вернёмся в библиотеку?

Глава 4
ТЮРАТАМ - ГАВАЙСКИЕ ОСТРОВА - ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ

ЛЕТНО-КОНСТРУКТОРСКИЕ ИСПЫТАНИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

После валдайского цикла самодеятельного лечения я закрыл больничный лист и приступил к работе в прежнем режиме.

Фронт работ в ОКБ-1 с начала 1958 года продолжал резко расширяться. Неожиданный успех двух первых простейших спутников в общем процессе огромной работы по созданию ракеты Р-7 был достигнут сравнительно легко.

Стала очевидной необходимость более глубокого и серьезного отношения к космическим объектам. Неудачи при пусках Р-7 требовали переосмыслить и многие проблемы, связанные с этой ракетой. Официально создание спутников нам было поручено постановлением правительства от 30 января 1956 года. Этим постановлением, подготовленным в основном Королевым с участием Келдыша и привлеченных им академических ученых, предусматривалось создание в 1957-1958 годах неориентированного спутника для научных задач. Была оговорена масса спутника в пределах 1000-1400 кг, из них для научно-исследовательской аппаратуры выделялось 200-300 кг. Уже в июле 1957 года группой Рязанова был разработан эскизный проект этого спутника, который, несмотря на исключительно научное назначение, был засекречен и назван объектом ”Д”.

Расчеты показали, что если на ракете Р-7 боевую термоядерную головную часть массой в пять с половиной тонн заменить на полезный груз массой полторы тонны, то можно достичь первой космической скорости и вывести спутник на орбиту высотой в апогее 1500 км и перигее 250 км.

Однако все это получалось в расчете на ранее обещанный Глушко удельный импульс тяги двигателя центрального блока не менее 310 кгс/(кг/с). Фактически все огневые стендовые испытания и обработка результатов первых пусков давали величину не более 304-305
202
кгс/(кг/с)! Это было одной из причин, по которой и появилась идея не рисковать, а пойти по пути создания простейшего спутника.

Для пуска этого спутника было решено в максимальной степени ”ободрать” ракету. Несмотря на возражения Рязанского, Королев принял предложение своих баллистиков - снять всю аппаратуру радиоуправления. Выключение двигателя предусматривалось только от интегратора в одну ступень или по команде АКТ - аварийного контакта турбины. Этот контакт срабатывал по окончании одного из компонентов топлива. Была существенно упрощена телеметрия, выброшены кабели, связывающие носитель с головной частью, уменьшено число аккумуляторных батарей. Эти мероприятия были распространены и на носитель второго простейшего спутника.

Запуски первых двух наших спутников потрясли руководителей американской ядерной стратегии гораздо сильнее, чем августовское сообщение о создании межконтинентальной ракеты.

Сотрудник американской научно-исследовательской корпорации ”Рэнд”, разрабатывающей различные военные проблемы, видный публицист профессор Б. Броди писал: ”Советские спутники нанесли удар по самодовольству американцев, впервые показав, что русские способны опередить нас в технических достижениях большого военного значения”*.

* Броди Б. Стратегия в век ракетного оружия. М.: Воениздат, 1961. С.261.

Такого рода мысли и высказывания видных американских военных и ученых распространялись у нас в виде закрытой информации с грифом ”только для руководящего состава”.

Этот ”руководящий состав” с большим удовлетворением знакомился с сообщениями из-за океана и в то же время сознавал, что если ”холодная война”, не дай Бог, перейдет в ”горячую”, то мы окажемся ”трепачами, очковтирателями и кавалерами незаслуженных орденов”. Такими эпитетами мы с Охапкиным и Воскресенским при случае награждали Бушуева, который формально как проектант отвечал за конструкцию головных частей, которые разрушались при входе в атмосферу. Теперь Королев передал в его ведение все разработки новых космических проектов.

Спустя всего год многие, ворчавшие по поводу крена Королева в сторону космической тематики, оценили его способность предвидения, умение маневрирования наличными силами, способность быстрого привлечения очень широкой кооперации к решению новых задач.

Положительные отзывы мировой прессы, восхваление наших неожиданных для западной общественности успехов иногда вызывали досаду. Остро переживали обиду ”неизвестные” главные конструкторы.
203

В самом деле, каково было Королеву читать перевод из журнала ”Quick”, который целиком был посвящен ”красному сателлиту”. Редакция поместила портреты и высказывания выдающихся ученых об ”искусственной луне”. Это были работавший в Америке с Вернером фон Брауном специалист по жидкостным двигателям Вальтер Ридель, Вернер Шульц - математик из ФРГ, проработавший семь лет в СССР на острове Городомля, и человек, ”который смотрит в будущее” - астрофизик доктор Ван Фрид Петри из Мюнхена. Все они приветствовали достижения русских. Но кто эти русские?

Этот же журнал опубликовал фотографии ”отца красной ракеты” - президента советской Академии артиллерийских наук А.А. Благонравова и ”отца красной луны” - академика Л.И. Седова. Запуск спутника совпал с пребыванием Благонравова на геофизическом конгрессе в Вашингтоне и Седова на конгрессе по астронавтике в Барселоне. Эти два советских ученых получили наибольшее число поздравлений. Их портреты в разных ракурсах обошли всю мировую печать. Не имея прямого отношения к созданию ”красной ракеты” и ”красной луны”, они, тем не менее, не отрекались от присваиваемых им званий ”отцов”, принимали поздравления и почести. Они отлично знали правду и имена истинных создателей ракеты и спутника. Каждого из них можно было бы обвинить в нескромности, но что было делать, если они не имели права говорить правду?

Особенно возмущался Пилюгин, у которого с Седовым были разногласия по проблемам приоритета в идеях инерциальной навигации. Он любил розыгрыши и на Совете главных не упустил случая заявить: ”Оказывается, не мы с вами, а Седов и Благонравов спутник запустили. Давайте введем их в состав нашего совета”.

