Через несколько дней после описанного инцидента уже полным ходом начались электрические горизонтальные испытания. Я посылал в Москву ВЧ-граммы с вызовами на полигон всех отпущенных на побывку специалистов. По графикам, которые мы разработали с Евгением Осташевым и Анатолием Кирилловым, подготовка ракеты на технической позиции, если не будет никаких ЧП, должна была закончиться 12 августа. Учитывая жару и всякие возможные непредвиденные обстоятельства, мы решили добавить три дня и объявить срок вывоза ракеты 15 августа. До этого срока оставалось 20 суток. Если набавить пять суток на стартовую позицию, пуск мог состояться 20 августа.
Был уже поздний вечер, когда, записав все опорные по ходу подготовки сроки, я отправился из МИКа в королевский домик, размышляя о предстоящем назавтра разговоре с Королевым по ВЧ. Моя задача заключалась в том, чтобы убедить его согласиться с нашим предложением и при этом не перечислять накопившихся уже в начале испытаний всяческих огрехов. Когда прилетит, тогда будет проще все объяснить.
Шагая по столько раз исхоженной дороге из МИКа, я почувствовал странное недомогание. Дойдя до домика, решил, несмотря на жару, полечиться горячим душем.
В каждом домике были установлены колонки для ванны и душевые приспособления. Колонка растапливалась обычными дровами. Дрова в этом безлесье были дефицитом, но для домиков главных конструкторов работница экспедиции Лена, заботившаяся о нашем быте, всегда их добывала. Она ухитрялась поддерживать во всех
| 186 |
Я растопил колонку и принял горячий душ. С благодарностью вспомнил о заботливой Лене, поставившей в холодильник бутылку "Боржоми". Но при первом же глотке меня начал трясти озноб.
Я залез под одеяло, пытаясь согреться. Озноб не проходил. Невероятно! По термометру в комнате 30 градусов, а мне холодно. Я прошел в комнату Мишина, стянул с его постели одеяло и, накрывшись двумя теплыми шерстяными одеялами, решил заснуть.
Утром пришедшая на уборку Лена, обнаружив в пустой комнате пропавшее одеяло, заподозрила что-то недоброе. Не получив ответа на стук, она вошла в мою комнату и, как потом рассказывала, очень испугалась. Я лежал с открытыми глазами и никак не реагировал на ее вопросы.
Она бросилась к начальнику экспедиции Сухопалько. Тот, прихватив по дороге местную медсестру, пришел ко мне. Помню, что, очнувшись, я его узнал и спросил, что случилось. Сестра потрогала лоб и испугано показала Сухопалько на термометр, который успела сунуть мне под мышку. Когда извлекли термометр, оказалось чуть больше сорока. Сухопалько догадался позвонить в нулевой квартал. Он попросил Мрыкина, чтобы тот от имени Госкомиссии обратился к начальнику гарнизонного госпиталя с просьбой срочно прислать врача. Пока с десятой площадки ехал врач, медсестра и Лена отпаивали меня горячим чаем с добытым неведомо где малиновым вареньем. Через час появился подполковник медицинской службы. Он привез с собой лаборантку, которая тут же взяла кровь на анализ. Никакого диагноза до результата анализа врач поставить не мог, но надавал мне жаропонижающих таблеток и антибиотиков. Опасаясь какой-нибудь чумной инфекции, врач запретил кого-либо ко мне пускать, просил сестру не отлучаться и, если мне будет хуже, сразу же ему звонить. Сам обещал приехать, получив результаты анализа.
Действительно, вечером врач приехал, но, к моему удивлению, вместе с Мрыкиным. Из пространного объяснения я понял, что результаты анализа крови напугали медиков. По всем справочникам, такая кровь бывает при лучевой болезни. Ни под какой другой диагноз результаты анализа не подходили.
Я себя чувствовал уже лучше, чем утром, попытался встать, но закачался. Мрыкин объявил, что он уже договорился с Москвой: меня примут в госпиталь имени Бурденко. На завтра он уже заказал самолет, я должен быть готов к вылету. Он позвонил в Москву, чтобы на аэродроме меня встречали.
| 187 |
Для меня, погруженного мыслями в процесс испытаний, так ждущего наконец успешного пуска, это был совершенно неожиданный удар.
