрите, с какой страстью Челомей и Янгель отстаивают свои концепции по боевым ракетам и доводят их до реализации. По поводу РТ-2 нам предстоит особый разговор”.

В тот вечер, отложив так и не засекреченные листы с записью выступления Устинова, я начал редактировать основные положения по программе создания унифицированного многоцелевого орбитального комплекса. В этот материал были включены интересные идеи, разрабатывавшиеся и в моих отделах.
327
Многие из них расходились с директивными предложениями проектных отделов. Надо было проводить жесткую линию на унификацию служебных систем транспортных кораблей и различных модулей. Я подготовил записку с перечнем предложений по унификации следующего:

системы управления движением и навигации особенно чувствительных элементов, солнечных и звездных датчиков;

системы силовой гироскопической стабилизации;

агрегатов систем обеспечения жизнедеятельности;

аппаратуры систем терморегулирования;

аппаратуры систем единого энергопитания;

агрегатов и автоматики причаливания, стыковки и шлюзования;

радиосистем управления сближением;

радиотелеметрических систем для контроля всех служебных систем;

комплексированной радиосистемы передачи, приема и обработки информации, в том числе командной, речевой, телевизионной и контроля орбит;

бортовых цифровых вычислительных машин, устройств связи и преобразования аналоговой информации в цифровую;

корректирующих тормозных двигательных установок с их арматурой.

Можно ли в принципе унифицировать КТДУ для объектов самых различных масс и времени существования? По этому поводу у меня был разговор с Исаевым в неслужебное время.

Приняв приглашение Исаева, в один из выходных дней вместо похода на байдарках мы с Катей поехали в Пирогово посмотреть, как живут наши многочисленные знакомые садоводы. Может быть, и мы перейдем на оседлый вид отдыха. Исаев, не скрывая авторской гордости, показывал нам свой садовый домик. Площадь домика по тогдашним законам была ограничена 25 квадратными метрами. Чтобы обойти это ограничение, он сам спроектировал домик, стены которого были наклонены наружу так, что внутренний объем был намного больше директивного. Но площадь фундамента не превышала разрешенной.

Жена Исаева Алевтина Дмитриевна, активная участница байдарочных походов, доказывала, что владение садиком на берегу замечательного водохранилища вполне можно совместить с прогулками на байдарке. ”Мы с Алевтиной, - рассказывал Исаев, - поженились после байдарочных походов, которые устраивали наши туристы. Но когда появилась на свет дочь Катя, поняли, что солнце, воздух и вода нужны не только по праздникам. И вот обзавелись этим ”бунгало”. Если вам удастся выхлопотать здесь
328
шесть соток, этого с лихвой хватит, чтобы по нагрузке заменить многодневные водные походы”.

В тот день мы посетили ”садоводов” Чижикова, Райкова, Мельникова, Степана - все в один голос уговаривали бросить ”рай в шалаше” на Пяловском водохранилище и стать ”землевладельцем”. Все они с гордостью демонстрировали на своих участках молодые яблони, кусты смородины, всходы редиски.

”А насчет унификации КТДУ, - сказал Исаев, когда мы уже собрались прощаться, - так я здесь не вижу проблем. Надо только, чтобы ваши проектанты не зазнавались, и мы всегда договоримся”.

Мои поздние занятия в тот вечер прервали Раушенбах и Чижиков.

- Пора домой собираться, - сказал Чижиков. - Мы к тебе явились напрашиваться в пассажиры. Сегодня мы оба без машин.

Я взглянул на часы. Действительно, пора. Сгреб в папку все секретные материалы и позвонил в первый отдел.

- А у нас в Пирогове вчера ЧП произошло. Я с утра хотел к тебе зайти, но вместо этого попал в цех и закрутился, - сказал Чижиков.

- Что случилось?

- Алексея Исаева прямо с садового участка скорая помощь увезла в больницу.

- Он совсем недавно приобрел чешский мотоцикл ”Ява”. Неужели разбился?

- Нет, совсем не то. Вроде бы сильные боли в сердце.

- Это хуже. Ждите. Сейчас выясним.

По ”кремлевке” я набрал номер Исаева. Ответил его первый заместитель - Владислав Николаевич Богомолов. Он тоже был владельцем садового участка в Пирогове. Богомолов подтвердил, что у Исаева начались сильные боли в области сердца. Вызвали скорую из Мытищ. В мытищинской больнице поставили диагноз - инфаркт. Соответственно строгий постельный режим на спине, капельница, уколы. Он, Богомолов, немедленно сообщил об этой беде в министерство. Там возмутились: ”Какие еще Мытищи? Немедленно в ”кремлевку”!” Из ”кремлевки” примчалась в Мытищи карета скорой помощи с требованием выдать больного. Мытищинские врачи возражали. Перевозить в таком состоянии, по их мнению, было рискованно.

Кремлевские медики, осмотрев Исаева, якобы сказали, что никакой опасности нет и это вовсе не инфаркт, а боли от межреберной невралгии. Исаева забрали в ”кремлевку”. Что у него: инфаркт или невралгия - пока сказать он, Богомолов, не может.

А я-то собирался пригласить Алексея Исаева составить компанию - полететь в Евпаторию на посадку экипажа Добровольского.
329
Мечтал уговорить его после посадки перебраться в Коктебель и провести там денек, вспомнив предвоенные соревнования по крокету и прогулки на Карадаг.

Чижикову я напомнил:

- Помнишь, как славно мы порезвились с Исаевым в Коктебеле - тому уже 31 год! Золотые были денечки. Коктебель совсем близко, а попасть туда, видно, больше не судьба.

Что теперь делать? Ехать домой невозможно. По ”кремлевке” позвонил Евгению Воробьеву. Несмотря на поздний час он оказался на месте.

- Я попытаюсь узнать. Но имейте в виду, что в ”кремлевке” не любят, когда мы вмешиваемся.

Через пять минут Воробьев позвонил.

- Удалось узнать, что положение серьезное. Конечно, мне сказали, что делают все возможное и наша помощь им не нужна.

25 июня 1971 года Алексей Исаев умер. Коллектив КБ Химмаш был потрясен. Исаев пользовался не только авторитетом руководителя, но и искренней любовью коллектива, которая редко достается начальнику от подчиненных. Редко какой космический аппарат обходился без корректирующих орбиту двигателей Исаева. Ракеты ПВО и ПРО, ракеты, установленные на подводных лодках, летали на двигателях Исаева.

У Исаева было немного завистников и не было врагов. Я знал его 35 лет. Все это время казалось, что не только его мозг, но и сердце было охвачено пламенем инженерного творения. Он относился к тому редкому типу творца-руководителя, который, явившись утром на работу, мог собрать коллег и сказать:

- Все, что мы с вами вчера придумали, нужно выбросить в корзину и забыть. Мы ”пустили струю”.

Исаев не боялся объявлять о собственных ошибках, смело опровергал устоявшиеся мнения. Его поведение иногда вызывало возмущение в министерствах, когда срывались сроки, потому что Исаев требовал ”выбросить” большой производственный задел как ненужную шелуху. Простота, доступность, бескорыстность выделяли его из среды равных по общественному положению.

Мишин позвонил мне с полигона.

- Завтра у нас пуск. Прилететь на похороны Алексея не успею. Как старый товарищ и представитель нашей организации помоги исаевцам.

Организовать помощь в похоронах было нетрудно. Председателем комиссии по похоронам был назначен первый заместитель министра Тюлин.