Королев и Птушко, оба обладавшие достаточным честолюбием, имевшие уже академические звания, воспринимали такие шутки и славословия мировой прессы в чужой адрес очень болезненно. Жаловаться по этому поводу, к сожалению, было некому. Келдыш как-то обмолвился, что надо бы при очередной встрече с Хрущевым попросить его о разрешении на участие в международных форумах наших настоящих, а не подставных ракетчиков. Но эта инициатива Келдыша, насколько я знаю, вплоть до самой смерти Королева так и не получила поддержки.

Нам оставалось утешаться такими броскими заголовками в зарубежной печати: ”Первый сателлит говорит по-русски”, ”Почему американцы опаздывают?”, ”Эйзенхауэр знал о русских ракетах”, ”Луна, созданная руками человека, вращается вокруг Земли”. Все это сопровождалось схемами, фантастическими рисунками будущих спутников, прогнозами и портретами специалистов, среди которых не было ни единого действительного участника создания нашей Р-7
204
и наших спутников. Немцы, работавшие на острове Городомля, вели себя скромно. Они не претендовали на лавры участников создания первой ”искусственной луны”. Судя по тем публикациям, к которым мы имели доступ, они не высказывались однозначно о том, кто же на самом деле все это создал.

Впрочем, идущее следом за нами более молодое поколение специалистов пока еще не стремилось к славе. Даже наоборот, окружавшая нашу работу атмосфера секретности и закрытости льстила их самолюбию, удовлетворяя патриотическое чувство личной причастности к великим историческим событиям.

Молодой начальник отдела управления Игорь Юрасов во время моей болезни заменял меня на полигоне. Испытательная деятельность ему явно нравилась больше, чем исследовательская работа в лаборатории. Он пришелся по душе нашему главному испытателю Леониду Воскресенскому. Вскоре после моего появления на работе Королев предупредил меня:

- Передай своему Игорю, ”что позволено Юпитеру, то не позволено быку”.

СП имел в виду лихое поведение Воскресенского и неумеренное употребление им алкогольных напитков. В этом отношении, по мнению Королева, Игорь Юрасов составлял ему компанию.

- Что касается Леонида, - сказал СП, - то я ему все выговорил и даже обещал пожаловаться Елене (имелась в виду жена Воскресенского Елена Владимировна), а Игоря ты постарайся укротить сам^

Королев не ограничился только воспитательным разговором. Он усилил руководство испытателей. Евгений Шабаров и Борис Дорофеев были назначены помощниками Главного конструктора по испытаниям. Несмотря на небольшие разногласия среди ведущих испытателей, все они работали с полным взаимопониманием и очень дружно.

На полигоне часто бывал глава нашей ракетной электротехники Андроник Гевондович Иосифьян - директор НИИ-627. Не являясь сторонником сухого закона, он, тем не менее, предложил ввести нормирование на употребление спиртных напитков для руководящего состава. Им предлагалась и единица измерения, определяемая ”количеством грамм на рыло в час”. Это была шутка, но тем не менее проблема алкогольных излишеств на полигоне приобрела такое звучание, что военные власти приказом ввели сухой закон. Его нарушение могло испортить карьеру. Представители промышленности были предупреждены о немедленной высылке с полигона в случае, если попадутся с поличным. Однако и здесь был лишь подтвержден многовековой опыт - никакими запретами уберечь от принятия лишних ”грамм на рыло в час” невозможно.
205

В этой связи Юрасов мне пожаловался, что ”на трезвую голову Воскресенский ни за что бы не согласился снова пускать шестую машину”.

Речь шла о попытке повторного использования пакета номер шесть. В июне 1957 года из-за ряда дефектов, я уже об этом писал, ракета была снята со старта. Она прошла профилактику двигателей, все виды испытаний и снова появилась на старте. 12 марта 1958 года при попытке пуска прошло аварийное выключение двигателей после выхода на первую промежуточную ступень. Виновным снова явился главный кислородный клапан блока ”Г”, который из-за разрушения разрывного болта открылся преждевременно. ”Ну как тут не стать суеверным. Это заговоренная ракета, и ее надо убрать с полигона, чтобы другие не испортила”, - такие шуточки отпускали испытатели.

29 марта, наконец-то, ракета со счастливым номером десять вполне благополучно ушла со старта. Это был восьмой по счету пуск, но, за вычетом двух спутниковых, шестой по межконтинентальной программе.

Камчатка доложила, что головная часть, судя по воронке, дошла без разрушения. Отклонение по дальности: перелет 7,5 км и вправо 1,1 км. Прием телеметрии за восемь секунд до встречи с землей подтвердил, что головка не разрушилась в атмосфере. Тем не менее телеметристы, проявив пленку, как правило, портили настроение кому-нибудь из главных. На этот раз нестабильно работала СОБ - шли ложные команды. Наземные пункты радиоуправления не отработали программы слежения по тангажу. Спор шел между радистами -наземщиками и бортовиками, - кто больше виноват?

Что ни пуск, то какой-либо новый отказ! Тем не менее ракеты на технической позиции вошли в режим ”потока”. Через три дня после первого в основном нормального пуска на старте появилась еще одна ”счастливица” - ракета номер M1-12. 4 апреля состоялся пуск. Камчатка в первом докладе испугала, что снова не было приема телеметрии головной части и в квадрате возможного падения новой воронки не обнаружено. Однако на следующий день обрадовали: есть воронка, но перелет 68 км и отклонение вправо 18,2 км. Опять объяснение дал анализ телеметрии: на 142-й секунде полета на центральном блоке прекратилось слежение по программе антенны радиоуправления - по-видимому, вышел из строя механизм программного слежения.

Несмотря на такое количество серьезных замечаний, ЛКИ боевых ракет снова были прерваны космическими пусками. Дошла очередь до объекта ”Д”, которому суждено было стать полноценным спутником Земли.
206

Третий спутник, в отличие от двух первых, готовился без авралов, с участием многих ученых, которые были привлечены к этой программе еще в 1956 году. Особое внимание подготовке этого спутника уделял Келдыш. Он проводил много сборов и совещаний, примирял противоречия, возникавшие между нашими ”ракетными” интересами и устремлениями ”чистой” науки. Основные страсти разгорались в борьбе за выделение объема и массы для научной аппаратуры.