Удивительное дело: на следующее утро я чувствовал себя почти здоровым. Температура была близка к нормальной, но сопровождавший меня на аэродром Сухопалько, вручая уже отмеченную командировку, предупредил, чтобы без глупостей: "Только до самолета". Мы тепло с ним попрощались, и я обещал через неделю вернуться. Неделя растянулась на полгода.
В самолете непонятным образом у меня распух язык. Он так заполнил рот, что я не рискнул выйти в Уральске вкусить традиционные телячьи языки и прославленную всеми командировочными сметану.
Несмотря на строгие инструкции Мрыкина, я поехал на встречавшей меня машине не в госпиталь, а домой. Катя не удивилась моему неожиданному появлению, но очень расстроилась, когда я заговорил, как испорченный динамик. Мы решили, что в госпиталь я отправлюсь завтра, отдохнув и вернув себе дар речи.
Действительно, на следующий день Катя, сопровождавшая меня до самого приемного покоя, убедилась, что я снова говорю "своим голосом".
Меня поместили в корпус постройки екатерининских времен. Почему в те времена так расточительно строили больницы: толстые крепостные стены, большие окна и невероятно высокие потолки? Моими соседями оказались два общительных полковника. Оба лежали с диагнозом "инфаркт миокарда". Услышав, что у меня подозрение на лучевую болезнь, они решили, что я из той компании, которая занимается атомным оружием.
Мой лечащий врач по фамилии Костоглот вместе с консультантами настойчиво дознавался, когда и где я мог облучиться. Я упорно отрицал такую возможность. Действительно, если и было облучение, то почему я один попал под него и где, когда? Нет, этого не может быть.
Катя меня навещала почти ежедневно, передавала приветы от товарищей. Она сказала, что почти все знакомые и друзья снова в командировке.
В один из обычных больничных дней после сдачи порции крови на очередной анализ и завтрака я задремал. Неожиданно меня разбудил сосед, полковник: "Наденьте наушники!" Выполнив указание, я услышал вторую половину сообщения ТАСС о создании в СССР межконтинентальной баллистической ракеты и успешном ее испытании.
| 188 |
Вот оно! Наконец-то победа! Воображаю, какая радость, какой праздник сейчас там, на полигоне. "Семерка" прорвалась к цели с четвертой попытки. Об этом теперь, после сообщения ТАСС, заговорит весь мир. А я тут пропадаю неизвестно от какой болезни!
Мне было разрешено ходить и немного гулять в госпитальном саду. Позвонив Калашникову, я узнал только то, что все прекрасно. В ОКБ всеобщее ликование, внутренние враги и пессимисты посрамлены, а внешние, то бишь американцы, пусть трепещут. На полигоне меня заменил Юрасов. В ОКБ теперь приходят новые люди, начались и новые работы. Одним словом, надо скорей выздоравливать.
Потеряв всякую веру в обычные и самые новые фармакологические средства, мой лечащий врач передал Кате, чтобы при очередном посещении она принесла не более 200 граммов коньяка. Он предложил мне принимать, незаметно от соседей, граммов по пятьдесят утром и вечером в течение двух дней. Это указание я выполнил с удовольствием. Правда, на второй день не выдержал режима и в первый же прием после завтрака употребил все оставшиеся сто граммов. Удивительно, но дня через два Костоглот объявил, что кровь значительно улучшилась. Для верности он пригласил ко мне для консультации самого знаменитого в то время гематолога профессора Иосифа Абрамовича Кассирского.
Профессор действительно приехал, изучил историю болезни. Подробно расспрашивал меня, когда и где я почувствовал первые признаки недомогания. Когда я сказал, что заболел в Казахстане, Кассирский просиял. "Я думаю, - сказал он, - что это не лучевая болезнь. У вас в крови необычайно велик показатель по эозинофилам. Это, скорее всего, эозинофильная болезнь, которая редко, но встречается в нашей Средней Азии. Это реакция организма на проникновение в печень паразитирующих микроорганизмов, которые существуют в тех краях". Он обещал подумать и еще раз меня посмотреть.
