РОВНО двенадцать.

81-я стрелковая дивизия выступила на маневры. Президиум Калужского райисполкома перешел к обсуждению третьего вопроса повестки дня: о мерах борьбы с бешенством животных. На городскую бойню пригнали восемнадцать бычков. Садовник начал поливку городского сквера, где табак перемежается с пионами, пионы с резедой, а резеда с гвоздикой. Из печки кондитерской вынули пять противеней с румяными пирожными.

Нарсуд 2-го участка приступил к слушанию дела о покраже портным Заливайкиным куска лисьего меха при перелицовке шубы гражданина Дунькина. Бюро жалоб РКИ получило пакет с заявлением члена горсовета Дидова о потраве козами товарища Рудайтиса древонасаждения на проспекте Тиберия Гракха.

Напротив церкви Иоанна Предтечи у извозчика Чуева лопнула ось. Белые голуби вились над синими куполами. Около лавки Центроспирта выстроилась разношерстная очередь.

На тихой уличке Брута (бывшая Коровинская) в сереньком домике на юру, в светлице Константин Эдуардович Циолковский распечатывал почту.

Почтальон доходил до домика Циолковского только в двенадцать.

Против Циолковского помещался зеленый огромный бюст, изображавший его, Циолковского, с витиеватой надписью.

«К. Э. Циолковский, ушедший от всех творческих гениев, по звездно-планетному пути в иной мир, первый почетный капитан ракетомобилист вселенной».

На медной дощечке значилась: «Ассоциация изобретателей-инвентистов. Москва, 1927 г.».

Семидесятилетний автор проекта межпланетных сообщений и металлического управляемого аэростата получил сегодня шесть писем. Первые письма — анонимные, Какой-то, по-видимому, живоцерковник, запрашивал Циолковского, как согласовать межпланетные сообщения с праздником Вознесения Христова.

Письмо полетело в корзину. Второе письмо было из Южного астрономического общества. «Разрешите сообщить вам, что общее собрание избрало вас почетным членом...».

Циолковский не дочитал. Письмо полетело в корзину.

Третье письмо было из Нью-Йорка от футуриста Давида Бурлюка.

Бурлюк просил прислать последнюю книжку Циолковского.

В четвертом письме были упреки. Редакция журнала «Вестник Знания» упрекала Циолковского за задержку статьи.

В пятом письме из Берлина был восторженный отзыв о книге «Вне земли».

Шестое письмо было написано по-шведски.

Циолковский поправил очки. В пятнадцать минут первого в домик постучали.

В светелку вошли двое: один — бритый, одет в серое с желтым, чопорный и сухой. Другой — широколицый, чем-то напоминающий блин, попугайно-пестро одетый, вертлявый.

Один говорил только по-фински. Другой, попугайный, владел и финским и русским. Когда кончился короткий церемониал приветствий, Циолковский взял в руки самодельную из жести сооруженную трубку и приставил к уху. Говорил серо-желтый. По-фински. Переводил попугайно-пестрый. Разговор был льстиво-нудный и Циолковскому явно неприятный.

Речь финна сводилась к цветистым трюизмам научных конгрессов. Архитектоника речи была стандартной.

«Нации-де различны, а наука едина. Наука интернациональна. Более того, наука межпланетна. Финская научная мысль, обходя вопросы политики, всегда с восхищением следила за полетом русской научной мысли, в частности за вашими, господин Циолковский, изысканиями.

Мы признаем ваш приоритет на проект сообщения меж планетами. Однако мы должны с прискорбием сообщить о циркулирующих слухах, что вы силу вашей мощной мысли отдаете мелким, практичным делам военного ведомства...»

Циолковский сидел в кресле с трубой, полузакрыв глаза. При последних словах глаза открылись. Финн говорил рассеянно. Глаза его блуждали по комнате. Они чересчур часто останавливались на синей папке, на которой было резкое и непонятное слово «Чуга».

Когда последняя фраза о военном ведомстве дошла до Циолковского, он вспомнил остро и свежо два свои сугубо секретные изобретения, признанные первостепенными для применения в промышленности и в военном деле. Он перевел глаза на синюю папку. «Чуга» — последний плод могучей мысли глухого, как Бетховен, самоучки-изобретателя.

«Чуга» — газотушитель. Если формулы синей папки обрастут мясом практики, газовая оборона страны будет поставлена на новую ступень.

«Чуга» была простейшим средством против погибельных газов. Простое часто совмещается с гениальным, «Чуга», «Чуга», «Чуга»...