В апреле при пуске объекта ”Д”, который должен был стать третьим советским спутником, наша Р-7 снова решила показать свой норов - она отправила ”за бугор” полезный груз со всеми его драгоценными научными приборами. Келдыш и все молодое космическое научное сообщество были в трауре. Но Королев не сдался.

На заводе шла сборка дублера спутника. СП собрал всех своих приближенных, объявил, что, несмотря на неудачу, каждому выплачивается крупная премия при условии, что все остаются на полигоне и готовят следующий носитель. Пуск необходимо провести в середине мая. Он с Келдышем улетает в Москву для форсирования подготовки нового третьего спутника. Нелегкое это было решение, но выхода не было. Обязательства по пуску ”научной лаборатории в космосе” уже были даны Хрущеву.

На событиях, связанных с третьим спутником, стоит остановиться особо.

15 мая 1957 года мы, поздравляя друг друга с первым пуском, утешались тем, что так и должно быть - ”первый блин всегда комом”. 15 мая 1958 года было определенной компенсацией за этот ”первый блин”. На ракете Б1-1 был выведен на орбиту третий советский ИСЗ. Внушительная масса спутника 1327 кг, из которых 968 кг приходилось на научную и измерительную аппаратуру, снова вызвала восторженные отзывы в прессе.

Это был действительно первый автоматический космический аппарат. Он нес двенадцать научных приборов, богомоловскую систему телеметрии ”Трал” с запоминающим устройством и приемоответчик ”Рубин” для контроля орбиты. Это был первый космический аппарат, на котором установили командную радиолинию, разработанную новым для нас смежником НИИ-648. Теперь этот институт называется НИИ точных приборов.

В 1956 году институт возглавил очень энергичный, инициативный радиоинженер Армен Сергеевич Мнацаканян. Под его руководством разрабатывались КРЛ - командные радиолинии - для наших новых космических аппаратов, а позднее для кораблей ”Союз” коллектив Мнацаканяна стал разрабатывать радиосистемы поиска и сближения в космосе.
207

Третий спутник был космическим аппаратом, потребовавшим разработки сложной схемы электропитания, программного и командного управления разрозненной научной аппаратурой. Эти разработки были поручены двум молодым инженерам, незадолго до этого направленным в ОКБ-1 по окончании Таганрогского радиотехнического института. Юрий Карпов и Владимир Шевелев были в числе молодых специалистов, оказавшихся у самого начала рождения идей космической электротехники и автоматики. Когда наши работы по космическим системам приобрели большой размах, эти два ”самых высоких в ОКБ-1 мужика” стали концентраторами идей и принципов разработки систем управления космическими бортовыми комплексами (СУБК). Третий спутник был для них первой по-настоящему серьезной инженерной задачей. В последующие годы тесное общение с Юрием Карповым и коллективом, который он возглавил, было всегда интересным не только в служебно-инженерном, но и личном, человеческом смысле.

Среди многих инженеров, с которыми мне довелось непосредственно и повседневно работать в последующие десятилетия, Юрий Карпов, Владимир Шевелев, Исаак Сосновик, Владимир Куянцев и сгруппировавшиеся вокруг них схемщики и автоматчики пробуждали особые чувства теплоты, взаимной симпатии и принадлежности к новой общности, по выражению Королева, ”заржавленных электриков”. На работе и в жизни они придерживались принципа ”один за всех и все за одного”.

Одним из сенсационных результатов, полученных с помощью научных приборов третьего спутника, было открытие высокой концентрации электронов на больших высотах, за пределами уже известной ионосферы. Сергей Николаевич Вернов, профессор МГУ, автор этих исследований, объяснял это явление вторичной электронной эмиссией - выбиванием электронов из металла спутника при столкновении с частицами высоких энергий - протонами и электронами. Помню его восторженное сообщение по этому поводу на заседании у Келдыша, где отчитывались ученые по результатам научных исследований на третьем спутнике.

Однако американский физик Дж. Ван Аллен два года спустя доказал, что на самом деле то, что замерили приборы третьего спутника, есть не результат вторичной эмиссии, а регистрация первичных частиц ранее неизвестных радиационных поясов Земли. Поэтому американцы эти радиационные пояса назвали ”поясами Ван Аллена”. В оправдание Вернова надо сказать, что он ошибся по причине отказа на спутнике запоминающего устройства телеметрии. Вернов не имел возможности получить измерения радиационной активности по всему витку. Он получал измерения только в режиме
208
непосредственного приема при пролете спутника над территорией СССР. Ван Аллен сделал свое открытие, пользуясь результатами измерений с американского спутника. Он показал, что существует область в околоземном пространстве, в которой магнитное поле Земли удерживает заряженные частицы (протоны, электроны и α-частицы), обладающие большой кинетической энергией. Эти частицы не покидают околоземное пространство, находясь в так называемой магнитной ловушке.

Это открытие стало большой научной сенсацией. Для космонавтики оно имело важное практическое значение. Космические аппараты, орбиты которых проходили сквозь радиационные пояса, получали значительное облучение, в частности разрушение структуры фотоэлектронных преобразователей солнечных батарей. Для пилотируемых космических аппаратов длительное пребывание в этих поясах вообще считается недопустимым.

После опубликования открытий Ван Аллена решили, пусть с опозданием, исправить ошибку, допущенную по вине отказа запоминающего устройства на третьем спутнике. В нашей литературе радиационные пояса стали называть поясами Ван Аллена-Вернова.

Эта история была хорошим уроком для ученых, показавшим, насколько необходима надежная работа приборов непосредственного измерения и бортовых служебных систем для хранения и передачи на Землю полученных ими данных. К сожалению, надежность приборов для научных исследований и в последующие годы оставалась слабым местом нашей космонавтики.