Однажды в "мертвый час" дежурная сестра разбудила меня и предложила выйти в вестибюль. Там я неожиданно увидел большую и веселую компанию. Не соблюдая госпитальной тишины, меня приветствовали, обнимали, поздравляли товарищи. Тут были Королев, Воскресенский, Мишин, Юрасов, Калашников, Бушуев и Охапкин. Из обычной в таких случаях беспорядочной дружеской болтовни я уловил, что не все так гладко, как об этом протрубило на весь мир сообщение ТАСС.
Королев извинился: ему нужно успеть на встречу с Неделиным и Келдышем. Он забрал Бушуева и уехал, бросив на прощание: "Борис, ты симулируй, но не долго".
| 189 |
Оставшиеся рассказали, что в этом победном пуске головную часть на Камчатке не нашли. Никаких следов падения, как не искали, не обнаружили. По всем признакам, головка сгорела и рассыпалась в плотных слоях, совсем близко от Земли. Телеметрическая связь была потеряна за 15-20 секунд до расчетного времени достижения поверхности Земли. Поэтому Королев с Бушуевым спешат сейчас на встречу с Келдышем. Он организует консультации с цаговскими и другими газодинамиками. Неделин тоже пожелал участвовать в разговоре.
Мишин больше других высказал озабоченность. Не так просто, по его словам, выбрать новую форму головной части. На продувки и изготовление потребуется немалое время. Что же теперь, останавливать испытания? Уже есть сообщения из Америки. Они не поверили нашему ТАСС и считают, что это мистификация. Если быть честными, то, действительно, ракета уже есть, но носителя водородной бомбы пока еще нет. Кто же нам доверит такой "полезный груз", если головная часть разрушается и сгорает задолго до Земли.
"И еще, - добавил уже Юрасов, - сразу после отделения головной части зафиксировано ее соударение с корпусом центрального блока". "Вот такие пироги, - сказал Воскресенский. - Все нас поздравляют, но кроме нас никто не знает истину".
Осталась еще одна ракета - девятый номер. Подготовка на технической позиции продолжается, но какие проводить мероприятия, пока не решили. Скорее всего, Королев уговорит Неделина и Келдыша, не задерживая, пустить следующую ракету с головной частью без доработок, чтобы набрать еще побольше данных и тогда остановить испытания для кардинальных доработок. Пока будут вестись доработки, мы займемся пусками спутников. Это на время отвлечет внимание Хрущева от боевой машины. Такую примерно тактику изложила приехавшая ко мне компания.
Мы тогда ошиблись в своих прогнозах по поводу формулировки "отвлечет внимание". Первый искусственный спутник Земли не "отвлек внимание" нашего высшего руководства, а, вклинившись в программу летно-конструкторских испытаний боевой межконтинентальной ракеты, произвел фурор в мире и настоящую панику на берегах Потомака.
При прощании Воскресенский не преминул передать привет от Кати и сунул мне сверток, в котором я сразу угадал бутылку. "Это тебе лучшее лекарство из трех звездочек. Пошли, ребята, - сказал он, - пока нас тут не засекли".
Друзья оставили мне невеселую в целом информацию: четыре пуска и пока нет межконтинентального абсолютного оружия.
| 190 |
На следующий день в саду произошла неожиданная встреча с Гермогеном Поспеловым. Давно мы с ним не виделись. Он уже генерал, профессор Военно-воздушной академии. Лежит в госпитале с острым ревмокардитом. Он знал, где я работаю, и сразу поздравил с большим успехом. Но даже Гермогену, старому другу, я не мог поведать правды. Мне ничего не оставалось, как перевести разговор на наши студенческие приключения в довоенном Коктебеле. Мы с Гермогеном предавались приятным воспоминаниям о заплыве в Золотые Ворота и о скалах Карадага. Вспоминали, как я по глупости висел над пропастью, обрывающейся в море, а Гермоген связал и бросил мне два полотенца, с помощью которых я и выбрался на безопасное место, после чего проникся особым уважением к скалолазам, которые обходятся без всяких полотенец. Дальнейшие воспоминания были прерваны медсестрой, которая окликнула: "Товарищ генерал, пора на процедуру". Гермоген с трудом встал и, опираясь на палку, захромал в корпус.