Он объяснил:
330

- Для похорон есть только один день. 27-го июня пуск Н1. 30-го июня посадка экипажа ”Союза-11”. За сутки все руководители, в том числе и фирмы Исаева, должны вылететь в Евпаторию. Значит, хоронить можно только 28-го. В ЦК договорились - даны указания похоронить на Новодевичьем кладбище. Надо быстро выбрать место. Мне передали, что родственники настаивают на старой территории Новодевичьего. Там очень трудно найти место. Но все команды даны. Вы в городе подготовьте к прощанию Дворец культуры. Впрочем, все сами понимаете. Министерство все расходы берет на себя. Не забудьте о транспорте. Если не хватит своих автобусов, нанимайте городские. Помогите Богомолову, если будут проблемы. Я приеду к вам с самого утра прямо во дворец.

Пуск Н1 №6Л вклинился в наше ритуальное расписание траурным салютом.

Старт состоялся в ночь с 26 на 27 июня 1971 года в 2 часа 15 минут 52 секунды по московскому времени. С вечера установили с полигоном связь по ВЧ, но организовать оперативную передачу телеметрических параметров не удалось. Информацию о том, что приосходило после старта, мы получали в виде не очень внятных устных докладов из бункера, а потом из вычислительного центра полигона, в котором производилась оперативная обработка информации телеметрических систем.

Все 30 двигателей первой ступени вышли на режим. Ракета нормально взлетела. Через пять секунд после старта телеметристы начали репортаж: ”Тангаж, рыскание в норме, угол по вращению увеличивается”.

С первых секунд ракета начала закручиваться вокруг продольной оси. После 14 секунд полета угол по каналу вращения превысил восемь градусов. Гироплатформа выдала команду АВД - аварийное выключение двигателей. Команда не прошла. Она была заблокирована до 50-й секунды. Эту блокировку ввели после аварии № 5Л для безопасности стартовых сооружений. К 50-й секунде ракета закрутилась на 60 градусов. Как только блокировка была снята, выключились сразу все тридцать двигателей первой ступени. Ракета упала в 20 километрах. Если бы не страховочная блокировка команды АВД, ракета упала бы всего в километре от старта. Взрывной волной, эквивалентной 500 тоннам тротила, были бы вторично разрушены стартовые сооружения,

В 1948 году при испытаниях ракет Р1 в Капустином Яре Пилюгин осмелился заявить на Госкомиссии, что аварии дают нам опыт, которого мы не получаем при нормальных пусках. Вспомнив об этом, Бармин с горьким удовлетворением сказал, обращаясь к Пилюгину и ко мне на одном из заседаний аварийной комиссии: ”Вы экспериментально подтвердили выполнение моего требования о
331
падении неисправной ракеты на безопасном от старта расстоянии”.

Какие силы закрутили ракету? Казалось, ответ лежал на поверхности: ложная команда системы управления по каналу вращения. Эта версия в подобных случаях высказывается как наиболее вероятная.

В эту тяжелейшую бессонную ночь даже я поддался гипнозу самого простого объяснения - отказ в цепи передачи команд по каналу вращения. Но более вероятная версия - перепутаны полярности выдачи команды.

- Было же у нас такое на первом ”Союзе”. Могли перепутать и на ракете, - так высказывались участники ночного бдения в Подлипках, не имея достоверной информации с полигона.

Сторонники перепутанной полярности пытались вычислить угловую скорость закрутки. Вместо отрицательной обратной связи в автомате стабилизации в этом случае действует положительная. На отклонения по углу вращения автомат реагирует не парирующим моментом управляющих вращенем сопел, а добавляет, усиливает момент на вращение.

К 10 утра по докладам с полигона версии о виновности системы управления, в том числе и о вероятности перепутывания полярности, были отвергнуты. По ВЧ-связи Георгий Дегтяренко объяснил, что система управления честно боролась за жизнь ракеты. С первых секунд полета сопла управляющих двигателей, пытаясь остановить вращение, вскоре дошли до упора, а закрутка продолжалась. Возмущающий момент, непонятно откуда появившийся, относительно продольной оси был намного больше момента управляющих сопел.

Днем не было передышки от звонков из аппарата ЦК, ВПК, разных министерств и смежных организаций, уверенных в том, что тайна гибели ракеты Н1 уже раскрыта, но мы умышленно темним и что-то скрываем. Одним из первых, кто в этот день высказал подтвердившуюся впоследствии версию, был Хитрик.

- Пользуясь докладами наших товарищей с полигона, мы попытались на своей модели воспроизвести процесс. Система управления так себя поведет только в том случае, если по вращению действует возмущающий момент, который в пять раз превышает записанный вами в исходных данных. Я об этом уже доложил Пилюгину, а он - Мишину. Советую, пока они не прилетели, мобилизовать всех аэро- и газодинамиков: пусть ищут, откуда такое возмущение может появиться, если на первом пуске мы на тех же секундах его не имели.
332

Все, что я успел сделать в этот суматошный и тяжелый день, - это передать сомнения Хитрика руководителю отдела аэродинамики Владимиру Рощину.

- Такой большой ошибки мы допустить не могли, - сказал он. - Может быть, при доработках донной части изуродовали конструкцию. Передайте Хитрику: пусть ищет у себя.

Увы, все оказалось гораздо сложнее. Выяснилось это после длительных исследований и трудоемких экспериментальных работ.

Только поздно вечером дома я смог предаться воспоминаниям об Исаеве. Мы с женой перебирали эпизоды встреч с ним начиная с 1935 года на Филях, в Химках, в Коктебеле, на Урале, в Подлипках, совместные прогулки по Ленинграду, ”детский крик на лужайках” в Пирогове, ”пули в лоб” по случаю успехов и ошибок.

Даниил Храбровицкий - автор сценария кинофильма ”Укрощение огня” - был потрясен моим звонком с сообщением о смерти Исаева.

- Его рассказы, его увлеченность, реальная помощь с пусками ракет обогатили фильм гораздо больше, чем я предполагал, - сказал Храбровицкий. - Только после знакомства с Исаевым, несмотря на ваши возражения, я отправил Башкирцева на строительство Магнитогорска. Эпизод с черной икрой в холодном бараке не я придумал. Об этом рассказал Исаев.

В день похорон ритуал прощания начался по уже установившейся процедуре во Дворце культуры. Однако вскоре у входа во дворец выросла такая многотысячная толпа, что стало ясно: пропустить всех через дворец невозможно. Комиссия приняла необычное решение - вынести гроб на центральную площадь Калининграда. Сотрудники КБ Исаева очень организованно перестроили ранее расписанный протокол.

Исаев лежал в открытом гробу на центральной площади города под жарким июньским солнцем. Ко многим десяткам венков от организаций добавились живые цветы, которые бережно клали у гроба сотни прощавшихся. Золотая медаль Героя Социалистического Труда, четыре ордена Ленина, почетные знаки лауреата Ленинской и Государственной премий, орден Октябрьской революции и множество медалей сверкали на красных подушечках. Я никогда не видел живого Исаева, украшенного всеми этими правительственными наградами.

В тот день ”Правда” вышла с некрологом и портретом Исаева. После некролога Королева в 1966 году это было второе посмертное рассекречивание.

”Алексей Михайлович Исаев был среди первых творцов ракетных двигателей и руководителем конструкторского коллектива, создавшего целую серию двигателей для ракетной и космической техники.
333
Созданные под руководством A.M. Исаева двигатели были установлены на пилотируемых космических кораблях ”Восток”, ”Восход”, ”Союз” и автоматических межпланетных станциях... Алексей Михайлович являлся одним из конструкторов самолета, на котором 15 мая 1942 года был совершен первый в мире полет с применением реактивного двигателя.* С 1944 года A.M. Исаев возглавлял ведущую конструкторскую организацию по двигателестроению...”