Для реабилитации советской науки по заданию Академии наук нами были срочно разработаны запущены четыре космических аппарата: ”Электрон-1, -2, -3, -4”. Но запущены они были только в 1964 году. Эти ”Электроны” позволили в течение длительного времени получать обширные данные о радиационных поясах и магнитном поле Земли.

После исторической для ракетной техники даты 15 мая 1958 года мы снова возвратились к штатной программе ЛКИ и потерпели два поражения подряд.

24 мая ракета Б1-3, подготовленная на стартовой позиции за рекордно короткое время - 21 час, стартовала нормально. Однако Камчатка доложила о недолете почти на 45 км при малом отклонении в боковом направлении. Телеметрия снова помогла установить причину. На конечном режиме второй ступени отказал дренажно-предохранительный клапан бака окислителя. Без наддува кислород пошел в насос с ”пузырями”. ТНА разрушился, повредив соседние коммуникации. Головная часть вошла в атмосферу вместе со всем центральным блоком.
209

Сколько надежд было связано с последним пуском этой многострадальной первой серии Р-7! Но наша Галатея не сдавалась. Воскресенский напомнил мне с легкой издевкой, что та, древнегреческая, оживленная богами, была, вероятно, более податлива. ”Ты только подумай: столько мужиков - и уже больше года не можем сладить с ракетой, которую сами же на свет произвели”.

Последнюю ракету Б1-4 попытались пустить 10 июля. Я пишу ”попытались”, потому что из-за отказа двигателя бокового блока ”Д” и очередного разрушения разрывного болта главного кислородного клапана ракета была снята со старта.

Из десяти неспутниковых ракет со старта ушли семь. Из этих семи только две довели до цели эквивалент своего полезного груза более-менее сносно.

Государственная комиссия была в очень трудном положении. Мудрили с формулировками, по десятку раз перепечатывая выводы и замечания. Все же было записано, что ”опытные данные по рассеиванию не позволяют сделать полной оценки соответствия тактике-техническим требованиям. Но, по предварительным данным, рассеивание в принципе не должно превышать заданное”. Далее шел короткий перечень систем, показавших свою эффективность, и длинный перечень всех недостатков и мероприятий, которые следует осуществить, прежде чем... Чем что? Следующим этапом должны быть уже совместные испытания Министерства обороны и промышленности, по результатам которых надлежит решать судьбу ракеты.

Отступать было уже некуда. Государственная комиссия после многодневных сборов и многочасовых дискуссий рекомендовала приступить к этому следующему этапу - совместным испытаниям.

Здесь следует сделать еще одно немаловажное отступление. Общая уверенность в том, что мы ”доведем ”семерку” до ума”, все же превалировала над скептицизмом осторожных и яростными нападками противников кислородного направления, проводимого нашим ОКБ. На ближайшие два года никакой другой проект межконтинентальной ракеты не мог по готовности конкурировать с ”семеркой”.

Заранее надо было готовить серьезную производственно-технологическую базу для серийного производства ракет, двигателей, приборов. Предусматривалась и необходимость строительства еще двух-трех стартовых позиций. Было совершенно очевидно, что параллельно с пусками по программе ”совместных” предстоят космические пуски.

Политический бум вокруг открытия космической эры человечества достиг такого накала, что в планах на ближайшие годы запусков могло потребоваться значительно больше, чем только для устрашения американцев наличием у нас межконтинентального носителя
210
термоядерной бомбы. Для той и другой задачи в СССР, кроме Р-7, ничего другого не было и до 1961 года по самым оптимистическим планам не предвиделось.

Вся многочисленная кооперация, возглавляемая нашим ОКБ-1, создав ракету Р-7, несла двойную ответственность. Мы отвечали теперь и за военное использование ракеты, и за развитие с ее помощью космической техники. На ближайшие годы дорогу в космос, начинающуюся с территории СССР, могла одолеть только ракета Р-7.

По результатам совместных испытаний предстояло решить, можно ли рекомендовать принять на вооружение Р-7 с термоядерным зарядом. Военные были кровно заинтересованы в положительном заключении. По инициативе Неделина был подготовлен проект постановления Совмина о создании самостоятельного нового рода войск: РВСН - Ракетных войск стратегического назначения. Если такое постановление выйдет, то ракетные войска будут приравнены к традиционным родам войск - военно-воздушным силам, военно-морскому флоту, сухопутным, противовоздушным. У каждого из этих родов войск есть свой главнокомандующий, свой штаб, своя форма, свои военные училища, академии и многое другое.

Но такое решение не может быть принято, пока на вооружении нет межконтинентальных стратегических ракет. До сих пор войсковые соединения, имевшие на вооружении королевские ракеты Р-1, Р-2, Р-11, Р-11М, Р-5М и совсем новую янгелевскую Р-12, именовались инженерными бригадами РВГК - резерва верховного главнокомандования. Этот статус во время войны имела и тяжелая артиллерия - артиллерийские бригады резерва верховного главнокомандования.

Для совместных испытаний было изготовлено шестнадцать ракет - восемь на ”Прогрессе” и восемь на нашем опытном заводе, ”где директором товарищ Турков” (так писали в прессе и говорили на конференциях, чтобы не упоминать номера и местонахождения секретного предприятия). Новый для нашей кооперации завод ”Прогресс”, вошедший в состав формируемой ракетной империи, был принудительно оторван от авиационной отрасли в процессе так называемой хрущевской кампании ”раскулачивания” авиации. Все серийные авиационные заводы подчинялись региональным совнархозам. Организация серийного производства ракет Р-7 была решением Совмина поручена Куйбышевскому совнархозу, которому предлагалось выделить для этого авиационный завод № 1, переименованный в завод ”Прогресс”.