В начале сентября меня посетили Бушуев, Юрасов и Воскресенский. Юрасов только что прилетел с полигона и был полон впечатлений. Кого-то там ругал, кем-то восхищался, но в целом был расстроен.
7 сентября пустили последнюю из подготовленных ракет - девятый номер. На ней основным мероприятием было увеличение времени между выключением двигателя второй ступени и подачей команды на отделение головной части с шести до десяти секунд. Для надежности связи успели ввести переключение телеметрической наружной щелевой антенны на головке на донные антенны перед входом в плотные слои атмосферы. Разработка антенн для радиотелеметрических систем головных частей ракет - очень сложная проблема и теоретически, и практически. Получив импульс на отделение от толкателей на корпусе ракеты, головка может завертеться. Поэтому диаграмма направленности излучения антенны должна быть, по возможности, круговой. Но равномерное излучение в пространство по всем направлениям понижает энергию, приходящую на антенны наземных приемных станций, по сравнению с той, которую концентрируют антенны направленного излучения. Когда же при входе в атмосферу головная часть, снабженная специальной стабилизирующей "юбкой", перестает беспорядочно кувыркаться и устремляется к Земле, вокруг нее за счет высокой температуры при торможении в атмосфере образуется слой горячей плазмы. Этот слой поглощает излучаемую антенной головной части энергию настолько, что до Земли в течение 30 последних секунд телеметрическая информация почти не доходит. Очень важно выбрать расположение антенны в таком месте
| 191 |
Всеми этими проблемами у нас занимался руководитель антенной лаборатории Михаил Краюшкин. Им была хорошо разработана теория проектирования антенн для ракет и практическая методика моделирования их характеристик. Для моделирования поведения антенны, находящейся в плазме, в те годы у нас еще средств не было.
На последнем пуске, несмотря на увеличение до 10 секунд времени задержки для выдачи команды отделения после выключения двигателя, повторилось соударение корпуса с отделившейся головкой. Возможно, что это соударение повредило ее теплозащиту. Головная часть снова разрушилась в атмосфере. Но все же осколки дошли до Земли, их удалось частично найти. По ним определили, что перелет относительно точки прицеливания составил всего три километра, а отклонение вправо - один километр. Прием телеметрии прекратился за 30 секунд до падения. Кроме того, в полете зарегистрировали выход из строя системы наддува баков, по-видимому, из-за повреждения магистрали жидкого азота.
В полумраке госпитального вестибюля мы вчетвером долго обсуждали сложившуюся ситуацию и строили прогнозы. "Ликование в ОКБ, - сказал Юрасов, - сменилось некоторой растерянностью. Но СП переключил свою энергию на спутники. Так, конечно, спокойнее, спутнику не обязательно входить в атмосферу. Но нам нужно во что бы то ни стало решить проблему достижения Земли без разрушения головки". "Есть опасность, добавил Бушуев, - что атомщики потеряют веру в надежность "семерки" и переключатся со своим полезным грузом на работу с Челомеем или Янгелем".
По сведениям наших "пятых колонн", Янгель усиленно работал над ракетой Р-16 на азотном тетраксиде и несимметричном диметилгидразине. Среди военных было много сильных противников нашей чисто кислородной линии. Они активно поддержат Янгеля. По данным "наших", работавших в Днепропетровске, Р-16 могла быть готова уже года через три. Был даже подготовлен проект постановления о начале строительства на нашем полигоне отдельной технической и стартовой позиций для Янгеля. Там указан срок готовности - первый квартал 1960 года. Челомей, конечно, в эти сроки межконтинентальную не сделает, но года через четыре уже сможет. И Янгель, и Челомей уже получили заверения Глушко, что он им двигатели на эти компоненты сделает.
Бушуев считал, что, если Глушко пойдет на союз с Янгелем и Челомеем, это неизбежно скажется на его отношениях с Королевым, а следовательно, и на наших планах. Нам надо торопиться, но с чем и куда - вот главный вопрос. У СП очень много планов и
| 192 |
Воскресенский посетовал, что в этой обстановке неправильно ведет себя Мишин. Он не ищет компромисса с Глушко, а по любому пустяку обостряет отношения.