*Далеко не первый - Хл.

Под некрологом стояли подписи Брежнева, Подгорного, Косыгина, других членов Политбюро, министров, а также Табакова, Тюлина, Глушко, Грушина, Люлька и Кузнецова. Непонятно, почему в ЦК осмелились поставить под некрологом подпись Грушина - разработчика ракет ПВО и ПРО - и не решились опубликовать фамилии главных потребителей исаевских двигателей - Макеева и Мишина.

Траурный митинг открыл Тюлин. Его речь повторила текст некролога, помещенного в ”Правде”.

Перед моим выступлением мне передали записку: ”О работах для Макеева и боевых не упоминать”.

Я не смог найти заранее подготовленного текста своего выступления, поэтому говорил ”без бумажки”. Потом мне сказали, что речь была ”от души”. Запомнил только слова, что ”Исаев был настоящим человеком и великим инженером”.

Макеев был лишен права в своей прощальной речи обмолвиться о решающей роли Исаева в созданных им, Макеевым, стратегических ракетах для подводных лодок. Он вышел из затруднения, сделав упор на человеческих качествах Исаева.

На Новодевичьем кладбище по установившейся традиции состоялся второй траурный митинг. Выступали более кратко другие ораторы. Не всем удалось бросить в могилу горсть земли. На старой территории Новодевичьего при скоплении тысяч провожавших это было совсем не просто.

С профессиональной сноровкой могильщики, засыпав могилу, воздвигли холм из венков и живых цветов.

С Катей, у которой здесь были десятки знакомых, договорились, если потеряем друг друга в кладбищенском многолюдье, встретиться на автостоянке. Мне надо было пройти к могилам Богуславского и Воскресенского. Для меня это было внутренней потребностью. Сегодня здесь к двум моим настоящим товарищам добавился третий, может быть, самый близкий.

В 1945 году компанию офицеров, живших на вилле Маргарет, за лихость в автомобильном слаломе по извилистым дорогам Тюрингии Исаев прозвал ”гусарами”. В число ”гусаров” входили Богуславский и Воскресенский. ”Гусары” были душой нашего офицерского общества, когда вечерами мы собирались у камина
334
в просторном холле виллы Франка. В число наших гостей входили соскучившиеся по интеллигентному обществу офицеры расквартированной в Бляйхероде 25-й гвардейской дивизии. Здесь, в Германии, наше общество, составленное из ”профсоюзных”, или ”цивильных”, офицеров, чем-то притягивало настоящих офицеров, украшенных боевыми орденами и медалями.

- Вы здесь заняты важной работой, а мы - бездельники. Вы твердо знаете, что будете делать, когда вернетесь домой. А мы отвоевали больше четырех лет, случайно остались живы и теперь оказались без дела. Боевая гвардейская дивизия, оказавшись в комфортных условиях без войны, обречена на разложение, - говорили они.

Как-то само собой получилось, что в ”эскадрон” наших ”гусар” вошел боевой офицер ”гвардии капитан Олег”. В Тюрингию он дошел от Сталинграда вместе с боевой подругой Мирой - гвардии капитаном медицинской службы. Миру мы тоже включили в свою компанию. Для встреч ”у камина” у нас находился душистый ”Киршликер” и закупленные в центральном берлинском военторге драгоценные по тем временам пачки советских папирос ”Казбек”. Мы часами слушали рассказы перебивавших друг друга Олега, Миры, их друзей о буднях войны. Олег иногда обрывал Миру:

- Не надо об этом.

Чтобы отвлечь нас от страшных рассказов, он под гитару исполнял песни на слова собственного сочинения. Олег был поэтом и редактором дивизионной многотиражки. Поэзия Олега доставляла политотделу дивизии много хлопот, а ему самому мешала в получении более высоких чинов. Мира поясняла:

- Его стихи политработники считали демобилизующими, упадническими. Он не упоминал ни партию, ни Сталина.

В последних числах августа 1945 года я с Пилюгиным, Воскресенским и Чижиковым три дня был в отлучке. Вернувшись, вечером мы устроили прием ”у камина” с участием всех ”гусар”. Олег под гитару исполнял новые песни.

Исаев с Мирой незаметно покинули наше общество. Воскресенский по этому поводу сказал Олегу:

- Берегись, как бы мы не отбили у тебя красавицу-жену. Чего доброго, увезем в Москву.

- Не боюсь. На фронтах не отбили. А в Москву мы с ней вернемся раньше вас. Получен приказ. Наша дивизия передислоцируется временно в район Виттенберга, а оттуда - на родину.

Когда все разошлись, Исаев, раскуривая на сон грядущий любимый ”Беломор”, признался:

- Ты знаешь, Мира была сама не своя. Признаюсь, мы с ней распили почти целую бутылку корна. Но это не помогло. Сегодня
335
утром ей приказали дать заключение о здоровье и отсутствии вшей у солдата, приговоренного военным трибуналом к расстрелу за изнасилование немки. Солдат - казах, прошел войну от Сталинграда до Берлина вместе с двумя братьями. Оба брата погибли уже в Германии. Он не успел отомстить за братьев в боях: наступил мир. Тогда он специально отлучился из части, пошел в лес, там встретил двух гулявших женщин. Хотел обеих убить. Но одна убежала. Вторую он убивать не стал, якобы пытался изнасиловать. Муж пострадавшей оказался коммерческим директором нашего института ”Рабе”. Он прибежал ко мне. Я тут же позвонил военному коменданту города. Солдата быстро вычислили, арестовали. Он сам все рассказал следователю. Приказ маршала Жукова требует самых суровых наказаний за мародерство, грабежи мирных жителей и насилия над женщинами. Военный трибунал оперативно вынес смертный приговор, чтобы другим неповадно было. Военный комендант объявил о приговоре бургомистру города. Ко мне примчался муж вместе с пострадавшей женой. Они просили сохранить жизнь русскому солдату.

Я был потрясен и суровым приговором, и неожиданным поведением немцев, - продолжал Исаев. - Позвонил командиру дивизии. Тот ответил, что суд действовал в строгом соответствии с приказом Жукова. Отменить приговор невозможно. За несколько часов до расстрела потребовалось медицинское заключение. Такой порядок. Вот мы с Мирой друг друга успокаивали. Она переживает смерть этого солдата тяжелее, чем тысяч других во время войны. Мира очень просила, если мы окажемся в ближайшее время в Москве, найти для Олега такую работу, чтобы он не спился. Здесь его пока держит воинская дисциплина. Если демобилизуют, он себя не найдет.

Исаева мы проводили из Бляйхероде 10 сентября 1945 года. Через неделю из Берлина он улетел в Москву и в Германию больше не возвращался.

А через две недели я с двумя ”гусарами” совершил автопутешествие в Виттенберг. Мы отыскали Миру и Олега. Они не распаковывали чемоданы, готовясь к погрузке в эшелон, который отправлялся на родину. Я записал возможный адрес Миры в Москве. Только весной 1947 года мы с женой смогли собрать гостей на улице Короленко. В нашу тесную коммунальную квартиру втиснулись Мира с Олегом и два ”гусара”: Богуславский с женой Еленой и Воскресенский с будущей женой, тоже Еленой. Исаев на эту встречу не приехал.

В модном по тем временам шерстяном костюме Мира очень выигрывала по сравнению с тем, какой я ее помнил в форме гвардии капитана медицинской службы времен 1945 года. Олег в старом, с
336
чужого плеча пиджаке без орденов имел какой-то жалкий вид. Он жадно пил, не приноравливаясь к тостам, и почти не прикасался к закускам, которые Катя старательно подкладывала ему на тарелку.

- А почему не было Исаева? - спросила меня Мира перед уходом.