У этого завода была славная история. Еще до первой мировой войны одним из первых заводов, строивших самолеты в России, был московский велосипедный завод ”Дукс”. После революции для
211
создания Красного Воздушного флота завод ”Дукс” полностью переключился на самолетостроение и получил наименование Государственный авиационный завод № 1. Завод специализировался на выпуске самолетов-истребителей и легких разведчиков. Он был расположен в Петровском парке на границе Ходынского поля. Позднее Ходынка стала для завода № 1 аэродромом и в 1925 году уже именовалась ”Центральный аэродром республики имени М.В. Фрунзе”. Весь район, примыкающий к заводу № 1 и Ходынскому полю, переименованному в Октябрьское поле, постепенно превращался в авиационный военно-промышленный район. Вдоль бывшего Петровского парка, ныне Ленинградского проспекта, разместились конструкторские бюро и опытные заводы Поликарпова, Ильюшина, Микояна, Яковлева. Здесь же красуется дворец екатерининских времен, ныне занимаемый Военно-воздушной инженерной академией имени Н.Е. Жуковского. Отсюда началась и история Научно-исследовательского института Военно-Воздушных Сил.

Одним из первых директоров авиазавода № 1 был будущий министр авиационной промышленности Петр Дементьев. В 1941 году с началом Великой Отечественной войны завод получил задание выпускать штурмовики Ил-2.

После эвакуации в Куйбышев коллектив завода совершил поистине трудовой подвиг. На новом месте в тяжелейших условиях полуголодные люди выпустили 12 000 знаменитых ильюшинских штурмовиков.

Взметнувшийся на изогнутой стелле над волжской набережной Самары Ил-2 служит памятником трудовому героизму военных лет. После войны этот один из крупнейших и лучших в авиационной промышленности заводов перешел на выпуск реактивных самолетов МиГ-9, МиГ-15 и бомбардировщиков Ил-28.

Для производства ракет завод был капитально реконструирован. Директор завода Виктор Яковлевич Литвинов при первых встречах и последующем близком знакомстве произвел впечатление очень мягкого и чуткого человека, совсем не директорского характера. Тем не менее в коллективе он пользовался непререкаемым авторитетом. Его указания выполнялись без стука кулаком по столу, без крика и крепких выражений. Когда перед ним поставили задачу освоения совершенно новой техники, он пошутил:

- Во время войны Сталин грозил трибуналом, если нарушался график поставки штурмовиков. После войны нам за месяц к Тушинскому воздушному параду приказано было изготовить эскадрильи реактивных истребителей. Теперь новый приказ. ”Истребить” на заводе истребители и бомбардировщики и делать королевские ракеты. А мы только освоили новые бомбардировщики и мечтали хоть пару
212
лет поработать без авралов в свое удовольствие... Вот хотел отправить к Королеву сотню-другую рабочих и ИТР на стажировку, для освоения новой техники. А они возмутились: ”В серийное производство на днепропетровский завод Королев передал ракеты, которые летают на кислороде и хорошем этиловом спирте, а нам в голодный Куйбышев сплавил ракету на керосине. Была бы на спирте, мы не стали бы спорить”.

Литвинов любил шутки, которые скрашивали трудные ситуации.

Быстро отстроились новые цеха, испытательные станции, налаживалась кооперация. В 1959 году завод ”Прогресс” уверено начал серийный выпуск ракет Р-7. При заводе ”Прогресс” был создан филиал № 3 ОКБ-1. Начальником этого филиала назначается ведущий конструктор ракеты Р-7 Дмитрий Ильич Козлов. Козлов расширяет и реорганизует куйбышевский филиал в самостоятельное ЦСКБ - Центральное специализированное конструкторское бюро. В дальнейшем ЦСКБ взяло на себя все заботы по модернизации и ведению производства Р-7.

Но основной продукцией ЦСКБ в последующие годы являлись спутники-разведчики. Впоследствии Козлов дважды стал Героем Социалистического Труда. Он был избран членом-корреспондентом Академии наук и удостоен Ленинской и Государственной премий.

После свержения Хрущева одним из первых серьезных мероприятий, которые осуществило партийное руководство, возглавлявшееся Брежневым, была ликвидация совнархозов и восстановление министерств. Для управления всей ракетно-космической техникой было создано Министерство общего машиностроения (MOM). Завод ”Прогресс”, все ракетные серийные заводы, в том числе и днепропетровский ”Южный машиностроительный”, и наше ОКБ-1 вошли в новое министерство.

Директор завода ”Прогресс” Литвинов был извлечен из Куйбышева и назначен заместителем министра Министерства общего машиностроения. Далеко не каждому директору крупного предприятия приходится по душе такое выдвижение на высшую и, казалось бы, почетную должность.

Я знал многих сильных руководителей - талантливых организаторов производства, которые прошли все ступени: от рабочего, мастера, начальника цеха до главного инженера и директора. Большинство из них очень неудобно чувствовали себя, оказавшись у власти в центральном аппарате. Литвинов не скрывал своего неудовольствия таким выдвижением. Но на то было решение секретариата ЦК КПСС, а партийная дисциплина - дело святое, можешь ворчать, но обязан подчиниться, расстаться с родным коллективом и
213
погрузиться в бумажно-бюрократическую круговерть многоступенчатого центрального аппарата власти.

В тяжелые авральные дни, когда мы начинали освоение пилотируемых кораблей ”Союз”, мне часто приходилось общаться с Литвиновым, приезжавшим на наше производство. Он откровенно признавался, что завидует нам, ибо никакие привилегии, дарованные высшим чиновникам центрального аппарата, не способны заменить истинное удовлетворение, которое получает руководитель коллектива в процессе работы над созданием новой сложной техники.

На другом куйбышевском заводе - машиностроительном № 24, ”где директором товарищ Чеченя” - осваивали производство двигателей для этой ракеты. Чтобы не разгромить старейший авиационный моторостроительный завод, руководители авиационной отрасли упросили Хрущева не передавать его целиком под производство ЖРД. Они обязались наладить выпуск ракетных двигателей, не прекращая при этом производство авиационных турбореактивных двигателей.