Почему желто-серый и попугайный затыкают носы ватой?

Циолковский сладко, чересчур сладко позевывает.

В светлице приторный запах цветущего шиповника. Еще раз зевнув, Циолковский сладко, по-детски засыпает. У него течет слюнка. Он посапывает. Последнее, что зафиксировал его рассудок, — цифра. Цифра на циферблате часов! Тридцать пять первого. Циолковскому снится... Что ему снится? Ракета. Эфир. Приближающиеся неведомые миры. Новая планета. Изумрудная чудовищная растительность. Огромные, прямые каналы с нежно-розовой водой. Небо с восемью солнцами пурпурного цвета. Летающие существа с ярко-голубыми глазами. Голубой, бледно-зеленый розовый мир. И нежный-нежный запах. Похож на запах цветущего шиповника... Как на берегу Оки, в Калуге и Рязани.

Циолковский просыпается через восемь минут. В комнате слабый аромат шиповника. На столе распечатанные письма. Вот, например, письма Бурлюка Давида. Часы, давнишние, отцовские.

«Финская научная мысль, обходя вопросы политики, всегда с восхищением... Сугубо мелкие практические дела военного ведомства»... Военные ведомства. «Чуга». Синяя папка с жирной надписью «Чуга». Где она?

Она исчезла вместе с этими, от которых повеяло цветущим шиповником...

— Велосипед! — кричит Циолковский. — Мой велосипед! Скорее велосипед!

Когда дедушка кричит, в доме тревожно. Дедушка кричит раз в два года. Велосипед готов. Вот он, старый, допотопный, верный служака. На нем неутомимый и упорный старик целые десятилетия возит в калужскую типографию свои рукописи. Наборщики вручную набирают строчки о завоевании эфира. Машины печатают. Брошировщики брошируют. Очередной тираж — 2.000 экземпляров.

Книжечка в издании автора через месяц становится известной в тридцати столицах планеты. Сегодня велосипед мчит мимо типографии, мимо памятника Ленину, мимо памятника Марксу, в красное здание с вывеской, где дважды повторена буква «О». ООГПУ.

Короткие звонки в комендатуре. Дежурный ведет Циолковского в кабинет начальника. Перед разговором расстроенный старик смотрит на часы: пятьдесят минут первого.

Циолковский ворчит.

— Что вы? — спрашивает начальник..

— Я сказал.

Потом идет разговор по душам. Торопливый. Резкий. Старик задыхается, у него зуд в ногах.

«Чуга», Чуга». Пропадает «Чуга».

У финна черный автомобиль.

У ГПУ черный автомобиль.

Финский без шрама на левом боку. И поменьше. Скорость он развивает такую, что шофер автомобиля ГПУ скрежещет зубами. Конечно, есть маузеры. И кольты есть. Но это на крайний случай. Дело в том, что Перемышльское шоссе упирается в Перемышль. А дальше — проселки. В проселках авто увязнет. Поэтому шофер скрежещет зубами и смеется. Скрежещет от обиды: чужое авто лучше. Смеется от уверенности: догоним. Маузеры и кольты молчат. На повороте груда камней. Финская шина не выдерживает. Лопается, это похоже на выстрел.

Советское авто догоняет.

Догнало.

Как в детективном романе или трюковом кинофильме.

— Руки вверх.

Шофер-финн и попугайно-яркий поднимают руки. Мирно. Покорно. Почти улыбаясь. Циолковский бледнеет. Желто-серого или серо-желтого нет. А он главный. Этот — клоунообразный — он ведь только переводчик.

Обыск. Спешный и не особенно внимательный.

Папки нет.

С башни падает глухо и решительно: бам.

Только один удар...

Это, значит, час.

К. Э. Циолковский

Конечно, этого не было. Финские шпионы не были в Калуге и не похищали у К. Э. Циолковского синей папки «Чуги». Цель рассказа ясна — будем бдительны, внимание обороне страны! Есть и побочная цель — напомнить, что на окраине Калуги живет К. Э. Циолковский, автор проекта межпланетных сообщений, изобретатель механического управления аэростата, «замечательный человек», по выражению Максима Горького. К. Э. Циолковский до сих пор, как и до революция, издает свои труды на свою пенсию. Его научные работы, украшающие мировую ватку, не изданы Госиздатом. О нем нет ни одной мало-мальски солидной работы. Его изобретение — управляемый аэростат, задуманный и разработанный за 20 лет до цеппелина, — еще не реализовано.