- Я его приглашал, но он без жены Татьяны приехать не захотел, а она больна, - ответил я.

После возвращения из Германии в семейной жизни Исаева был трагический период. Татьяна начала пить. Лечение не помогало. Через несколько лет страсть к алкоголю закончилась летальным исходом. Исаев выдержал - товарищи и работа его спасли. Но это было уже после 1947 года.

Возвращаюсь к воспоминаниям о дне похорон Исаева.

У могилы Воскресенского ко мне подошла незнакомая женщина.

- Не узнаешь?

Я вгляделся в немолодое, чем-то неуловимо знакомое лицо под копной пышных седых волос и признался, что не узнаю.

- Я Мира, забыл? После объятий я спросил:

- А где Олег?

- Олега уже давно нет. Он так и не осилил мирную жизнь. Я кандидат наук. Интересная работа, здесь рядом, на Пироговской. Двое детей. Скучать времени нет. Увидела некролог в газете и пришла проститься с Исаевым. Я запомнила его благородным рыцарем, хотя тогда он и не имел ни одного ордена.

- Он действительно был благородный рыцарь. Но в отличие от Дон Кихота обладал талантом инженера и совершал настоящие подвиги. С ветряными мельницами он не сражался. Но над фантастическими проектами работал, не теряя здравого смысла.

Мира открыла сумочку, вынула и передала мне конверт.

- Что это?

- Потом увидишь.

- Идем к машине, там ждет Катя, поедем на поминки.

- Нет. Скоро все разойдутся, я хочу побыть здесь одна.

Только дома я открыл конверт. В нем была фотография лета 1945 года: я и Олег Бедарев. Оба в военной форме. На листочке папиросной бумаги напечатаны пронзительные стихи. Он исполнял их под гитару на нашей последней встрече ”у камина”.
Желтые, грустные рощи и поле.
Мечется ветер, как птица в неволе.
В вихре осеннем кружатся листы -
Мертвые знаки былой красоты.
337

Ветер безжалостно рвет их и гонит,
Ветер играет, хохочет и стонет...
В стоне том горечь несказанных слов,
В стоне - страданье несбывшихся снов.

Боль неизведанной чудной мечты...
В вихре осеннем кружатся листы.
Жизнь отшумела... И где-то во мгле
Прахом истлевшим прижмутся к земле.

Жизненной правде - молитве внемля,
С миром прими их, родная земля.

Утром следующего дня, 29 июня 1971 года, с Керимовым и группой сотрудников Исаева, задержавшихся на похороны, мы прилетели в Евпаторию.

Здесь уже все было подготовлено к сеансам расстыковки, последующей ориентации корабля, торможению и посадке.

Министр Афанасьев и Мишин должны были прилететь с полигона. Однако авария Н1 №6Л еще не получила объяснения и улетать в Евпаторию они сочли невозможным.

Трегуб доложил Госкомиссии, что экипаж, пробыв в космосе 23 суток, установил рекорд. Проведены эксперименты с военным оптическим визиром-дальномером ОД-4, системой наблюдения в ультрафиолетовом диапазоне ”Орион” и секретным радиолокатором ”Свинец”. Осуществлены фотографирование Земли, спектрографирование горизонта, эксперименты по интенсивности потока гамма-квантов и методике ручной ориентации станции. Предварительно очень насыщенную программу научных, военных, медицинских и технических экспериментов следует считать выполненной. Окончательное заключение будет сделано после обработки материалов, которые космонавты доставят на Землю.

Последние два дня экипаж занимался консервацией орбитальной станции, упаковкой материалов, расконсервацией и подготовкой космического корабля.

Команда на расстыковку должна была быть выдана 29 июня в 21 час 25 минут. После отделения от станции два витка отводятся для подготовки к спуску. Экипаж проведет ручную ориентацию вне нашей зоны видимости и передаст управление гироприборам. Команда на включение цикла спуска будет подана с НИП-16, в резерве дежурит НИП-15. Включение СКТДУ на торможение пройдет в 1 час 47 минут уже 30 июня.

Воробьев подтвердил, что по заключению врачей состояние космонавтов в последние дни хорошее. На традиционном ночном сборе в тесном зале управления НИП-16 не ожидалось никаких
338
сенсаций. Все команды на ”борт” проходили без сбоев. Экипаж докладывал о выполнении всех операций вовремя, не вызывая раздражения Земли. Все шло спокойно и по расписанию. Морские корабельные пункты приняли информацию с пролетавшего над ними космического корабля и оперативно доложили, что двигатель на торможение сработал в расчетное время и был выключен от интегратора. Командно-измерительный комплекс и ГОГУ накопили хороший опыт по контролю за объектом на посадочном витке.

После выключения двигателя космический корабль ушел из зоны связи с кораблями, находящимися в Атлантике. Над Африкой проходило разделение - бытовой и приборно-агрегатный отсек отстреливались от спускаемого аппарата. СА не имел радиотелеметрической системы. О происходящем после разделения мы надеялись услышать в устном докладе космонавтов до входа в атмосферу, пока горячая плазма не перекроет щелевую антенну системы ”Заря”. Для регистрации процессов в спускаемом аппарате был установлен многоканальный самописец ”Мир”. После гибели Комарова два Олега: Сулимов и Комиссаров - и их товарищи по институту измерений усовершенствовали этот автономный регистратор, усилив его теплозащиту и механическую прочность.

- Мы просили Добровольского все время вести репортаж, как только СА войдет в нашу зону связи, а он молчит, - пожаловался Елисеев. - Странно, что молчит Волков. В последних сеансах он был очень многословным.

- Когда вы спускались с Шаталовым, - подтвердил я, - мы убедились в эффективности щелевой антенны. Репортаж Шаталова заменял нам телеметрию.

- Перед расстыковкой у них не загорался транспорант о закрытии люка между спускаемым аппаратом и бытовым отсеком. Волков явно нервничал, но быстро сообразил и наклеил лейкопластырь под концевой выключатель, фиксирующий прижатие люка. Тогда они не пожалели слов на репортаж, - сказал Трегуб.

- Они все же молодцы, - заступился я. - Первый экипаж долговременной орбитальной станции. Выдержали внеплановый полет и для начала, прямо скажем, очень насыщенную программу выполнили.

По громкой связи прошел доклад:

- Служба контроля космического пространства ведет спускаемый аппарат по прогнозу.

Наконец пришло долгожданное сообщение:

- Служба генерала Кутасина докладывает: самолеты засекли спускаемый аппарат. Идет спуск на парашюте. По прогнозу
339
перелет километров десять, не более, относительно расчетной точки. К месту посадки вылетают вертолеты.

Минут через двацать мы стали нервничать. Никаких докладов из района посадки больше не поступало.

Офицер, находившийся на связи с поисково-спасательной службой, чувствовал себя виноватым. На него обрушился шквал упреков, но он ничего не мог ответить.

Председатель Госкомиссии Керимов обязан был первым доложить в Москву - Смирнову и Устинову о благополучном окончании экспедиции. Но он оказался отрезанным от связи с районом посадки.

- Генерал Кутасин не виноват! Вероятно, Главком ВВС маршал авиации Кутахов всю связь взял на себя, а Кутасину запретил что-либо докладывать помимо него, - такое объяснение дал кто-то из бывалых связистов.

Минут через тридцать после расчетного времени посадки Керимов решил пожаловаться на поведение Главкома ВВС Кутахова Устинову. Еще минут десять ушло на соединение с Устиновым. В зале все притихли.

Наконец Керимов подал знак: ”Тихо!” Но жалобы на Кутахова мы не услышали. Керимов молчал. Положив трубку, изменившийся в лице Керимов начал пересказывать услышанное от Устинова.