Для создания пяти новых стартовых позиций - одной на полигоне Тюратама и четырех в Плесецке под Архангельском - в кооперацию, возглавляемую Барминым, втягивались предприятия тяжелого машиностроения.

Новая для нашей страны ракетная техника явилась сильнейшим стимулом для развития приборостроительной и электронной промышленности. Если для серийного производства ракет можно было использовать лучшие авиационные заводы, нанося при этом сильнейший ущерб нашей авиационной технике, то для производства приборов отнимать заводы было не у кого. Эту отрасль промышленности следовало создавать практически заново.

Только гироскопическое приборостроение могло воспользоваться опытом и базой мощной судостроительной промышленности. Пользуясь большим авторитетом в кругах морских приборостроителей, Виктор Кузнецов добился организации серийного производства гироскопов на заводе своего института, на Саратовском приборостроительном заводе и на новом, еще строившемся в Челябинске. Мощное, отлично оснащенное производство командных гироскопических приборов создавалось и в Ленинграде в НИИ-49 под руководством талантливого инженера, большого энтузиаста гироскопической техники Вячеслава Павловича Арефьева.

Не был забыт и остров Городомля на озере Селигер. Покинутый немцами лесистый остров приглянулся Кузнецову. Он добился превращения ”филиала № 1 НИИ-88” в филиал своего гироскопического института и создал там, мотивируя исключительной чистотой атмосферы, прецизионное производство гироскопических приборов на
214
новейших принципах. Этот новый завод оказался чуть ли не единственным в СССР, где была освоена токсичная технология литья и обработки деталей из сверхлегких бериллиевых сплавов. Таким образом, с отъездом немцев в 1953 году остров не только не ”открылся”, но стал еще более секретным.

Всю вторую половину 1957 и в начале 1958 года я почти не участвовал во многих важных технических обсуждениях перспективных работ и Советах главных. Вначале по причине неотлучного пребывания на полигоне, а потом по болезни.

Информацию о важнейших событиях, происходивших в ОКБ и окружавших его ”высших сферах”, а также настроениях и соображениях по этому поводу я регулярно получал от Рязанского, Юрасова, Воскресенского, Бушуева и Калашникова. Тем не менее, появившись, уже окончательно, на работе весной 1958 года, еще раз убедился, как стремительно разворачиваются события. Мы, возглавлявшие ОКБ-1, были верхушкой растущего айсберга. Под нами развивалась тщательно засекреченная могучая империя. Наш айсберг оказался в необъятном океане проблем не одиноким. На горизонте виднелся уже новый ракетный гигант - Днепропетровский завод № 586, который после появления там в 1954 году Янгеля в качестве главного конструктора из союзника превращался в конкурента.

Товарищи рассказали мне подробности серии важных обсуждений, которые проводились в мое отсутствие. Началось с обсуждения на совещании главных конструкторов в июле 1957 года предложений по перспективной программе. Из ”не главных” участвовали от ОКБ-1 Юрасов, Мишин, Воскресенский, Карпов, Бушуев, Охапкин, Лавров и Райков. Были также некоторые заместители других главных.

По мнению Бушуева и Юрасова, такого единодушия, как прежде, между главными уже не было. И это объяснялось прежде всего трещиной в отношениях между Королевым и Глушко. Глушко считал нужным наряду с керосином использовать в качестве топлива ДМГ - диметилгидразин. Он также напомнил о своих прежних предложениях по ракете Р-8, противопоставляя ее Р-7. Его позиция была понятна - он делал двигатели на высококипящих компонентах для Янгеля и поэтому считал правильным и целесообразным параллельную разработку еще одного типа тяжелой ракеты. Кислородные ракеты надо, по его мнению, дублировать ракетами на высококипящих компонентах. Для ракеты Р-16, которую начал проектировать Янгель, нашелся и новый главный конструктор системы управления - Борис Коноплев. Он уехал в Харьков первоначально для организации работ по системам радиоуправления, но затем взялся для Р-16 за весь комплекс управления в целом. Таким образом, Пилюгин и
215
Рязанский перестали быть монополистами. Пока единственным монополистом в своей области оставался Глушко.

Даже Кузнецов уже перестал быть исключительным и единственным разработчиком бортовых гироскопических приборов. Ленинградский НИИ-49 специализировался на гироскопической технике для ракет подводных лодок, но был готов к разработке и других командных приборов.

Последующее обсуждение проводил председатель ВПК Рябиков. Он четко высказался прежде всего за отработку Р-7. Тут не должно быть никаких колебаний. Но дальность Р-7 - 8000 км - недостаточна. Надо начинать проектировать кислородные машины на большие дальности.

Совсем неожиданные новости я услышал от Калашникова. В конце января 1958 года к нам в командировку приехал из Днепропетровска Федор Фалунин, наш бывший ведущий конструктор по рулевым машинам. Теперь он работал в КБ Янгеля начальником отдела по рулевым машинам. Фалунин рассказал о сенсационном выступлении Янгеля на заседании экспертной комиссии по эскизному проекту ракеты Р-16. Все многочисленные сотрудники, переехавшие из Подлипок в Днепропетровск, считали, что в успехах ОКБ-1 есть и их доля. Они радовались нашим успехам. Тем более их удивило и огорчило очень нетактичное выступление Янгеля на этой комиссии, председателем которой был Келдыш. Вместо того чтобы защищать проект ракеты Р-16 как таковой, Янгель обрушился с нападками на техническую политику ОКБ-1, которая, по его словам, заводит нашу страну в тупик. Кислородные ракеты, по мнению Янгеля, - это негодные ракеты. Взамен этих ракет необходимо создать современные и боеспособные на высококипящих компонентах. Выступление Янгеля было столь нетактичным, что Келдыш вынужден был его прервать и просить выступать по существу в защиту Р-16.