Бушуев рассказал много интересного и о встречах на разных уровнях. Он участвовал в них вместе с Королевым, а иногда один, по его поручению. Наибольшую активность, по его словам, в обработке верхних эшелонов власти в пользу программы спутника проявляет Келдыш. Он уговорил президента Академии наук Несмеянова, академика Благонравова и еще многих ученых мужей. Все они мечтали благодаря нашей ракете прорваться в космос раньше американцев и тем самым доказать превосходство советской науки. Но мы оказались в сложной ситуации. Уже почти год работали над "объектом Д" вместе с академиками, но чем дальше, тем становилось яснее, что работы еще на год хватит. Одной аппаратуры набралось более чем на 300 кг. Тут Воскресенский не упустил случая поддеть Бушуева: "Уж очень много интересных ученых женщин вьются вокруг Кости. Каждая норовит обворожить его, чтобы протолкнуть на борт свой приборчик".
Юрасов пожаловался, что Константин Давыдович заполучил очень хороших электриков, отдал их Рязанову, а тот сам делает бортовую схему спутника. Они хоть ребята и способные, но неопытные. Потом Королев нас же заставит разбираться. Бушуев не обиделся, но сказал, что и с женщинами, и с электриками мы разберемся. А вот со сроками, по его мнению, ситуация безнадежная.
Бушуев продолжал: «Сразу после пуска СП собрал всю нашу команду и предложил работы по "объекту Д" временно остановить, а всем за оставшийся месяц сделать "хоть на коленке" простейший спутник. Мы уже прикинули с баллистиками, можем килограммов 80 вытащить на орбиту с апогеем в 1000 километров. СП считает, что это будет сенсация. Надо успеть не только этот футбольный мяч сделать, но еще для него обтекатель и специальную систему разделения. Краюшкин там с антеннами мудрит. Мы пока еще не решили, как их надежно открывать. Нас всех СП терроризирует сообщениями, которые ему кто-то подбрасывает или он сам их придумывает, якобы американцы объявили, что запустят свой спутник по программе "Авангард" в октябре. Келдыш считает, что они способны вывести не более 10-15 килограммов, но шуму наделают много».
На прощание товарищи признались, что здесь, в госпитале, они отвели душу. Завтра с утра погружаются в такую суматошную обстановку, что поразмыслить толком будет некогда.
| 193 |
При втором посещении профессор Кассирский предложил мне покинуть госпиталь, перейти на домашний режим по больничному листу и не менее трех раз в неделю приезжать к нему в клинику на специальные процедуры.
Но так просто военный госпиталь меня не выпустил. Вначале переправили в 6-ю клиническую больницу, которая специализировалась на спасении облученных. Здесь я набрался страха, глядя на больных настоящей лучевой болезнью. Режим в этой больнице был жесткий. Прежде чем сюда попасть, требовалось предъявить справку, что я действительно допущен к совершенно секретным работам. Ни о каких свиданиях с женой, не имевшей справки о допуске к секретным работам, не могло быть и речи. Для встречи с товарищами по работе нужно было потратить день на оформление. Передачи подвергались проверке. Телефона для разговора "с волей" не было. Кормили отлично, но полутюремный режим и изоляция от внешнего мира вынудили меня к симуляции отличного самочувствия.
Несмотря на никудышние анализы крови, "атомные" врачи сочли меня чужаком, случайно попавшим в среду настоящих облученных. Через две недели я был изгнан из этого сверхсекретного медицинского учреждения как попавший туда по ошибке. Кассирский посмеялся и приговорил меня к неприятным процедурам продувки чистым кислородом внутренних "пневмогидравлических магистралей". На правах лечащего врача он прикрепил ко мне свою аспирантку, которая призналась, что я для нее счастливая находка. Эозинофильная болезнь - тема ее диссертации. Больных этой редкой болезнью, как на грех, в Москве днем с огнем не отыщешь, и вдруг такой счастливый случай! Продувка кислородом - идея профессора, но статистики пока еще нет. При каждом моем посещении для продувки она делала экспресс-анализ крови и с довольным видом объявляла, что наблюдается "незначительная тенденция к улучшению".
Домашний режим позволил мне быть в курсе событий. Раз в неделю я приезжал в ОКБ, несмотря на скачущую температуру и непривычную слабость.