- Через две минуты после посадки к спускаемому аппарату подбежали спасатели из вертолета. СА лежал на боку. Внешне не было никаких повреждений. Постучали по стенке - никто не откликнулся. Быстро открыли люк. Все трое сидят в креслах в спокойных позах. На лицах синие пятна. Потеки крови из носа и ушей. Вытащили их из СА. Добровольский был еще теплым. Врачи продолжают искусственное дыхание. По их докладам с места посадки, смерть наступила от удушья. В СА никаких посторонних запахов не обнаружено. Приняты меры по эвакуации тел в Москву для исследования. К месту посадки вылетают для обследования СА специалисты из Подлипок и ЦПК.

В полной тишине кто-то сказал:

- Это разгерметизация.

Страшное известие всех потрясло. Никто не радовался ни чистому небу, ни дали зеркально-гладкого моря, с которого в распахнутые окна втекала утренняя свежесть.

В 11 часов 30 минут Госкомиссия и все, кто мог уместиться в самолете, вылетели с аэродрома Саки в Москву. В Евпатории осталась небольшая группа для контроля за полетом ДОСа № 1, вошедшего в историю космонавтики как ”Салют” № 1. По прогнозу баллистиков, если не поднимать его орбиту, он способен продержаться в космосе до октября. Но теперь это уже не имело значения. По
340
результатам расследования катастрофы будет предпринято столько мероприятий, что следующий пилотируемый ”Союз” способен полететь в лучшем случае в начале 1972 года. По Н1 перерыв в летно-конструкторских испытаниях, что бы ни обнаружила другая комиссия, тоже затянется не менее чем на полгода. Так мы прикидывали в самолете. (На самом деле времени для всех доработок потребуется гораздо больше. Испытательные полеты беспилотных ”Союзов” возобновятся только в июне 1972 года.)

Прилетевшая на место приземления спускаемого аппарата группа специалистов, во главе которой были космонавт Алексей Леонов, разработчики спускаемого аппарата Андрей Решетин и Владимир Тимченко, осмотрела и проверила на герметичность СА. Никакой нештатной негерметичности обнаружить не удалось.

Из СА извлекли и срочно доставили магнитную пленку записи автономного регистратора ”Мир”. Все были уверены, что после ее обработки причины гибели космонавтов сразу станут поняты.

Москва встретила нас такой жарой, что Крым вспоминался прохладным.

Всего неделю назад стоял я в почетном карауле у гроба Исаева в Калининграде. Теперь Краснознаменный зал Центрального Дома Советской Армии готовили к прощальному ритуалу сразу с тремя космонавтами. Всем троим посмертно было присвоено звание Героев Советского Союза. Волкову - вторично.

Из Центрального Дома Советской Армии при огромном стечении народа похоронная процессия направится на Красную площадь. Урны с прахом будут замурованы в Кремлевскую стену.

За пять дней с 25 по 30 июня 1971 года судьба нанесла нам три удара: 25-го - смерть Исаева, 27-го - гибель Н1 №6Л, 30-го - гибель экипажа ”Союза-11”.

Не трудно было предвидеть, что весь июль и август наш коллектив будут трясти как минимум две независимые комиссии: одна - по Н1 и другая - по ”Союзу”.

После недолгих колебаний Политбюро добавило забот Келдышу. Его назначили председателем правительственной комиссии по расследованию причин гибели экипажа ”Союза-11”. Заместителем председателя был назначен Георгий Бабакин. В состав комиссии вошли Афанасьев, Глушко, Казаков, Мишук, Грушин, Щеулов, Фролов, Бурназян, Шаталов, Царев (секретарь комиссии).

Келдыш собрал первое заседание комиссии 7 июля. Открывая заседание, Келдыш объявил, что кроме членов космиссии, назначенных правительством, он пригласил от ЦКБЭМ Мишина, Бушуева, Чертока, Трегуба, Шабарова, Феоктистова и по просьбе министра обороны - Карася.
341

- Мы обязаны представить доклад в ЦК КПСС и Совет Министров в двухнедельный срок, - сказал Келдыш.

Далее он сообщил, что утром был приглашен на Политбюро вместе со Смирновым, министрами Афанасьевым и Дементьевым.

- Выразив сожаление о случившемся, - продолжал Келдыш, - Леонид Ильич просил передать, чтобы ни в коем случае не было никаких настроений прекратить работы. Надо по возможности быстро разобраться в причинах происшедшего и продолжить программу полетов с использованием долговременных космических станций. За последние дни различными группами, созданными в помощь нашей комиссии, проведена большая работа, и поэтому мы начнем с того, что заслушаем все, что удалось выяснить в этих, рабочих группах.

Первым докладывал Мишин. Он подробно рассказал о доработках и отличиях корабля 7К-Т ”Союз-11” от ранее летавших. С ноября 1966 года было запущено всего 19 кораблей. Из них 17 - типа 7К-ОК и 2 - типа 7К-Т. Последний, 7К-Т № 32, отличался от предыдущего только доработанным стыковочным агрегатом. Никаких нештатных ситуаций в полете корабля № 32 до спуска не зарегистировано. Все операции по спуску шли нормально до момента отделения. По записям автономного регистратора в момент отделения началось падение давления в СА. За 130 секунд давление упало с 915 до 100 миллиметров ртутного столба.

Келдыш перебил Мишина:

- Комиссии нужно знать решительно о всех ненормальностях не только на корабле, но и на станции. Надо подготовить перечень всех, я еще раз требую, всех без исключения замечаний. Нам должна быть ясна вся предыстория. В частности, объясните: почему мы начали полеты в космос в скафандрах, а потом так быстро от них отказались?

Мишин демонстративно дал поручение Трегубу и Феоктистову к завтрашнему утру подготовить плакат с перечнем всех замечаний. Ему было очень нелегко. Во-первых, потому, что в трагическом исходе, о котором оповещен весь мир, виновато ЦКБЭМ, а следовательно, он - его начальник и главный конструктор. Во-вторых, эта катастрофа наложилась на аварию Н1, в которой тоже в конечном счете виновато ЦКБЭМ. За каждой аварией стоят конкретные виновники. Вина каждого из них может быть различна. Общим оправданием служит то, что все вместе чего-то не знали, не предвидели, не понимали. Тот самый процесс познания, о котором говорил Королев. Эти доводы пригодны для адвоката, если бы дело дошло до суда. Но теперь идет суд, где каждый сам себе следователь, прокурор, судья и адвокат. Даже члены комиссии нацелены не искать виноватого, а понять причину
342
катастрофы. У каждого из них были свои аварии. И каждый прекрасно понимает, что здесь нет злоумышленников или разгильдяев. Есть слабые или непознанные места в большой системе. Их надо отыскать.

На вопрос Келдыша о причинах отказа от скафандров Мишину трудно было ответить. Такое решение принял лично Королев перед пуском ”Восхода”. В скафандрах разместить трех человек в СА ”Союза” тоже невозможно. При Королеве только Каманин резко выступал в защиту скафандров. Но главный проектант пилотируемых кораблей Феоктистов сам летал без скафандра вместе с Комаровым и Егоровым. Он активно поддержал инициативу Королева. Мишин к отказу от скафандров прямого отношения не имел. Ни в одном из полетов ”Востоков”, ”Восходов”, беспилотных и пилотируемых ”Союзов” не было проблем с сохранением герметичности. Требования восстановить полеты в скафандрах как-то сами собой были забыты.

Мишин изложил версии, подкрепляя их плакатами, которые развесил Феоктистов.