Зачем Янгелю потребовалось в такой форме на многолюдном официальном техническом сборище обнажать свою личную неприязнь к Королеву, я объяснить не могу. Хорошо изучив характер того и другого, теперь, когда уже нет обоих, считаю, что в их размолвке основная вина все же за Янгелем. Не единожды я замечал, что он не мог сдержать эмоции. Когда речь шла о Королеве, эмоции иногда превалировали у него над разумом.

Позднее мне неоднократно случалось встречаться с Янгелем в Москве, Днепропетровске и на полигоне. Несмотря на то, что я был заместителем Королева, у нас сохранились хорошие личные отношения. Более того, наши ведущие специалисты, не раз бывавшие по делам в КБ Янгеля, встречали там самый радушный прием. Никакого антагонизма между коллективами не было. Но воздействовать на
216
своих руководителей, добиться нормальных взаимоотношений между ними коллективы не смогли.

Надо отдать должное Пилюгину. Он был в хороших отношениях и с Королевым, и с Янгелем. Не раз, как он мне рассказывал, в беседах один на один убеждал и того, и другого в необходимости примирения для выработки в интересах дела единой ракетной политики. Пусть даже оба согласятся на здоровую конкуренцию - соревнование между ракетами на кислороде и высококипящих компонентах. Ведь очевидно, что те и другие пока имеют право на жизнь. Дальше жизнь покажет, за кем будущее. Но ни Королев, ни Янгель так и не сделали первого шага к примирению.

В дальнейшем, когда угасал огонь неприязни, масло подливал Глушко. А еще позднее в этот спор включился Челомей. Он не заключал союза с Янгелем против Королева. Он проводил свою собственную техническую политику, составляя конкуренцию и тому, и другому.

У противников кислородных ракет были весьма веские аргументы. Потери кислорода на испарение при транспортировке и хранении в два-три раза превосходили величины, необходимые для заправки.

Королев и, может быть, даже в большей степени Мишин решили всерьез разобраться в этом недостатке кислорода. Вместе с привлеченными к этой проблеме специалистами они вскоре убедились, что кислородная промышленность не заинтересована в разработке технологии и методов, снижающих потери. Убедившись, что Мишин глубоко вникает в проблемы кислородной экономики, Королев возложил на него ответственность за подготовку новых предложений, временно освободив от других забот.

Василию Мишину была свойственна эпизодическая увлеченность какой-либо новой идеей. В такие периоды он отдавался разработке новой идеи полностью, стараясь не тратить время на другие текущие, не имеющие отношения к его увлечению дела. Эту черту его характера с большой пользой для общего дела умел использовать Королев. Когда он замечал, что Мишин увлечен разработкой проблемы, им, Королевым, поддерживаемой, он не мешал ему работать.

Если мне необходимо было встретиться и посоветоваться с Мишиным по какому-нибудь вопросу, не имевшему прямого отношения к его текущему увлечению, он, несмотря на срочность вопроса, с которым я к нему обращался, рассказывал о своих самых последних достижениях, мыслях и проблемах, в которые был полностью погружен. Так обстояло дело и с проблемой хранения кислорода, которой Мишин увлекался на рубеже 50-х - 60-х годов.
217

Непримиримость Мишина, доходившая на многих совещаниях до резких стычек, имела в своей основе не личные его отношения к тому или иному человеку, а убежденность в правоте своих идей и предложений. Даже товарищ и друг, не разделявший в данный момент его инженерной идеи, мог стать на время врагом. Обеспечить транспортировку и хранение жидкого кислорода без потерь в ближайшее время было необходимо. Без решения этой задачи на уровне всей криогенной промышленности нельзя было выступать с предложениями о создании новой межконтинентальной ракеты Р-9, над которой мы уже начали работать. Если мы не отстоим проект кислородной ракеты на дальность до 12 000 - 14 000 км, то военным только и останется после Р-7 принять новые предложения Янгеля - ракету Р-16 на ”самых ядовитых” компонентах: азотном тетраксиде и несимметричном ДМГ.

В борьбе с этими компонентами для ракет сверхбольших дальностей и тем более космических задач Мишин был ”большим монархистом, чем сам король”. Ему удалось зажечь своим энтузиазмом не только специалистов нашего ОКБ-1, но и многих за его пределами. Однако, кроме энтузиазма, требовалась непосредственная помощь промышленности.

Для этого пришлось обращаться к Хрущеву и Устинову, который после Рябикова занимал пост председателя ВПК. Большинство предложенных мероприятий было реализовано, но не за один, как предлагалось, а за три года. К 1961 году были разработаны новые принципы и материалы для теплоизоляции, разработаны конструкции хранилищ, новые насосы для обслуживания систем высокого вакуума. Я не принимал непосредственного участия в решении кислородных проблем, но работы в ОКБ-1 приняли такой размах, что оставаться в стороне, если есть возможность помочь, было в то время просто нельзя. Когда Мишин со свойственным ему жаром в очередной раз доказывал, насколько важно получение и поддержание высокого вакуума для экранно-вакуумной теплоизоляции, я вспомнил о своих встречах с академиком Векшинским.

В 1944 году вместе с Романом Поповым и Або Кадышевичем, работая в НИИ-1 над системой РОКС - радиоопределителем координат самолета, мы придумали некую новую мощную лампу - генератор импульсов радиоволн сантиметрового диапазона. По молодости и неопытности вообразили, что открыли принципы, которые сделают революцию в радиолокационной технике. Для консультации Аксель Иванович Берг - тогдашний лидер всех радиолокационных инженеров - посоветовал нам обратиться к Сергею Аркадьевичу Векшинскому - известному ученому в области электронных ламп. Векшинский нас внимательно выслушал, потом повел в лабораторию и
218
показал макет лампы, идею которой мы ему изложили. ”Америка уже открыта и население в ней есть”, - пошутил он цитатой из старой гимназической песенки. Мы уехали сильно огорченные.