- Спускаемый аппарат после посадки проверен, повреждений не обнаружено. Разгерметизация могла произойти по двум причинам. Первая - преждевременное срабатывание дыхательного клапана. В этом случае давление будет падать по верхней кривой. Вторая возможная причина - неплотность люка. Кривая расчетного падения давления при открытии клапана в точности сопадает с записью фактического спада давления после разделения. Кроме совпадения расчетной и фактической кривых спада мы имеем свидетельства системы управления спуском. Регистрация поведения СУСа показывает наличие нештатного возмущения. По величине и знаку это возмущение совпадает с расчетным для случая выхода воздуха из отверстия, образованного при открытии дыхательного клапана.

Грушин перебил Мишина, пытаясь понять, зачем вообще нужен этот дыхательный клапан.

- На старте клапан закрыт? Закрыт. В течение всего полета закрыт? Закрыт. При спуске закрыт? Закрыт. И только на высоте двух или трех километров над Землей вы его открываете. Сразу после посадки все равно люки открываете. Что-то вы здесь перемудрили.

Начались невразумительные объяснения, зачем нужен этот клапан. Прямо скажу, они были очень неубедительны и противоречивы. Начавшаяся дискуссия осложнилась еще больше после того, как выяснилось, что кроме этого автоматически открываемого взрывом пиропатрона клапана есть еще ручная заслонка. Она предусмотрена на случай посадки на воду. Вращая рукоятку привода
343
этой заслонки, можно перекрыть отверстие, образованное злосчастным дыхательным клапаном, чтобы в СА не поступала вода.

Мишук спросил, как анализовалась электрическая версия, почему о ней никто не говорит.

Я ответил, что записи и телеметрии, и автономного регистратора тщательно просмотрены. Никаких признаков прохождения ложной преждевременной команды на пиропатрон вскрытия клапана не обнаружено. Из анализа записей ”Мира” следует, что герметичность нарушена в момент разделения спускаемого аппарата и бытового отсека (БО). Кривая спада давления соответствует размеру дырки, равной проходному сечению одного клапана. На самом деле клапанов два: один - нагнетающий и другой - отсасывающий. Если бы была ложная команда, то открылись бы сразу оба клапана: электрически они в одной цепи. Команда на открытие двух клапанов прошла штатно, как ей положено на безопасной высоте. По заключению специалистов НИИЭРАТа -Научно-исследовательского института эксплуатации и ремонта авиационной техники (такое хитрое название носил институт ВВС, монополист в расследовании всех авиационных катастроф) - пиропатроны сработали не в вакууме, а на высоте, соответствующей по времени выдаче штатной каманды. Но один клапан к этому времени был уже открыт без электрической команды.

- Какая же по-вашему нечистая сила могла его открыть на высоте 150 километров? - спросил Казаков.

- Давайте раньше времени не увлекаться одной версией, - вмешался Келдыш, - надо на равных обсудить все. Предлагаю выслушать Шабарова и медицину.

Шабаров доложил результаты анализа записей автономного бортового регистратора ”Мир”, который у нас выполнял задачи, аналогичные ”черному ящику”.

При авиационных катастрофах ”черный ящик” ищут среди обгоревших деталей самолета, а мы извлекли его в целости и сохранности из нормально приземлившегося СА.

- Процесс разделения длился всего 0,06 секунды, - доложил Шабаров. - В 1 час 47 минут 26,5 секунд зафиксировано давление в СА 915 миллиметров ртутного столба. Через 115 секунд оно упало до 50 миллиметров и продолжало снижаться. При входе в плотные слои атмосферы зафиксирована работа СУСа. Перегрузка доходит до 3,3 единицы и затем снижается. Но давление в СА начинает медленно расти: идет натекание из внешней атмосферы через открытый дыхательный клапан. Вот на графике команда на открытие клапана. Мы видим, что интенсивность натекания увеличилась. Это соответствует открытию по команде второго клапана. Анализ записей ”Мира” подтверждает версию об открытии одного
344
из двух клапанов в момент разделения отсеков корабля. Температура на шпангоуте СА недалеко от кромки люка достигла 122,5 градуса. Но это за счет общего нагрева при входе в атмосферу.

- Раньше чем двигаться дальше, послушаем о результатах медицинских исследований, - предложил Келдыш. Доклад сделал Бурназян.

- В последние дни полета физическое состояние космонавтов было хорошим. Они принимали тонизирующее средство. Ежедневно проводилась общая физическая тренировка по три часа. У Добровольского пульс в спокойном состоянии 78-85. Артериальное давление нормальное. Волков более эмоционален. У него пульс вообще был высоким, до разделения отсеков корабля достигал 120, у Пацаева - в пределах 92-106. По опыту у других космонавтов в пиковые периоды пульс доходил до 120, а у Терешковой даже до 160. В первую секунду после разделения у Добровольского пульс учащается сразу до 114, у Волкова - до 180. Через 50 секунд после разделения у Пацаева частота дыхания 42 в минуту, что характерно для острого кислородного голодания. У Добровольского пульс быстро падает, дыхание к этому времени прекращается. Это начальный период смерти. На 110-й секунде после разделения у всех троих не фиксируется ни пульс, ни дыхание. Считаем, что смерть наступила через 120 секунд после разделения. В сознании они находились не более 50-60 секунд после разделения. За это время Добровольский, видимо, что-то хотел предпринять, судя по тому, что он сдернул с себя пристежные ремни.

К вскрытию было привлечено 17 крупнейших специалистов. У всех троих космонавтов установлены подкожные кровоизлияния. Пузырьки воздуха, как мелкий песок, попали в сосуды. У всех кровоизлияние в среднее ухо и разрыв барабанных перепонок. Желудок и кишечник вздуты. Газы: азот, кислород и СО2, - растворенные в крови, при резком снижении давления закипали. Растворенные в крови газы, превратившись в пузырьки, закупорили сосуды. При вскрытии сердечной оболочки выходил газ: в сердце были воздушные пробки. Сосуды мозга выглядели, как бисер. Они также были закупорены воздушными пробками. Об огромном эмоциональном напряжении и остром кислородном голодании свидетельствует также содержание молочной кислоты в крови - оно в 10 раз превышает норму.

Через полторы минуты после приземления начались попытки реанимации. Они длились более часа. Очевидно, что при таком поражении организма никакие методы реанимации спасти не могут. В истории медицины, вероятно и не только медицины, не известны аналогичные примеры и нигде, даже над животными, не проводились эксперименты по реакции организма на такой режим
345
снижения давления - от нормального атмосферного практически до нуля за десятки секунд. Были случаи разгерметизации авиационных скафандров на высотах более 10 километров. В этих случаях летчик терял сознание от недостатка кислорода, но при снижении самолета сознание восстанавливалось. В данном случае за десятки секунд произошли необратимые процессы.

Спокойный доклад Бурназяна произвел гнетущее впечатление. Мысленно перенесясь в спускаемый аппарат, невозможно представить себе первые секунды ощущений космонавтов. Страшные боли во всем теле мешали понять и соображать. Наверняка услышали свист выходящего воздуха, но быстро лопались барабанные перепонки и наступила тишина. Активно двигаться и что-то предпринимать, судя по скорости спада давления, они могли, может быть, первые 15-20 секунд.

Правительственная комиссия по расследованию причин гибели экипажа ”Союза-11” разбилась на группы по версиям и направлениям.

Через три дня снова состоялось пленарное заседание комиссии Келдыша. На этот раз уже отчитывались руководители следственных групп.

В связи с замечанием Мишина, что космонавты ”могли бы сообразить и по звуку заткнуть отверстие пальцем”, Евгений Воробьев официально заявил, что при таком темпе спада давления сознание туманится через 20 секунд.

- Сообразить, что произошло, расстегнуться, найти под внутренней обшивкой дыру за 20 секунд нереально. Надо было бы заранее их на это тренировать. Мы проверили возможность закрытия дыхательного отверстия ручным приводом, который сделан для случая посадки на воду. На эту операцию в спокойной обстановке требуется 35-40 секунд. Таким образом, никаких шансов на спасение у них не было. Клиническая смерть наступила через 90-100 секунд одновременно у всех.

При этом мы подтверждаем, что 23 суток пребывания в космосе не могли ухудшить их состояния. Мы подтверждаем и на дальнейшее даем согласие на пребывание на станции космонавтов в течение 30 суток.

- Ни о каких сутках не может быть речи, пока мы не установим причину случившегося и полностью не исключим вероятность ее повторения, - заключил Келдыш, закрывая заседание.

Первопричина потери герметичности СА не лежала на поверхности, и ожесточенные споры продолжались. Сейчас трудно найти автора, который первым высказал версию, получившую приоритет при всех последующих исследованиях, проводившихся по решениям комиссии.
346

Два отсека: СА и БО - прочно стянуты друг с другом. Поверхности стыковочных шпангоутов СА и БО притянуты друг к другу восемью пироболтами. При сборке монтажники стягивают отсеки специальными моментными ключами. Операция ответственная и контролируется не на глаз, а в специальной барокамере. Стык должен быть герметичным. По другому требованию БО и СА по этому стыку должны быть мгновенно отделены перед посадкой.

Как это сделать, не развинчивая стягивающие болты? Очень просто. Болты надо разорвать взрывом. Каждый болт имеет заряд пороха, который подрывается пиропатронами по электрической команде от программно-временного устройства. Взрыв всех пироболтов происходит одновременно. Взрывная волна в вакууме может распространяться только по металлу. Ее удар настолько силен, что клапан, смонтированный на том же шпангоуте, что и взрывные болты, мог самопроизвольно открыться. Вот такая простая версия.

Начались эксперименты у нас на заводе и в НИИЭРАТе. Клапаны подвергались испытаниям на устойчивость при воздействии больших ударных нагрузок. Прошел установленный Политбюро двухнедельный срок работы комиссии, но десятки экспериментов не приносили столь необходимых доказательств. Клапаны от взрывных ударов не открывались.

По предложению Мишука на заводе было собрано несколько клапанов с заведомо допущенными технологическими дефектами. С точки зрения ОТК - явный брак. Но и они не пожелали открываться от взрывных ударов. От безысходности Келдыш, который чуть ли не ежедневно о ходе работ докладывал Устинову и раз в неделю - Брежневу, предложил процесс разделения СА и БО промоделировать в большой барокамере. Предполагалось, что ударная волна при одновременном подрыве всех пироболтов в вакууме, распространяясь только по металлу, будет мощнее, чем при нормальном атмосферном давлении. ”Задержим отчет на неделю, но у нас совесть будет чиста: мы сделали все, что могли”, - сказал он.

Одним из организаторов этого труднейшего эксперимента был Решетин - в то время начальник проектного отдела, отвечавшего за разработку СА. Ныне доктор технических наук, профессор, мой коллега по базовой кафедре московского физтеха Андрей Решетин вспоминает: ”Этот сложный эксперимент проводили в большой барокамере ЦПК в Звездном городке. Макеты СА и БО были стянуты штатными пироболтами. Дыхательные клапаны установили заведомо с технологическими нарушениями, которые якобы могли иметь место при их изготовлении. Пироболты подрывались одновременно по схеме, которая использовалась в полете. Эксперимент
347
проводили дважды. Клапаны не открывались. Истинная причина открытия дыхательного клапана при разделении СА и БО ”Союза-11” так и осталась тайной”.

Вместо двух недель, отведенных комиссии и всем нам, к ней причастным, прошел месяц. За этот месяц были разработаны радикальные предложения, гарантирующие безопасность космонавтов в случае разгерметизации СА.

Гай Северин, возглавлявший завод ”Звезда”, используя большой авиационный опыт, срочно разработал новые космические скафандры ”Сокол”. Численность экипажа пришлось сократить с трех до двух человек. Место третьего заняла кислородная спасательная установка. В случае разгерметизации СА. срабатывала автоматика, открывающая приток кислорода из баллонов. Такая установка позволяет экипажу выжить в течение времени, необходимом для спуска даже без скафандров.

Илья Лавров, наиболее эмоциональный из наших разработчиков систем жизнеобеспечения, переживал гибель космонавтов как тяжелейшую личную трагедию.

- Я терзаю себя за то, что согласился с Феоктистовым и Королевым на отказ от скафандров. Не удалось мне их уговорить хотя бы на установку простых кислородных приборов с маской, которые широко применяются в авиации. Конечно, при таком вакууме маска бы не спасла, но продлила бы жизнь на две-три минуты. Может быть, этого времени им и не хватило, чтобы закрыть открывшееся дыхательное отверстие ручной задвижкой.

Полгода затратил Лавров вместе с электриками Бориса Пенька на разработку аварийной системы кислородного спасения.

Ко всем прочим мероприятиям ввели быстро закрывающий дыхательные отверстия ручной привод.

- А что касается окончательной формулировки причин, - сказал Келдыш на заключительном заседании комиссии, - будем считать, что открытие клапана есть следствие ударной волны, распространившейся по металлу конструкции. Явление это вероятностное. Чтобы его получить в реальных условиях, необходимо проводить десятки или сотни экспериментов. После тех мероприятий, которые будут реализованы по предложению нашей комиссии, по-видимому, продолжать дорогостоящие стрельбы в барокамерах уже не имеет смысла.

На том и порешили. Однако когда просчитали затраты массы на все намеченные мероприятия, то прослезились. Чтобы сохранить лимит массы космического корабля ”Союз”, проектанты уговорили Мишина убрать солнечные батареи. Довод был простой: ”Союз” отныне будет только транспортным кораблем для доставки экипажа на орбитальную станцию и возвращения его на Землю. Самостоятельные длительные полеты ”Союзов” больше не потребуются. После пристыковки к ДОСу химические батареи ”Союза” перед возвращением на
348
Землю будут заряжены за счет энергетики ДОСа.

Однако доработка затягивалась. Только 26 июля 1972 года ”Союз” под шифром ”Космос-496” совершил беспилотный полет. Этого оказалось недостаточно, и 15 июля 1973 года был испытан еще один беспилотный ”Союз” под шифром ”Космос-573”. Только после этого мы осмелились на пилотируемые летные испытания нового космического корабля, который для печати получил наименование: транспортный ”Союз”. Первыми космонавтами, проверившими этот ”Союз” после гибели экипажа Георгия Добровольского, были Василий Лазарев и Олег Макаров. Они полетели только в сентябре 1973 года на ”Союзе-12”. Эксплуатация ”Союзов” с экипажем из двух человек продолжалась до 1981 года. За это время было проведено 18 пилотируемых полетов.

Жаркое лето 1971 года закончилось решением о затоплении первой долговременной орбитальной станции. Первоначально полет орбитальной станции ”Салют” был рассчитан на три месяца. После более чем шести месяцев пребывания в космосе станция оказалась вполне работоспособной. Однако надежды на возобновление пилотируемых экспедиций на первую орбитальную станцию не оставалось. Не было транспортных кораблей.