Теперь, спустя 15 лет, я сопровождал Королева и Мишина к крупнейшему советскому ученому, специалисту по электровакуумной технике, академику Векшинскому. На месте скромной лаборатории вырос огромный, даже по нашим ракетным масштабам, Электровакуумный институт. Его быстрое развитие и богатое оснащение объяснялось потребностями атомной и радиолокационной науки. Директор института Векшинский, грустно улыбнувшись при моем напоминании о встрече в 1944 году, сказал, что тогда, несмотря на войну, работать было легче и веселее.

Разобравшись в кислородной проблеме, он обещал помощь. Свое обещание Векшинский сдержал. Его институт разработал очень экономичную систему для поддержания высокого вакуума в теплоизолирующих полостях хранилищ жидкого кислорода.

Кислородная проблема имела значение, выходящее далеко за границы интересов ракетной техники.

Проблема хранения кислорода для боевых стартов ракеты Р-9 благодаря фундаментальным работам, которыми не по ведомственной принадлежности, а по пониманию государственной важности руководили Королев и Мишин, была решена к концу 1962 года. Потери за счет испарения при хранении и транспортировке кислорода сократились в 500 раз!

В июне 1958 года состоялась сессия общего собрания Академии наук. Несмотря на полную секретность наших ракет, ученое академическое общество понимало, что создатели межконтинентальных ракет и спутников достойны самых высоких ученых степеней и званий. Глушко и Королев были на этом собрании избраны академиками, Бармин, Кузнецов, Пилюгин, Рязанский и Мишин - членами-корреспондентами. На том же собрании в действительные члены АН СССР кроме бывших ”зеков” Глушко и Королева был избран тоже бывший ”зек” Александр Львович Минц.

Не обошли и создателей первых ракетных систем ПВО. Членами-корреспондентами выбрали сравнительно молодых радиоинженеров Кисунько, Расплетина и, с большим опозданием, генерального конструктора самолетов-истребителей и ракет ПВО Семена Лавочкина.

По академическим правилам, фамилии и ученые заслуги вновь избранных, хоть и коротко, но должны быть опубликованы в печати. О Глушко было коротко сказано - ”специалист в области теплотехники”, о Королеве, Бармине, Мишине, Кузнецове - ”специалист в области механики”. Пилюгина все же чуть больше ”приоткрыли” -”специалист в области автоматики и телемеханики”. Рязанский,
219
Кисунько и Расплетин - ”специалисты в области радиотехники”. А вот о Лавочкине, уже известном всему миру, сказали честно - ”авиаконструктор”. Был избран членом-корреспондентом уже набиравший силу Челомей. Он тоже прошел по графе ”специалист в области механики”.

Итоги выборов в Академию способствовали существенному повышению авторитета Совета главных не только в ”верхах”, но и среди инженеров. У руководителей многих смежных организаций появился весьма ощутимый стимул для активизации своей работы в ракетно-космической технике. Дальнейшие события подтвердили, что перспектива быть избранным в Академию за заслуги в области решения научных проблем ракетной техники и исследования космического пространства привлекла к нашим работам многих талантливых ученых, которым отнюдь не чуждо было честолюбие.

Другим приятным событием явилось решение Моссовета о предоставлении в Москве более сотни квартир особо отличившимся специалистам, участникам создания первых спутников. В частности, для нашей организации было выделено три секции в новых домах по 3-й Останкинской улице, ныне носящей имя академика Королева. В доме № 5 отметили новоселье заместители Королева Бушуев, Воскресенский, Охапкин, Черток, Мельников. Соседями по лестничной площадке для нас стала семья Чижиковых, с которой мы дружно жили в Бляйхероде на вилле Франка. За стеной нашей квартиры до сих пор живет семья Михаила Тихонравова. Хотя мы занимали в огромном доме только два подъезда из десяти, весь дом стали называть ”королевским”.

Сам Королев и остальные пять главных специальным постановлением правительства получили право на строительство дач за государственный счет. Бармин, Кузнецов, Пилюгин и Рязанский воспользовались этим правом, получили большие участки земли и коттеджи со всеми удобствами в одном из самых элитных подмосковных районов - Барвихе. Королев не пожелал строиться под Москвой и добился разрешения построить двухэтажный коттедж рядом с ВДНХ. И это несмотря на то, что мы, его ближайшее окружение, проявили инициативу и выбрали ему для дачи совершенно изумительное место в лесной водоохранной зоне на высоком берегу живописного Пяловского водохранилища. Он так нам и не объяснил, почему вместо двух жилищ: хорошей московской квартиры и большого загородного коттеджа - выбрал одно - коттедж в самом городе. Спустя восемь лет мы с горечью подумали, что наш СП уже тогда выбирал место, к которому ”не зарастет народная тропа”. Теперь в его доме мемориальный музей. Совсем рядом взметнулся в московское небо обелиск в честь покорителей космоса.
220

Некогда застроенная подмосковными дачами 3-я Останкинская, ныне улица академика Королева, начинается от космического обелиска и заканчивается Останкинским телецентром и знаменитой телебашней. Когда солнце склоняется к западу, обелиск в честь покорителей космоса особенно рельефно выделяется на фоне гостиницы ”Космос”. От обелиска, у основания которого сидит каменный Циолковский, идет аллея Героев, которую замыкают памятники Келдышу и Королеву. За их спинами вечером загораются неоновые огни кинотеатра ”Космос”, стоящего на Звездном бульваре. От ”королевского” дома к Звездному бульвару ведет улица Цандера. Улицу Цандера с проспектом Мира соединяет улица Кондратюка. Если, спустившись по этой улице, пересечь проспект, то попадешь на широкую улицу Космонавтов. С улицы Космонавтов, повернув направо по улице Константинова, можно дойти до Ракетного бульвара. Параллельно улице Космонавтов идет еще одна ”ракетная” улица - Кибальчича.

Наконец, в середине 80-х годов недалеко от Дома-музея Королева вырос обширный, отгороженный от пешеходов и уличного транспорта, квартал коттеджей для космонавтов. А все начиналось с наших двух секций на бывшей 3-й Останкинской улице и коттеджа Королева.

далее
в начало
назад