Можно было продолжать ее эксплуатацию для отработки надежности бортовых систем и тренировки наземных служб. Однако у баллистиков и проектантов, оценивших запасы топлива, созрело другое предложение. В случае перерасхода топлива, отказа системы управления или энергопитания станция станет неуправляемой. Постепенно теряя высоту, она войдет в плотные слои атмосферы, и все, что не сгорит, упадет неведомо куда. Могут возникнуть международные осложнения. Георгий Дегтяренко, возглавлявший группу проектно-расчетных отделов, обратился с докладной запиской к Мишину. Он предложил: пока ”Салют” управляем и топлива достаточно для выдачи тормозного импульса, организовать безопасный спуск станции в Тихий океан. Мишин согласился. Предложение не встретило возражений ни в министерстве, ни в ВПК.

Из Евпатории 10 октября 1971 года были даны команды на ориентацию станции в орбитальном режиме. Когда телеметрия подтвердила устойчивую работу системы управления, в расчетное время была включена двигательная установка на торможение. 11 октября 1971 года станция ”Салют”, запущенная в космос 19 апреля, вошла в плотные слои атмосферы и светящимся метеоритом упала в Тихий океан.
349

Опыт затопления ”Салюта” был успешно использован для бесконфликтного окончания эксплуатации всех последующих ”Салютов”, пока не дошла очередь до ”Салюта-7”. ДОС ”Салют-7” был выведен на орбиту 19 апреля 1982 года. Эта единственная в истории космонавтики станция пережила ”замораживание” и последующую реанимацию в космосе. ”Салют-7” была еще вполне работоспособной станцией после появления в космосе орбитальной станции ”Мир”. Проводить параллельно в пилотируемом режиме эксплуатацию двух станций очень трудно. Однако после четырех лет эксплуатации было бы целесообразно продлить существование станции в беспилотном режиме и получить бесценный опыт по ресурсу различных систем. Станция ”Салют-7” в июне 1986 года была переведена на высокую орбиту. По прогнозу она могла просуществовать еще десять лет, но в расчеты баллистиков вмешалось Солнце. Его активность повысила плотность верхних слоев атмосферы, и станция начала быстро снижаться в неуправляемом режиме. Запасов топлива и электроэнергии для организованного затопления к концу 1990 года уже не оставалось. По данным, получаемым от служб контроля за космическим пространством, прогнозировалась встреча остатков станции с поверхностью Земли в начале 1991 года. По этому поводу зарубежные средства массовой информации нагнетали страсти, предрекая падение раскаленных осколков станции на густонаселенные районы Земли.

7 февраля 1991 года станция ”Салют-7” вошла в плотные слои атмосферы. Несгоревшие остатки достигли Земли в гористой местности Чили. К большому разочарованию любителей космических сенсации, сведений об ущербе или о пострадавших с мест падения не поступило. Поиски остатков станции, предпринятые любителями с целью получить уникальные сувениры, успехом не увенчались.

Теперь орбитальный комплекс ”Мир”, обязанный своим рождением первому ”Салюту”, проработав на орбите более 13 лет, тоже стоит перед перспективой затопления в океане. Для разработчиков станции и всех, кто годами управляет ее полетом, это может стать коллективным ”харакири”.

Затопить в океане такое уникальное космическое сооружение, каким является ”Мир”,
350
предлагают отнюдь не по техническим причинам. Российский бюджет в конце XX века не способен вынести расходы по поддержанию работоспособности пилотируемой орбитальной станции, запущенной Советским Союзом в 1986 году.

Группа американских ученых, объединившихся в фонд ”Космическая граница”, обратилась с открытым письмом к президенту России Б.Н. Ельцину с призывом не топить станцию ”Мир”, а перевести ее на более высокую орбиту, там дождаться лучших времен для России и тогда продлить ее активную жизнь.

”Сам по себе герметичный объем станции представляет огромную ценность. Космические станции класса ”Салют” (во многом напоминающие ”Мир”) нередко совершали полет в автоматическом режиме...”*

* Известия. 1998. № 53. 24 марта. Центр МАКС //Вестник. 1998. № 8.

”Мир” представляет собой уникальный научный комплекс, обеспечивающий проведение исследований в области астрофизики, биотехнологии, космической медицины, экологии, геофизики и материаловедения. Строительство в космосе многомодульной орбитальной станции ”Мир” длилось десять лет. В феврале 1986 года был выведен в космос первый модуль - базовый блок. Теперь в составе ”Мира” семь модулей, в которых размещено 11,5 тонн научного оборудования производства 27 стран мира.

Каждая экспедиция на ”Мир” приносит опыт и новую информацию по строительству космических конструкции, управлению большими космическими сооружениями, отработке надежности многочисленных систем.

На создание и эксплуатацию ”Мира” затрачено свыше трех миллиардов долларов США. Оценки, произведенные космонавтами и разработчиками различных систем, позволяют утверждать, что ресурсы станции далеко не израсходованы. Строящаяся под эгидой США международная космическая станция способна догнать ”Мир” по своим эксплуатационным возможностям не ранее 2003 года. Так надо ли топить ”Мир”? Сторонники затопления станции есть и в России, и в США. Российские приверженцы затопления станции обосновывают свою позицию тем, что стоимость эксплуатации ”Мира” составляет 220-240 миллионов долларов в год. Российский бюджет таких трат не предусматривает. Некогда могучая ракетно-космическая держава за время так называемых ”реформ” подверглась такому экономическому разгрому, что на фоне всеобщего обнищания траты на космическую науку и технику представляются недопустимой роскошью.

Исторический парадокс состоит в том, что в первые десятилетия после тяжелейшей второй мировой войны Советской Союз ежегодно выделял на развитие ракетно-космической техники в сотни раз больше средств, чем Россия сегодня.

В октябре 1998 года я вместе с группой российских и европейских космонавтов посетил Германию. Встречи с европейскими участниками космических программ и представителями средств массовой информации показали, что европейская космическая общественность не понимает, почему надо топить ”Мир”.
351

В то время борьба за спасение ”Мира” только начиналась. В случае затопления ”Мира” Россия перестанет быть лидером пилотируемой космонавтики, потеряет многие тысячи рабочих мест высококвалифицированных специалистов, понесет невосполнимую утрату научно-технического потенциала, потерпит очередное политическое поражение.

Но вернемся в 1971 год. Кроме авральных работ по доработкам ”Союза” во второй половине 1971 года развернулись проектные работы над еще тремя модификациями космических кораблей: для обслуживания орбитальной станции ”Алмаз” (7К-ТА), комплекса военного использования ”Союз-ВИ” (7К-С) и корабля для стыковки с американским ”Аполлоном” (7К-ТМ, или ”Союз-М”).

Каждый из этих проектов содержал особенности, существенно отличавшие их от уже летающего ”Союза”. Много нового закладывалось в ”Союз” (7К-ТМ) для сближения и стыковки с ”Аполлоном”. Корабль 7К-С впервые предусматривал систему управления с использованием БЦВМ. Это был уже качественный скачок, который мы готовили целых 10 лет. Если к этим работам приплюсовать изменения, непрерывно вносимые нами в последующие проекты ДОСов, то теперь при взгляде из будущего становится более понятным то прошлое, в котором мы ”забывали” о лунной гонке.

Наше увлечение ДОСами и модификациями ”Союзов” резко снизило темпы работ по лунным кораблям комплекса Л3. Даже Келдыш, погруженный на месяц в расследование причин катастроф ”Союза-11” и Н1 №6Л, перестал нас тормошить по проблемам лунных кораблей Л3.

Исследования причин аварии Н1 №6Л потребовали серьезных газодинамических экспериментов. Для Н1 жаркое лето 1971 года заканчивалось таким перечнем доработок ракеты-носителя, что по самым оптимистичным графикам очередной пуск Н1 №7Л становился возможным только через год.
352

далее
в начало
назад
"Восходе" - Хл.